150 лет со дня рождения Николая Александровича Бердяева, выдающегося философа ХХ века, представителя русского экзистенциализма и персонализма
Александр Сенкевич
В письме к Ф. Э. Дзержинскому от 20 сентября 1922 года В. И. Ленин писал: «Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее…»
Уже летом того же года существовало на высылку три списка, составленных в Государственном политическом управлении (ГПУ). В эти списки входили врачи, педагоги, экономисты, агрономы, кооператоры, литераторы, юристы, инженеры, политические и религиозные деятели, профессора и студенты. Выполнялся декрет ВЦИК «Об административной высылке» от 10 августа 1922 года. Из намеченных 195 человек 35 было вычеркнуто. Высылки в то время осуществлялись пассажирскими судами из Петрограда, Одессы и Севастополя, а также поездами из Москвы в Латвию и Германию. Билеты на пароходы оплачивались советским правительством, а вот на поезда их покупали сами высылаемые.
Ранним утром 29 сентября 1922 года из Петрограда отбыл первый «философский пароход» «Обербургомистр Хакен». Он взял курс на немецкий город Штеттин (ныне польский город Щецин). Его пассажирами были около 30 профессоров и философов из Петрограда, Москвы, Казани и других городов. Среди них находились Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Е. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, А. А. Кизеветтер, М. А Ильин (Осоргин), М. М. Новиков, В. И. Ясинский и другие. С семьями число пассажиров приближалось к семидесяти. График и живописец Ю. П. Анненков, пришедший на пирс вместе с друзьями и родственниками высылаемых, вспоминает: «На пароход нас не пустили. Мы стояли на набережной. Когда пароход отчаливал, уезжающие уже невидимо сидели в каютах. Проститься не удалось».
А ведь еще совсем недавно Николая Бердяева особенно не трогали. На своих лекциях он свободно критиковал марксизм. В 1918 году стал вице-председателем Всесоюзного союза писателей, а в 1920-м был избран профессором, читал лекции на историко-филологическом факультете Московского университета. К тому же его не уплотняли.
В книге «Самопознание. Опыт философской автобиографии» (1949) Николай Бердяев пишет: «Годы, проведенные в советской России, в стихии коммунистической революции, давали мне чувство наибольшей остроты и напряженности жизни, наибольших контрастов. <…> Даже когда была введена обязательная трудовая повинность и пришлось чистить снег и ездить за город для физических работ, я совсем не чувствовал себя подавленным и несчастным, несмотря на то что привык лишь к умственному труду и чувствовал физическую усталость. Я даже видел в этом правду, хотя и дурно осуществляемую. Одно время жизнь была полуголодная, но всякая еда казалась более вкусной, чем в годы изобилия. <…> Я оставался жить в нашей квартире с фамильной мебелью, с портретами на стенах моих предков, генералов в лентах, в звездах, с георгиевскими крестами. Мой кабинет и моя библиотека оставались нетронутыми, что имело для меня огромное значение. Хотя я и относился довольно непримиримо к советской власти и не хотел с ней иметь никакого дела, но я имел охранные грамоты, охранявшие нашу квартиру и нашу библиотеку».
Тяжелая длань красного самодержавия
Высылке Бердяева предшествовало его задержание 16 августа 1922 года. Это был второй арест. Первый произошел в 1920 году. Обращусь к обстоятельной статье Сергея Сергеева «Философские пароходы и поезда. Высылка интеллигенции из Советской России в 1922 году»: «Был проведен тщательно запротоколированный допрос на котором арестованному задавали вопросы об отношении к советской власти, забастовках профессоров, о взглядах на задачи интеллигенции, о перспективах эмиграции и т. д. 19 августа следователь Бахвалов подписал постановление, решившее судьбу подследственного: “1922 года, августа 19 дня, я, сотрудник 4-го отделения СО ГПУ Бахвалов, рассмотрел дело № 15564 о гражданине Бердяеве Николае Александровиче, постановил привлечь его в качестве обвиняемого и предъявить ему обвинение, что он с Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 57-й Уголовного кодекса РСФСР. Как меру пресечения уклонения от суда и следствия гр-на Бердяева избрать содержание под стражей”».
В тот же день это постановление было предъявлено Бердяеву. Он отверг его основные пункты: «От 19 августа 1922 г. постановление о привлечении меня в качестве обвиняемого по 57-й статье Уголовного кодекса РСФСР прочел и не признаю себя виновным в том, что занимался контрреволюционной деятельностью и особенно не считаю себя виновным в том, что в моменты внешних затруднений для РСФСР занимался контрреволюционной деятельностью». Разумеется, это несогласие не повлияло на решение ГПУ «в целях пресечения дальнейшей антисоветской деятельности Бердяева Николая Александровича <…> выслать из пределов РСФСР за границу бессрочно».
Изгоняемых из советской России философов и писателей объединяло неприятие большевизма, в основе которого было устрашение населения России массовым террором. Он начал использоваться новой властью как средство управления и принял планомерный и систематический характер. Некоторое время после Октябрьского переворота смертная казнь устанавливалась «на месте», без суда и следствия, по произволу властей или толпы. Впрочем, вскоре смертную казнь восстановили по суду.
Русская интеллигенция стала одной из жертв красного террора. Как установил русский историк и политический деятель Сергей Петрович Мельгунов (1879–1956), из 5004 расстрелянных во второй половине 1918 года интеллигенты составляли 1286 человек – много больше представителей других слоев населения.
Классовыми врагами объявлялись те, кто не принимал участия в Гражданской войне, а также определенные социальные группы. Традиционные представления о добре и зле, которые с детских лет формируются в людях, пришли в противоречие с официальными жесткими установками новой власти. Именно эти духовные скрепы не дали изгнанникам, оказавшимся вне Родины, разбежаться по разным углам. Даже при расхождении во взглядах на какие-то события они помогли им в полемике друг с другом находить общий язык и приходить к компромиссу.
Об этой психологической коллизии убедительно и аргументированно высказался поэт и литературный критик Георгий Викторович Адамович (1892–1972): «То, что в нашу эпоху случилось с людьми, случается раз в тысячелетие, если не реже. За всю историю России не было примера, чтобы человек остался без всякой опоры, без какой-либо поддержки где бы то ни было, откуда бы то ни было. Опыт эмиграции, углубленный, очищенный от неизбежных житейских невзгод, “сублимированный”, как любил выражаться Бердяев, – в этом отношении стоит опыта советского. Так говорят – “восходящий класс”, “нисходящий класс”. У “восходящих” все превосходно, у “нисходящих” все ничтожно и отвратительно, со всеми отсюда последствиями. Что же, допустим! Но ведь это звериное, волчье рассуждение, – и не то, чтобы эмигрантская литература на него возражала, нет, она его перечеркивает, она его уничтожает, она противопоставляет трепещущую жизнью истину идеологическим схемам и бездушной статистике. Думаю, что резюмировать этот сложный, смутный, наполовину безотчетный и ускользающий от точных определений процесс можно было бы, сказав, что эмигрантская литература сделала свое дело потому, что осталась литературой христианской».
Самостоятельность мышления основательно проявилась в суждениях, поступках, статьях и книгах Николая Бердяева. Вся его система ценностей опиралась на основной постулат – трактовку им основополагающего понятия «свобода». Он был убежден, что духовная свобода должна противостоять репрессивной системе и рабству, навязанным большевиками народу. Создаваемая в начале ХХ века культура, по его убеждению, требовала новой философии, ориентиром для которой, как он полагал, должен стать персонализм, примат «свободы над бытием». В общении с собратьями-философами и публицистами Бердяев не был комильфо. Он, отличаясь взрывным характером, воспринимался ими «бревном в глазу». Таким ощущал его, например, известный философ, правовед и публицист Иван Александрович Ильин (1882–1954).
Ленин тот и вовсе Бердяева на дух не переносил, а о его трудах отзывался с пренебрежением, называя их «белибердяевщиной». Понять вождя было можно, ведь он исходил из того, что философия как основа мировоззрения обслуживает нужды идеологии, задача которой – революция и построение коммунизма. Недаром же Карл Маркс, как отмечает И. С. Андреева в книге «Философы России XX века. Портреты», начал свою деятельность словами: «Философы различным способом лишь объясняли мир, задача стоит в том, чтобы изменить его».
В. И. Ленин с какой-то паталогической бдительностью следил за немарксистскими сочинениями. Известна, например, его реакция на безобидный, по сути, сборник статей Н. А. Бердяева, Я. М. Букшпана, Ф. А. Степуна и С. Л. Франка «Освальд Шпенглер и закат Европы». По его прочтении он впал в ярость. Как замечает Сергей Сергеев в статье «Философские пароходы и поезда. Высылка интеллигенции из Советской России в 1922 году», вождь незамедлительно направил письмо секретарю Совнаркома Н. И. Горбунову: «О прилагаемой книге я хотел поговорить с Уншлихтом (зампред ВЧК-ГПУ). По-моему, похоже на литературное прикрытие белогвардейской организации. Поговорите с Уншлихтом не по телефону, и пусть мне напишет секретно, а книгу вернет».
В своих книгах и статьях Бердяев большевиков тоже не жаловал. Обращусь к его сочинению «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной революции»: «Вас много, вы – большинство, вы давно начали свою работу, подтачивающую духовные основы жизни русского народа, как угнетенные, с невинной и возвышенной проповедью гуманных и прогрессивных идей. Но скоро начал обнаруживаться ваш дух небытия, скоро превратились вы в угнетателей. Сначала вы были угнетателями духовными, вы овладели слабыми душами русской интеллигенции, вы стали гонителями всей высшей духовной жизни и объявили бойкот всем, кто верил в высшие духовные реальности и духовные ценности, кто признавал религиозный смысл жизни и религиозную цель жизни. Вы оправдывали свое гонение тем угнетенным положением, в которое вы были поставлены ошибочной политикой старой власти. Но настал час, когда окончательно обнаружилась ваша природа, – вы получили возможность быть и материальными угнетателями и создали неслыханную тиранию, грозящую окончательно уничтожить человеческий образ. Вы всегда были ненавистниками свободы, всегда были гасителями человеческого духа, истребителями божественного. Вы всегда продавали человеческое первородство за чечевичную похлебку преходящих благ и временных интересов. Вы – истребители вечности, вы хотели бы вырвать из человеческого сердца чувство вечности и тоску по вечности. Я давно уже чувствовал это, давно боролся с вами в меру сил своих. <…> Мы давно уже предупреждали, давно уже вскрывали, к чему приведут те пути, по которому шло интеллигентное русское общество и на которое толкали русский народ. Говорили мы и о той страшной ответственности, которая падает на власть имевших, на классы господствующие, почти ничего не делавшие для творческого предотвращения этого рокового ниспадения России и русского народа в бездну. Пусть вспомнят ныне сборник “Вехи” и оценят его более беспристрастно».
Бердяев был наиболее откровенным и чистосердечным среди русских писателей и философов, не принявших, как и он, власть большевиков и оказавшихся волею судеб за пределами России. Как говорят в подобных случаях, он был чужим среди своих. Да и его натуре коллективизм не подходил. Вместе с тем волком-одиночкой его также не назовешь. На протяжении всей жизни Бердяев никому не подпевал и ни под кого не подлаживался. Он неукоснительно следовал своим представлениям о благородстве и порядочности. И он щедро делился своими наблюдениями, мыслями и суждениями о том, что хорошо, а что плохо в мире людей. Этому способствовали его многочисленные лекции, а также литературно-критические статьи и книги, переведенные на ряд европейских языков и многократно переиздаваемые.
Приведу несколько впечатливших меня фактов. В России до высылки Бердяева было издано семь его книг. На чужбине – двадцать одна. Как философ он приобрел европейскую известность. Его жизнь в эмиграции до начала Второй мировой войны была творчески интенсивной и в бытовом отношении вполне благополучной. Во Франции он принимал активное участие в работе «Русского студенческого движения», став одним из главных его идеологов. С 1925 по 1940 год он был главным редактором журнала русской религиозной мысли «Путь». Он поддерживал тесные отношения с французскими философами Эммануэлем Мунье (1905–1950) и Габриэлем Марселем (1889–1963), а также со швейцарцем Карлом Бартом (1886–1963), одним из основателей диалектической теологии. В Германии, куда попал он после отъезда из России, общался с известными немецкими философами Максом Шелером (1874–1928), Германом Кайзерлингом (1880–1946) и Освальдом Шпенглером (1880–1936). В 1922 году Бердяев создал и возглавил в Берлине Религиозно-философскую академию. После Тургенева и Чайковского Бердяев стал третьим русским, которому была присвоена Кембриджским университетом степень почетного доктора теологии. Его семь раз номинировали на Нобелевскую премию по литературе.
Широкую известность принес Николаю Бердяеву, как и остальным шести его авторам, сборник статей о русской интеллигенции «Вехи», вышедший в марте 1909 года в Москве в издательстве В. М. Саблина и за короткий срок выдержавший четыре издания. Этот сборник получил огромный общественный резонанс. В нем Бердяеву принадлежит статья «Философская истина и интеллигентская правда».
Большая часть российской интеллигенции встретила коллективный труд «Вехи» с неприязнью. Л. Н. Толстой, например, упрекал авторов в отсутствии позитивной, творческой программы. Однако отношение к сборнику вскоре радикально изменилось: в 1917 году он обрел славу пророческой книги.
Авторы сборника «Вехи» были выдающимися людьми, чья роль в спасении культуры в кризисную для нее эпоху поистине велика. Большинство из этих неординарных людей было выслано из РСФСР, однако их общение на чужбине продолжалось. Да и не такая для многих россиян это была чужбина. Большинство высланных большевиками ученых, философов и писателей свободно, как и Николай Бердяев, говорили на нескольких иностранных языках. По крайней мере, французский и немецкий языки им были языками не чужими. Да и до Октябрьского переворота многие из них приезжали во Францию и Германию, как к себе домой. У некоторых даже там была куплена недвижимость.
Именно этими «отщепенцами», принадлежавшими первой волне эмиграции, были сохранены основные установки русской литературы XIX века: показать в художественных образах мир, каков он есть на самом деле, отразить реалии своего времени, богатого на социальные катаклизмы и сопутствующие им трагические политические события. Но все это было намного позже, а в 1909 году мало кто о бегстве из России задумывался. Впрочем, авторы сборника «Вехи» еще на родине первыми взяли на себя подобный тяжкий труд и выступили оракулами. Однако они не учли того, что оракулы – не только источники мудрости, но и, как зеркало, отражают людские ошибки и слабости. А кому хочется признавать собственную глупость?
Тем не менее изгнанники того далекого времени в большинстве своем выдержали испытания на крепость духа, продолжив в своем творчестве гуманистические традиции русских классиков XIX века.
К 1923 году Бердяев в «Философии неравенства» окончательно определился со своей философской позицией. Он предупредил соотечественников о том, что их ожидает в ближайшем будущем: «Жажда равенства будет самой страшной опасностью для человеческой свободы. Воля к равенству будет восставать против прав человека и против прав Бога».
Выдвинутые Бердяевым идеи обогащали христианский экзистенциализм, возникший в первой четверти ХХ века в рамках происходящего в России так называемого духовного ренессанса. Помимо Бердяева виднейшим представителем этого философского направления был Лев Исаакович Шестов (1892–1962).
Свое обобщенное кредо Бердяев выразил в книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (М., 1918). Василий Васильевич Розанов (1856–1919), писатель, публицист, мыслитель, незамедлительно откликнулся рецензией на выход из печати этого труда и предрек ему успех: «Книга будет, без сомнения, обширно читаться в университетских кружках и в кружке Высших женских курсов». Сам автор, по его словам, в этом сочинении «поднялся до высшей точки творческого горения».
Приведу небольшой отрывок из книги Бердяева, чтобы подтвердить это утверждение: «Дух человеческий в плену. Плен этот я называю “миром”, мировой данностью, необходимостью. Мир сей не есть космос, он есть космическое состояние разобщенности и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии. И истинный путь есть путь освобождения от “мира”, освобождение духа человеческого из плена необходимости. Истинный путь не есть движение вправо или влево по плоскости “мира”, но движение вверх или вглубь по линии внемировой – движение в духе, а не в “мире”. Это путь высших духовных созерцаний, духовной собранности и сосредоточенности. Космос есть истинно сущее, подлинное бытие, но “мир” призрачен, призрачна мировая данность и мировая необходимость. Этот призрачный “мир” есть порождение нашего греха. Учители Церкви отождествляли “мир” со злыми страстями. Плененность духа человеческого “миром” есть вина его, грех его. Освобождение его от “мира” и есть освобождение от греха, искупление вины, восхождение падшего духа. Мы не от “мира” и не должны любить “мира” и того, что в мире».
О происхождении (краткая справка)
Французский писатель Жан де Лабрюйер (1645–1696) – автор единственного произведения под названием «Характеры». Его книга до сих пор не устарела благодаря тонкости понимания автором людей, относящихся к различным сословиям и психологическим типажам. Чувство иронии его никогда не оставляло. О знатности человека он пишет: «Хороший знаток генеалогии откроет корни вашего рода вплоть до такой глубины, до какой у вас хватит денег», «Хорошо быть знатным, но не хуже быть и таким человеком, о котором никто уже не спрашивает, знатен он или нет».
А теперь обращусь к родословному древу Николая Бердяева.
Его отец Александр Михайлович Бердяев (1837–1916), сын генерал-лейтенанта Михаила Николаевича Бердяева, офицер-кавалергард, был киевским предводителем дворянства, а позже председателем Киевского земельного банка. Его мать Алина Сергеевна, урожденная княжна Кудашева (1838–1912), была внучкой графини Виктории Потоцкой и графа Антония Людвига Октавия Шуазель-Гуфье.
Венедикт Ерофеев: «С миру по нитке – голому петля»
Однажды я подумал, кого из современных русских философствующих писателей я сравнил бы с Николаем Бердяевым. Кто ближе всего ему по духу, эрудиции и менталитету? Ответ появился сам собой. Конечно же, это Венедикт Ерофеев, автор поэмы в прозе «Москва – Петушки», переведенной на тридцать языков! Из сочинений Николая Александровича афоризмы и парадоксы сыплются, как из рога изобилия. То же самое происходит в поэме Ерофеева.
Доставлю читателю удовольствие и приведу некоторые из запоминающихся высказываний Бердяева. Ведь до сих пор многие из них актуальны: «Самые самолюбивые люди – это люди, не любящие себя»; «В коллективизме человек перестает быть высшей ценностью»; «Взятка – самая действенная русская конституция на все времена», «Государство существует не для того, чтобы превращать земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад»; «Человек раб потому, что свобода трудна, рабство же легко»; «Социализм – это идеология зависти»; «Революции масс не любят свободы»; «Русский коммунизм есть извращение русской мессианской идеи»; «Освобождать может лишь дух, материя же может лишь порабощать»; «Всякая власть открыто и прикрыто заключает в себе яд»; «Демократия – худшая из всех политических систем, но лучшей не дано»; «Национализм гораздо более связан с ненавистью к чужому, чем с любовью к своему»; «Акт насилия есть жест слабости»; «Демагогия, к которой всегда прибегают в обращении к массам, есть лишение людей свободы, есть психологическое насилие»; «Самые злобные люди – это люди, которые не любят себя»; «Революции не приводят обыкновенно к созданию нового общества и всегда заключают в себе возврат к старому обществу»; «Отрицание России во имя человечества есть ограбление человечества».
Парадоксальность многих афоризмов Бердяева зеркально отражает особенности его характера и интеллекта. А может быть, это всего лишь попытка осознать опыт собственной «быстротекущей жизни», события которой не укладывались в рамки привычной реальности. В самом деле, не чудо ли, что он вступил в созданный Лениным «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» в тот же год, что и Феликс Дзержинский? За связь с этой политической организацией вскоре был отчислен из Киевского университета Святого Владимира, где учился на юридическом факультете и отдан под суд. Затем находился под надзором полиции, отбывая почти два года ссылку в Вологде, а затем – одиннадцатимесячную в Житомире. В вологодской гостинице «Золотой якорь» он познакомился с такими же, как он, ссыльными – будущим известным эсером-террористом и писателем Борисом Савинковым и будущим наркомом просвещения Анатолием Луначарским. Знать бы, о чем они тогда беседовали, что обсуждали…
По возвращении из вологодской ссылки он проникся идеями православия. Тогда же и разочаровался в марксизме. Философский идеализм показался ему убедительней и интересней, чем марксистский догматизм. От прежнего увлечения осталась его первая книга «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии», изданная в 1901 году. Тогда же вышла его статья «Борьба за идеализм», обозначившая переход от позитивизма к метафизическому идеализму. В тот же год примкнул к «Союзу освобождения». С его основателями Петром Струве (1870–1944), Василием Богучарским (1861–1915) и Семеном Франком (1877–1950) у него были идейные и личные связи. Именно тогда он попал в избранный круг писателей, тех, кого назовут позднее представителями русского Ренессанса.
В 1904 году у Николая Александровича появилась жена – Лидия Юдифовна, урожденная Трушева.
Бердяев часто вспоминал то приснопамятное время накануне катастрофы. Приведу отрывок из его эссе «Самопознание». Оно многое проясняет в его тогдашних настроениях и отношениях с оппозиционными власти лидерами: «Я принял участие в двух съездах за границей в 1903 и 1904 годах, на которых был конструирован “Союз освобождения”. Съезды происходили в Шварцвальде и Шафгаузене, около Рейнского водопада. Красивая природа меня более привлекала, чем содержание съездов. Там я впервые встретился с либеральными земскими кругами. Многие из этих людей впоследствии играли роль в качестве оппозиции в Государственной думе и вошли в состав Временного правительства 1917 года. Среди них были очень достойные люди, но среда эта была мне чужда. В мою задачу совсем не входит писать воспоминания о Союзе освобождения, который играл активную роль перед первой русской революцией. Из деятелей “Союза освобождения” вышли элементы, составившие потом главную основу кадетской партии. В кадетскую партию я не вошел, считая ее партией “буржуазной”. Я продолжал считать себя социалистом. Я принимал участие в комитете “Союза освобождения” сначала в Киеве, потом в Петербурге, но особенно активной роли по своему настроению не играл и чувствовал страшную отчужденность от либерально-радикальной среды, большую отчужденность, чем от среды революционно-социалистической. <…> На “освобожденческих” банкетах, которыми в то время полна была Россия, я себя чувствовал плохо, не на своем месте и, несмотря на свой активный темперамент, был сравнительно пассивен. Я себя чувствовал относительно лучше среди социал-демократов, но они не могли мне простить моей “реакционной”, по их мнению, устремленности к духу и к трансцендентному».
Да и в более поздние времена, уже в среде философов и писателей Русского зарубежья поведение Николая Бердяева нередко воспринималось как экзальтированное. Разумеется, оно смущало ученых мужей, привыкших к доверительной и размеренной беседе. Протоиерей русской православной церкви Александр Мень (1935–1990) нашел точные слова, характеризуя личность Бердяева: «Он был похож на скомороха. Он радикально отличается от тех, чьи призывы к любви сердиты, чьи призывы к веселью унылы, а призывы к благочестию построены как проклятья».
Остановлюсь на воспоминаниях о Николае Бердяеве, которые принадлежат Евгении Казимировне Герцык. Бердяев назвал ее «одной из самых замечательных женщин XX века, утонченно-культурной, проникнутой веяниями ренессансной эпохи». Она, как и он, часто посещала знаменитые журфиксы по средам на «башне». Так называли свою петроградскую обширную квартиру на шестом этаже в доме на Таврической улице ее хозяева – Вячеслав Иванович Иванов, поэт и теоретик символизма, и его жена Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал, прозаик, драматург, эссеист.
Дружба Евгении Герцык с Николаем Бердяевым началась в 1909 году. В то время она переживала драму, связанную с ее увлечением Вячеславом Ивановым. Общение с Бердяевым и беседы с ним помогли ей преодолеть возникшую депрессию. Намного позже она писала о Бердяеве: «И все же – из всех, кого я имела и кого потеряла, – его я потеряла больше всех. Ни он, ни я не уступим ничего».
Бесспорно, Евгения Герцык уже одной книгой «Воспоминания» подтвердила слова о ней Николая Бердяева. Она глубже многих поняла сущность и масштаб его личности: «Для него же, для Бердяева, идея творческой свободы человека неразрывно связана с верой в верховный миропорядок, связана со страстным по-библейски богопочитанием. Да, ныне человек в свои руки перенимает дело творчества (мир вступил в творческий период), но не как бунтарь, а как рыцарь, призванный спасти не только мир, но и дело самого Бога. Да и вообще, философскую мысль Бердяева хочется охарактеризовать как рыцарственную: решение любой проблемы у него никогда не диктуется затаенной обидой, страхом, ненавистью, как было, скажем, у Ницше, у Достоевского и у стольких. И в жизни он нес свое достоинство мыслителя так, как предок его, какой-нибудь Шуазель, свою noblesse (знатность – фр.), потрясая драгоценным кружевом брыж, считая, что острое слово глубине мысли не укор, без тяжести, без надрыва, храня про себя одного муки противоречий, иногда философского отчаяния. В этом и сила его, и слабость. Интимных нот у него не услышишь…»
Процитирую еще один отрывок из «Воспоминаний» Герцык. Он позволит увидеть Бердяева не в ограниченном стенами кабинете, а на бескрайнем просторе: «Встречи, разговоры, сборища у тех, у других – и вдруг все мне отблекло, обесвкусилось. Издавна знакомое чувство отвращения ко всему, и прежде всего к себе самой – так, до скончания века разговорщица на высокие темы… Почти неприязнь к Бердяеву. Уезжаю в Судак, дышу его весенним холодком, влажной сиренью, чужая и земле, забормотанная богословскими спорами. Перевожу немецкого мистика, заказанного мне издательством “Путь”, – перевожу, глушу себя. И вдруг он сам незваный приезжает – и с первой же встречи опять как близок! То, что во мне едва, и вяло, и бесплодно всколыхнулось, в нем ярым бунтом: назревает раскол с “Путем”, с московскими православными. Рвутся цепи благочестия, смирения, наложенные им на себя. Боль от еще не пробившейся к свету своей правды – канун ослепительных молний.
Глазами вижу эту боль: бледная, с длинными ногтями рука – рука мыслителя, не человека земных дел – чаще обычного судорожно впивается в медный набалдашник трости. Говорим полусловами встречая один другого на полдороге. И в радости ежеминутных встреч растворяется, нет – заостряется внутреннее противоречие каждого, приближая, торопя новое, освобождающее знание. При этом несоизмеримость наших умов, талантов, воль не играет роли: его огромной творческой активности, видимо, достаточно той малой духовной напряженности, которую он встречал во мне, – как мне, чтобы сдвинуться с мертвой точки, нужна была вся сила его устремленности. Равенство было полное, и равна была взаимная благодарность. Разговаривая, мы без устали, всегда спешным, все ускоряющимся шагом ходили по долине, карабкались горными тропинками. Иногда, опережая меня, он убегал вперед, я, запыхавшись, за ним и видела со спины, как он вдруг судорожно пригибает шею, как бы изнутри потрясенный чем-то. Случалось, мы не заметим, как стемнеет, и внезапно над потухшим морем вдали-дали вспыхнет мигающим светом Меганомский маяк: раз – вспышка, два, три, четыре – нет, и опять – раз – вспышка. И таинственней, и просторней станет на душе от этого мерного ритма огня. Замолчим, удивимся, что, не заметив, ушли так далеко от дома».
Увы, от дома они ушли далеко, еще не зная, что вскоре их жилища окажутся в разных концах света в прямом и переносном смыслах.
Николаю Бердяеву достался в наследство дом в Кламаре, пригороде Парижа, в котором он жил с 1925 года и до самой смерти. Умер он 23 марта 1948 года не в кровати, а за письменным столом!
