Эмигрантской апатии он противопоставил деятельный патриотизм
Ирина Родина
Родиться в канун ХХ века – значит обречь себя на бурную жизнь, что и сделал Коля Туроверов, появившись на свет 18 марта 1899 года в семье потомственных старочеркасских казаков.
Как все казачьи дети мужского пола, Коля в три года был посажен на коня, в пять – уже свободно ездил верхом. Когда в эмиграции Туроверов будет вспоминать о доме и детстве, муза подскажет ему почти пасторальные картинки. Да так оно, наверное, и было, в особенности по контрасту с пришедшей на смену этой буколике гражданской смутой:
На солнце, в мартовских садах,
Еще сырых и обнаженных,
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жены.
Весь город ждет и жены ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданье там и тут
Гуляет пенистая кружка…
В 1914 году грянула Первая мировая война. Туроверову было всего 15, но на фронт ему страстно хотелось, как и многим его сверстникам, грезившим военной романтикой. Едва дождавшись семнадцати лет, Николай поступает вольноопределяющимся в Атаманский полк, в составе которого уходит на фронт.
Спустя 15 лет, уже в парижской эмиграции, участник этих драматических событий Николай Туроверов напишет:
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
За три года войны Туроверов заработал четыре ранения и орден Св. Владимира 4-й степени – боевую награду, которой фронтовики гордились.
В первых числах ноября 1920 года в числе 140 тысяч русских военных, в том числе 50 тысяч казаков, Туроверов навсегда покинул родину. Его, раненого, внесли на один из последних пароходов в Севастопольском порту. Следом по трапу поднялась жена — Юлия Грекова, медсестра крымского госпиталя.
Корабль взял курс на греческий остров Лемнос. Именно в это место Эгейского моря, если верить мифам, Зевс-громовержец выбросил своего новорожденного сына, разгневанный его хромоногим уродством. На острове бога-кузнеца предстояло ковать новую жизнь. В черно-голубую воду вслед за уплывающим пароходом бросались кони, не в силах расстаться с уплывающими в никуда казаками. И об этом душераздирающем расставании Туроверов не смог не написать.
Стихи, посвященные коню, в СССР тайно переписывали, даже не зная имени автора. Сейчас всем приходит на память финал советского фильма «Служили два товарища» — там белогвардеец Брусенцов в исполнении Высоцкого смотрит с борта эмигрантского корабля на своего белого Абрека, прыгнувшего в море с высокого причала. Офицер достает револьвер и стреляет – не в коня, в висок. В реальности же кавалеристы стреляли в лошадей — «чтоб не мучились»:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
После изнурительного морского путешествия казаки оказались на Лемносе. Формально это был предоставленный французами пересылочный лагерь для врангелевцев, фактически – большая, окруженная водой тюрьма. «Союзники» установили для русских строгий режим интернирования и обеспечили весьма скудное снабжение. Жили в бараках и насквозь продуваемых палатках. Собирать бурьян для растопки печек не разрешалось: казакам запретили ходить по острову, за этим строго следила французская охрана. Многими овладевало отчаяние: ни родины, ни дома, ни работы, ни свободы. Самоубийства среди эвакуированных стали случаться все чаще. Одновременно люди искали противоядия от настигшего их ужаса. Построили церковь из ящиков и палаточной материи. Самодельный храм всегда был переполнен, а на службах пели казацкие хоры.
Туроверов принимает вызов судьбы: погоны пришлось снять и взвалить на плечи мешки с солью и мылом. В следующем пункте своего эмигрантского маршрута в Сербии он обогатит свой послужной список профессиями лесоруба и мукомола.
У них с Юлией рождается дочь Наталья, и молодому отцу некогда мучиться поиском смысла жизни. Между тем на горизонте начинает маячить голубая мечта всех русских изгнанников – Париж. Чтобы попасть туда, необходимо прежде заручиться контрактом о будущей работе. И друзья устраивают Николаю такой контракт – ему зарезервировано место грузчика на парижском вокзале. В 1922 году семья переезжает во французскую столицу на постоянное место жительства.
Разгрузку вагонов Туроверов ухитряется совмещать с посещением лекций в Сорбонне. А вскоре ему вообще неслыханно везет – он устраивается на работу шофером парижского такси.
Таких «счастливцев», как Туроверов, в Париже хватало. Работая шоферами, официантами или уборщиками, «среди своих» эмигранты по-прежнему считались адвокатами, артистами, чиновниками. Многих настигало своеобразное раздвоение личности и стремление жить вчерашним днем. Николая Туроверова от этого спасло писание стихов.
Осмысливать жизнь в стихотворных строчках стало его привычкой с 21-го года. В 28-м появился первый поэтический сборник «Путь». Последующие четыре носили одно и то же аскетическое название «Стихи» и увидели свет в 37-м, 39-м, 42-м и 65-м годах.
Уже первая книга показала миру – явился поэт, какого он раньше не знал. О дебютном сборнике одобрительно высказались литературные мэтры русской эмиграции.
Поэтический талант удивительным образом сочетался в Николае Николаевиче с гибкостью и адаптивностью в жизни бытовой и социальной. В начале 30-х годов он поступил на службу в крупнейший парижский банк «Диас», в котором проработал почти сорок лет, получив в конце карьеры медаль «За долгую и безупречную службу». Подобно клерку Францу Кафке, он вел двойное существование службиста и творца. Интенсивность жизни Николая Николаевича была очень далека от среднестатистической. Эмигрантской апатии он противопоставил деятельный патриотизм. Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы, сам покупал их на аукционах и в конце концов открыл в собственной квартире музей полка.
Туроверов стал составителем сборников «Казачьи песни» и «Наполеон и казаки». Последний считается библиографической редкостью. В 1937 году инициировал создание парижского «Кружка казаков-литераторов», а после войны – «Казачьего союза», который помогал донцам устроиться на чужбине: обзавестись новыми документами, поступить на работу, переехать в другую страну. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый край». Организовал выставки – «Казаки», «Суворов», «Пушкин и его эпоха» и даже «1812 год» (последняя была наивеличайшей дерзостью).
После Второй мировой войны, в которой Туроверов принял участие в составе Иностранного легиона, он возвращается к своим привычным делам: сочинительству, журналистике, общественной работе. Его литературный авторитет безусловен, имя известно во всех уголках Земли, где живут разбросанные по свету русские: в Аргентине и Алжире, США и Югославии. Он печатается в тиражных эмигрантских изданиях: «Перезвонах», «Возрождении», «России и славянстве», «Современнике», «Гранях», в альманахе «Орион», в «Новом журнале». Его стихи включены в послевоенные антологии «На Западе», «Муза диаспоры», «Содружество». Мысли о Доне и России не оставляют его так же, как и прежде, но возвращение все чаще предстает несбыточной химерой, а любовь к родине приобретает эпитет «неразделенная»:
…И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
Не признавшая сына мать-родина — вот навязчивый кошмар Туроверова. Что касается настоящих родителей поэта, то они бесследно сгинули после его отъезда то ли в лагере, то ли в ссылке. Следов их он так и не смог найти, хотя долго искал. В 50-м году умирает жена Юлия, поэт воспринимает ее уход как преддверие близкого свидания.
Последние годы жизни поэт часто болел. Умер Туроверов во французском госпитале Ларибуазьер в 1972 году. Похоронен на знаменитом русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
