К 150-летию со дня рождения поэта, прозаика, переводчика и одного из основоположников русского символизма Валерия Брюсова
Александр Балтин
Валерий Брюсов… всесторонне эрудированный, математически-выверенный, необычайно разнообразный. На умствованиях зиждется брюсовский свод, протянутый в бесконечность, стремящийся охватить как можно больше тем и ракурсов жизни…
Шум и гул времени – и насыщенный сколь современностью, столь и вечными тонами «Конь блед» (1903):
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле – души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.
Улица-буря, современные звоны и зовы, омнибусы и автомобили, и вдруг – видение, страшно рассекающее реальность:
И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред, –
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах…
Мир щедр к тому, кто готов его слушать: он раскроется бесконечной историей, где Клеопатра будет говорить о своей трагедии, а средневековая Германия растворится строем готических буквиц-бюргеров; где Армения подарит таинственный розовый туф своих созвучий, а часовщик заведет часы по рисунку вечности…
Его стихи горели жесткой ювелирной огранкой. Он был символистом, но никакой расплывчатости его поэзия не подразумевала: все строилось жестко и четко, на факте жизни и ее фактуре.
Сумрак тихий, сумрак тайный,
Друг, давно знакомый мне,
Безначальный и бескрайный,
Призрак, зыблющий туманы,
Вышел в лес и на поляны,
Что-то шепчет тишине.
Не слова ль молитвы старой,
Древней, как сама земля?
И опять, под вечной чарой,
Стали призрачной химерой
Скудный лог, орешник серый,
Зашоссейные поля.
Давний, вечный сон столетий,
В свете звезд, опять возник:
И вся жизнь — лишь ветви эти,
Мир — клочок росистый луга,
Где уста нашли друг друга,
Вечность — этот темный миг!
(1912)
Сияние шло от поэтического сада, разбитого Брюсовым, – идет оно и ныне.
Ангел благого молчания,
Властно уста загради
В час, когда силой страдания
Сердце трепещет в груди!
Ангел благого молчания,
Радостным быть помоги
В час, когда шум ликования
К небу возносят враги!
Ангел благого молчания,
Гордость в душе оживи
В час, когда пламя желания
Быстро струится в крови!
Ангел благого молчания,
Смолкнуть устам повели
В час, когда льнет обаяние
Вечно любимой земли!
Ангел благого молчания,
Душу себе покори
В час, когда брезжит сияние
Долгожеланной зари!
В тихих глубинах сознания
Светят святые огни!
Ангел благого молчания,
Душу от слов охрани!
(Молитва. 7 мая 1908)
Брюсов – один из немногих, кто входил с поэтическим факелом в мир науки, живописуя таинственные недра микромира или миров:
Быть может, эти электроны –
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом –
Вселенная, где сто планет;
Там все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!
(1922)
Проза Брюсова разворачивала культурологические знамена, но так, что иероглифы знаков, пылающие на них, представляли былое настоящим. История – как погружение в бездну, горящую многими огнями.
Пламенел его первый роман «Огненный ангел», вдохновивший Сергея Прокофьева. Была особая музыкальность в прозаических периодах Брюсова: величие гудящего стволовым лесом органа легко пересекалось с медовыми звуковыми разводами виолончели. И ныне завораживает алхимическое построение этого романа.
Малая проза Брюсова перекликалась с разнообразием его поэзии: зажигались стилизации под старинные хроники, психологический этюд давал возможности реалистического письма, а фантастика наслаивалась на тщательно, до деталей выписанный быт. «Алтарь победы» живописует жизнь Рима IV века н. э. так ярко, что создается иллюзия читательского присутствия в оном…
Брюсов владел разными техниками письма: но что бы ни создавал, его произведения всегда были стянуты золотыми метафизическими нитями индивидуальности.
