«На русском Монпарнасе он был страдающим нищим Орфеем, чьи песни завораживали многих»
Светлана Кузьмина
Борис Юлианович Поплавский (1903–1935) вместе со своими родителями эмигрировал в Париж через Константинополь в 1919 году. Его стихотворения появляются в эмигрантской печати с 1928 года, преимущественно в журнале «Воля России», а затем – в крупнейшем и авторитетном литературно-критическом журнале «Современные записки».
Жизненные условия Поплавского были крайне трудными, жил в нужде. Умер, приняв сверхдозу наркотического вещества, что было, как пишет Вольфганг Казак, «скорее несчастным случаем на пути его поисков мистической отрешенности, чем сознательным стремлением к смерти». После смерти был отмечен как значительный поэт такими критиками, как Д. Мережковский и Вл. Ходасевич. Посмертно вышли и его сборники «Снежный час» (1936) со стихотворениями, написанными в период с 1931 по 1935 гг., и «В венке из воска» (1938). С. Карлинским в 1980–1981 гг. осуществлено издание трехтомного собрания сочинений Бориса Поплавского, которое вышло в г. Беркли (США). С 1989 года стихотворения Поплавского стали публиковаться и на родине.
Среди литературных источников творчества Поплавского – «проклятые» поэты Ш. Бодлер, Г. Аполлинер, французские сюрреалисты и русские символисты, особенно А. Блок. Весь мир Поплавский ощущает как одушевленный. Мистически настроенный на одухотворенность всего сущего, поэт создает образную многослойность, сложное символическое письмо, обращенное к другому «Ты», которое им самим трактуется как обращение к Богу и Любви.
Работая над филигранностью каждой поэтической строки, о чем свидетельствуют черновики и множественные варианты, Поплавский достигает музыкальности и ощущения свободной стиховой импровизации. Г. Адамович отмечал «какой-то обволакивающий, анестезирующий привкус и оттенок, как будто это нескончаемая, протяжная колыбельная песня».
Для современников Поплавский был живой легендой. Опубликованные дневники раскрыли напряженность его духовной жизни, насыщенность интеллектуальных и творческих поисков. Н. Бердяев откликнулся на дневники Поплавского в «Современных записках» (№ 68), высказав, может быть, основное в мироощущении поэта: «Эта книга очень значительная, очень замечательная… Документ современной души, русской молодой души в эмиграции… Поплавский был настоящий страдалец, жертва стремления к святости. Он чувствовал между собой и Богом тьму».
Адамович признавал, что Поплавский «был необычайно талантлив, талантлив «насквозь», «до мозга костей», «в каждой случайно оброненной фразе». Но при этом бросалось в глаза и отсутствие «защиты» от внешнего мира, что восполнялось множественностью обликов поэта: художник (он занимался в Академии художеств в Париже), боксер (им написаны даже две статьи о боксе), нищий, не имеющий возможности заплатить в кафе за чашку кофе, библиофил и библиоман, проводящий все время в библиотеке, мистик, погруженный в медитации, христианин, буддист, монархист, коммунист и т. д., личность, не установленная и не устоявшаяся, чей мозг дает несравненно яркие вспышки.
Адамович проницательно отметил, что Поплавский был поэтом не столько русским, сколько западным, где поэзия стала поэзией неудач, катастроф, личных трагедий. Любимый им поэт А. Рембо стал как бы его прототипом – и в творческом, и личном планах. Поплавский виртуозно схватывал самую суть чужой поэзии. Его стихотворение «Роза смерти» может служить и путеводителем по основным темам сборника Г. Иванова «Розы», и быть «визитной карточкой» самого автора.
Темный воздух осыпает звезды,
Соловьи поют, моторам вторя,
И в киоске над зеленым морем
Полыхает газ туберкулезный.
<…>
И весна, бездонно розовея,
Улыбаясь, отступая в твердь,
Раскрывает темно-синий веер
С надписью отчетливою: смерть.
Вероятно, Поплавский знал статью А. Блока «О современном состоянии русского символизма», в которой Блок описывает духовное состояние, при котором происходит подмена чистых символов символами-подобиями. В какой-то степени похожее состояние замены жизни смертью, скрупулезный и точный анализ этого состояния передан и в стихотворении Поплавского «Лунный дирижабль». Название указывает на призрачность, инобытие, ночную сновидность, невозможную и обязательно убывающую при восходе солнца.
Строит ангел дворец на луне,
Дирижабль отходит во сне.
Запевают кресты винтов,
Опадают листы цветов.
<…>
Напевают цветы в саду.
Оживают статуи душ.
И, как бабочки из огня,
Достигают слова меня.
Для поэзии Поплавского свойственны полутона, смешанные полукраски начинающегося рассвета или иного пограничного времени. Мир рассечен зеркальными отражениями в «Морелла II»:
Где Ты, светлая, где? О, в каком снеговом одеянье
Нас застанет с Тобой Воскресения мертвых труба?
На дворе Рождество. Спит усталая жизнь над гаданьем,
И из зеркала в мир чернокрылая сходит судьба.
Религиозные мотивы и образы даны в глубоко личной мотивации, чаще всего они просвечивают возможной надеждой сквозь извечный кошмар реальности:
Пылал закат над сумасшедшим домом,
Там на деревьях спали души нищих,
За солнцем ночи, тлением влекомы,
Мы шли вослед, ища свое жилище.
Была судьба, как белый дом отвесный,
Вся заперта, и стража у дверей,
Где страшным голосом на ветке лист древесный
Кричал о близкой гибели своей.
Поплавский умеет с фетовской силой передать живописность снежного леса, не утратив философской глубины своего поэтического мышления. В стихотворении «За рекою огонь полыхает» (1931) в классической манере соединяются мгновенное и вечное:
И опять за широкой рекою
Будут звезды гореть на весу,
Точно ветка, что тронул рукою
Запоздалый прохожий в лесу:
И с нее облетело сиянье.
Все спокойно, и тьма холодна.
Ветка смотрится в ночь мирозданья,
В мировое молчанье без дна.
В его поэзии часто встречается образ парохода, мотив плавания, восходящий к поэзии Рембо, становится символом самой жизни, ее текучести и непредсказуемости: «Грань воздушных и водных миров, / И один превратился в другой». Поэт – и свидетель, и участник этих метаморфоз, иногда сказочно красивых, но чаще чарующе трагичных, завораживающих гибелью и риском.
Многослойность смыслов, символическая и метафизическая глубина образов, их ассоциативные связи, сквозные образы и мотивы, цепочки взаимоисключающих понятий, принципы контраста и суггестивности, драматизм стихотворных сюжетов – основные черты поэтики Поплавского, соединившего художественный эксперимент и достижения символистской и постсимволистской русской и западноевропейской поэзии в своем творчестве.
«На русском Монпарнасе, – считает А. Чагин, – он был страдающим нищим Орфеем, чьи песни завораживали многих, заставляли спускаться вслед за ним в ад разрушающейся человеческой души, рассказывая об одиночестве и беззащитности человека на земле, о наступлении сил зла, о мучительных поисках Бога. Словом, обо всем том, чем жили тогда и многие его поэтические собратья и сверстники, но что наиболее обнаженно и ярко проявилось в его поэзии (и во всем, что им написано), в судьбе, в самой его безвременной гибели. И если бы понадобилось когда-нибудь найти образ, который полнее всего воплотил бы в себе духовную высоту и трагедию молодого поколения первой волны эмиграции, то, несомненно, это был бы «омытый слезами» образ Бориса Поплавского».
