Для поэта милостью Божьей литературное наследие прошлого – камертон, с помощью которого он настраивает свою лиру
АЛЕКСАНДР СЕНКЕВИЧ
Откуда родом загадочное слово «самостояние»? Впервые, еще в пору моего студенчества, я обнаружил его во фрагменте незаконченного стихотворения Александра Пушкина, начинающегося со строки «Два чувства дивно близки нам…». В первом варианте второй строфы этого чернового наброска слово «самостоянье» стоит рядом со словом «человек». Процитирую полностью стихотворение в его первом варианте:
Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Слово «самостояние» мне было незнакомо. С желанием узнать, что оно обозначает, я обратился к четырехтомному «Словарю языка Пушкина», выпущенному в свет московским Государственным издательством иностранных и национальных словарей. Его первый том вышел в 1956 году, последний – в 1961-м. К моему удивлению, я не обнаружил в нем слова «самостояние».
Один из пользователей Интернета так объяснил причину столь вопиющего упущения: «Словарь появился в годы оттепели, но страх перед умершим деспотом и его приспешниками еще не исчез. Может, это обстоятельство сдерживало составителей словаря, и они “не заметили” столь “огненное” слово? Слово это появилось только в дополнении к “Словарю языка Пушкина”, изданном в 1982 году».
Александр Пушкин впервые ввел смыслообразующее слово «самостояние» в русский язык, однако никогда больше в своих произведениях к нему не обращался. Слово это, казавшееся умершим, а в лучшем случае полузабытым, воскресло только в ХХ веке. Его вернул к жизни в своих философских работах Николай Бердяев. С тех пор оно прижилось в русском языке на радость просвещенным людям как один из важнейших постулатов, удерживающих человека от озверения при отношениях с себе подобными.
Судя по всему, Пушкин образовал это слово от прилагательного «самостоятельный». Владимир Даль так объясняет значение слова «самостоятельный»: «Самостоятельный человек – у кого свои твердые убеждения, в ком нет шаткости».
Современные словари русского языка трактуют слово «самостояние» следующим образом: «Это духовное освоение человеком того испытания, которое посылает ему судьба». Иными словами, оно означает сохранение в человеке чувства собственного достоинства и сохранение личного суверенитета при всех жизненных превратностях, какими бы трагическими они ни были. Опорой человека в его борьбе за свою личность становятся, как сформулировал Пушкин, «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». А также, разумеется, выработанные человечеством на протяжении многих тысячелетий нравственные максимы, сохраненные в священных книгах его народов.
Все, что выходило из-под пера Александра Пушкина, не только гениально, но и ни с чем не сравнимое явление по своему воздействию на русскоязычного читателя. Еще в 1859 году литературный и театральный критик, поэт Аполлон Григорьев обозначил значение великого поэта для России формулой «Пушкин – наше все». Он же считал, что поэты – «глашатаи великих истин и великих тайн жизни». Николай Гоголь, называя поэта «русским человеком в своем развитии», через художественный образ обозначил его национальное значение для будущих поколений россиян. Он был убежден, что в Пушкине «русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищающей красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».
В сознании каждого человека существуют представления о мире, в котором он родился и живет. Как полагал философ, культуролог, историк культуры Владимир Соломонович Библер, «самостояние» выражает фундаментальную мировоззренческую установку человека.
В том же Интернете я нашел убедительную трактовку одного из последователей В.С. Библера: «Это слово является “срединным” ответом на оппозицию: человек – “раб Божий” и человек – “мера всех вещей”. <…> Слепое поклонение и жертвы не нужны Богу. Единственно верное отношение к Творцу побуждается ответной благодарностью к Нему за дар жизни. Это естественный отклик, сакральное движение человеческого сердца, ибо быть неблагодарным за дар творения есть худшее, что может содеять человек, “человек неблагодарный”, то есть пребывающий в безнадежной богооставленности. <…> “Самостояние” манифестирует мощное противопоставление, противление глобальным угрозам гибели человечества из-за собственного невежества, ущербности, эгоизма. Если искать краеугольный камень, базис, на коем может выстраиваться воспитание человека будущего – homo spiritualis, то этим камнем должно стать “самостояние”».
О судьбе с ее неожиданными зигзагами
«Улица полна неожиданностей», – говорят в народе. А мир людей – тем более. Сравнительно недавно я волей случая основательно ознакомился с творчеством живущего в Новосибирске писателя Юрия Михайловича Ключникова. Писателя немолодого, перешедшего 90-летний рубеж. Он был одним из тех первых художников слова, кто уже в 70-е годы прошлого века понял несоответствие советской идеологии существующей реальности. Увлекшись рериховскими идеями из «Живой Этики», как он вспоминает, к нему «пришло чувство, что все, о чем говорит Учение, – большая правда, что Бог есть».
Незадолго перед этим открытием он встретился с Владимиром Степановичем Архангельским, теософом с большим стажем, сотрудничавшим с основательницей Российского теософского общества Анной Алексеевной Каменской и ставшим ее секретарем в Швейцарии, куда он уехал после октябрьского переворота. Потом он перебрался в Латинскую Америку и оттуда после 1956 года вернулся в Советский Союз.
Архангельский жил в Краснодаре, куда приезжал к родителям Ключников. Там он с ним и подружился себе на беду и на счастье. Я могу его понять. Теософия – что-то вроде «Мира искусства» в богословии. Выдающийся искусствовед, переводчик, театровед и литературовед Абрам Эфрос остроумно и точно обозначил сущность этого художественного направления, сформировавшегося в России в конце 1890-х годов: «Мир искусства» жил отрицанием того, что есть, и любованием тем, чего нет. Он был весь поглощен памятью о прошлом. Его программа определялась формулой: «что прошло, то мило». Потрясающая установка для художественно одаренных натур. Недаром же Елена Блаватская признается теософами высшим духовным авторитетом. Основательница Теософского общества в США, она своими сочинениями укрепляла креативный дух Уильяма Батлера Йетса, Джорджа Уильяма Рассела, Джеймса Джойса – выдающихся представителей ирландского литературного Возрождения. Оккультный пафос ее сочинений воздействовал на американских и английских писателей: Джека Лондона, Дэвида Герберта Лоуренса (1885–1930), Томаса Стернза Элиота, Герберта Джорджа Уэллса, Артура Конан Дойла. Ее, взятое из индуизма, учение о семичленной структуре повлияло на русских писателей-символистов, в особенности на Андрея Белого. Трудно найти хотя бы одного поэта Серебряного века, не испытавшего на себе магии ее личности, не задетого ее дерзкими предположениями о происхождении человека и его скрытых духовных возможностях.
Понятно, насколько сильным и плодотворным было воздействие этих идей на поэта Юрия Ключникова. Особенно в обработке Елены Рерих, жены Николая Рериха. Беда для 47-летнего отца семейства состояла в том, что он решил предложить учение «Живой Этики» в качестве альтернативы учению о научном коммунизме, наивно полагая, что будет правильно понят. Шел 1978 год. Ведь как вспоминает Ключников, он был обвинен в идеализме и богоискательстве, подвергнут суровому трехлетнему остракизму со стороны партийного руководства. А именно: снят с поста главного редактора Новосибирского областного радио и Западно-Сибирской студии кинохроники, затем уволен из издательства «Наука» Сибирского отделения АН СССР. Пришлось ему в течение шести лет трудиться грузчиком на местном хлебозаводе. А затем, вплоть до выхода на пенсию в 1991 году, поэт работал грузчиком и такелажником на новосибирских заводах.
О сочинениях Ключникова с чувством уважения к их автору отзывались такие известные поэты, прозаики, литературоведы и критики, как Виктор Астафьев, Евгений Евтушенко, Виктор Лихоносов, Станислав Куняев, Владимир Солоухин, Лев Аннинский, Вадим Кожинов, Станислав Джимбинов, Мария Бушуева, Владимир Бондаренко, Геннадий Иванов и многие другие. И все же я не осмелюсь сказать, что этот выдающийся русский писатель из Сибири был обласкан критикой и издателями.
В автобиографической книге Юрия Ключникова «Предчувствие весны. Воспоминания и размышления поэта о времени и судьбе» (М., 2017) автор рассказал историю своей жизни, восстановив ее основные этапы. Название книги взято им из его же четверостишья: «С лиц, дорогих мне, утирая слезы // И навевая радостные сны… // В мой смертный час взгляните на березы: // Для них зима – предчувствие весны». Из предисловия к книге, написанного его товарищем по перу поэтом Геннадием Ивановым, мы узнаем: «Книга получилась очень густой на сюжеты, информацию, мысли. В нее автор включил несколько бесед с сыном Сергеем, тоже философом и писателем. Темы бесед – от самых сложных, философских (предназначение человека и сверхзадачи) до самых животрепещущих и обыденных: сохранение здоровья и семьи (кстати, сам поэт – долгожитель, работает ежедневно по 12 часов, живет с женой 63 года, имеет двоих детей, двоих внуков и трех правнуков). Его беседы настолько интересны и познавательны (а надо еще сказать, что Юрий Михайлович – один из самых образованнейших людей нашего времени), что профессор Литературного института Станислав Бемович Джимбинов, сам в высшей степени образованнейший человек, однажды сказал, что такого глубокого сотрудничества отца и сына Ключниковых он не знает во всей мировой истории».
Детство Юрия Ключникова прошло в небольшом украинском городке Лебедине Сумской области, где он появился на свет 24 декабря 1930 года. Вот что он вспоминает об этом месте своего рождения: «В нем, по словам матери, на тридцать тысяч населения приходилось тридцать церквей, и в Пасху и другие церковные праздники над городком плыл замечательный малиновый звон».
Его родители были из простых родов и многодетных семей. Они родились незадолго до Первой мировой войны. Обращусь к тексту книги: «В семье отца было восемь детей (он был самым младшим), в семье моей матери – двое детей, а в семье ее матери (одной из моих бабушек) – целых одиннадцать. Наверное, многодетность и обилие родственников, которые заботятся о тебе и о которых тоже приходится заботиться, наложили свой сильный отпечаток на личность того и другого родителя: оба были сильными, душевно здоровыми и глубоко положительными людьми. К их душевному теплу всегда тянулись другие люди. Всю жизнь они очень много работали, даже на пенсии. Думаю, свое здоровое отношение к жизни получил от них».
В стихотворении «Рождество 1930 года», посвященном его матери Екатерине Тимофеевне, Ключников реконструирует по ее воспоминаниям то далекое время своего детства:
Из ранних лет не помню ничего я,
Но иногда вкушаю дивный сон:
Лик матери, склоненный надо мною,
Ее речитатива тихий звон.
Слова полны какой-то нежной силы…
Я просыпаюсь, зажигаю свет…
Прологом из «Руслана и Людмилы»
Сновидческий во мне струится след.
Вновь засыпаю, вижу ту же небыль:
И цепь цела, и кот на ней учен,
И, бороду раскинув в синем небе,
Несет колдун богатыря с мечом,
Ну что тут скажешь? Детство в нас живуче,
Висит, как прежде колдовская тень,
А вместе с ней насупленные тучи
Никак не впустят ясноглазый день.
Но расступиться все-таки придется.
И нас на землю новую принять
Под новое евангельское солнце,
Как некогда об этом пела мать».
Сквозь туманную дымку времени в автобиографической книге Ключникова проступают контуры и некоторые детали его предвоенного и военного детства. Это его зыбкие воспоминания о довоенной жизни и более осмысленные об эвакуации. Затем послевоенная жизнь пошла обычным чередом: учеба на филологическом факультете Томского университета, работа учителем литературы, директором школы, журналистом в газете, участие в экспедициях по высокогорным местам Алтая, Индии, Непала.
Юрий Ключников при всех своих жизненных передрягах прошел проверку на порядочность. Сохранил в себе искренность во взаимоотношениях с людьми, бесхитростный и твердый характер.
Нет особой тайны в том, что поэт, именно поэт, а не стихотворец-версификатор, свой опыт личной и социальной жизни сопрягает с художественно значимыми сочинениями своих великих предшественников. При этом он силой своего таланта преодолевает искушение подделываться под кого-то из классиков. Только в таком случае содержание его собственного произведения становится индивидуальным и художественным. Для поэта милостью Божьей литературное наследие прошлого – камертон, с помощью которого он настраивает свою лиру.
Несомненно, что Юрия Ключникова, поэта, прозаика и путешественника, привлекает манера письма с оглядкой на литературные шедевры. В немалой степени этому способствует его переводческая деятельность. О переводе и переводчике образно и точно высказалась наша современница Дина Садыкова – поэт, филолог, переводчик и художник: «Все мы знаем притчу о Вавилонской башне, крушение которой привело к смешению наречий и разобщению людей. Можно сказать, что переводчик поэзии – это дерзкий поэт, собирающий камни Вавилонской башни, сознавая, что “перевод стихов невозможен” и “каждый раз это исключение” (Маршак)».
Известный поэт и переводчик Яков Козловский по этому случаю написал: «Маршак сказал однажды так, // Как мог сказать Маршак: // – Я переводчик на Руси // И словом дорожу, // Но я в отличье от такси // Не всех перевожу».
Юрий Михайлович Ключников переводит не всех, а только гениев. Перешагнувший 90-летний рубеж, он полон сил, вдохновения и энергии. В последние годы, помимо книг собственной прозы и поэзии, он издал несколько сборников поэтических переводов. Назову некоторые из них: «Откуда ты приходишь, Красота? Вольные переводы французской поэзии XII–XX веков. (2014, 2015); «Душа моя, поднимем паруса: стихи и переводы (1970–2015); «Избранное» (2015); «Караван вечности: вольные переводы суфийской поэзии VIII–XX вв.» (2016). «Поднебесная хризантема: 30 веков китайской поэзии» (2018); «Уильям Шекспир. Сонеты и поэмы. Поэзия шекспировской эпохи в переводах Юрия Ключникова» (2020); «Джон Донн. Растущая любовь: сто двадцать лучших стихотворений и поэм в переводах Юрия Ключникова». (2021); «Слово Ариаварты: 35 веков индийской поэзии в переводах и переложениях Юрия Ключникова» (2021).
Юрий Ключников перевел шедевры иноязычной поэзии на русский язык, как того требовал от переводчика Сергей Довлатов (1941–1990). Процитирую довлатовский императив: «Буквальные переводы с русского невозможны. Тут вы должны переводить не слово – словом, не фразу – фразой, а юмор – юмором, любовь – любовью, горе – горем». Думаю, что этого совета своего коллеги он не знал. Ведь у серьезно относящихся к своей работе писателей установки одинаковые. Разве что некоторое отличие проявляется в нюансах. Абсолютно неважно, что кумир миллионов русскоязычных читателей говорил о переводе прозаических русских текстов на иностранные языки. Те же принципы следует сохранять при переводе иноязычной поэзии на русский язык.
Попытаюсь понять и объяснить читателю, как устанавливались отношения переводчика Юрия Ключникова с текстами двух книг последних лет: поэзии Уильяма Шекспира и его круга, а также Джона Донна.
«Смена языка – это смена мышления»
Название этой главы – афоризм, принадлежавший Сергею Сергеевичу Аверенцеву, выдающемуся ученому, талантливому поэту и переводчику. На протяжении нескольких десятилетий я общался с ним в Институте мировой литературы имени А. М. Горького. Его талант был многогранен. Филолог, культуролог, историк христианской культуры, библеист, литературовед, переводчик и поэт. Помню, как он, член Ученого совета ИМЛИ, готов был произнести свое веское слово во время моей защиты докторской диссертации. Атмосфера создалась напряженная. Время было еще советское. Слава Богу, выступления Сергея Сергеевича не потребовалось.
Вернусь к Юрию Ключникову. Как переводчик иноземных поэтических шедевров он свое мышление не сменил. Его русскость просто выпирает из каждого переведенного им стихотворения.
Многие из русских творческих людей замахивались на Шекспира. Вспомним реплику героя фильма «Берегись автомобиля», режиссера народного театра в исполнении Евгения Евстигнеева: «Не пора ли, друзья мои, нам замахнуться на Вильяма, понимаете, нашего Шекспира». Случалось, что их переводы произведений, созданных более 400 лет назад, не уступали оригиналу по художественному совершенству и эмоциональному воздействию. В своей работе они не торопились, понимая, какую берут на себя ответственность. У Бориса Пастернака, например, на перевод «Гамлета» ушло 30 лет.
Несмотря на удаленность от нас шекспировского времени, живучесть произведений великого мастера или нескольких мастеров подтверждает очевидную истину, что природа человека, в общем-то, не особенно меняется. Внешние приметы давней эпохи не столь первостепенны, как может показаться. Они всего лишь экзотические декорации, в которых разыгрываются те же самые присущие человеку страсти и амбиции. В этом совпадении далекого прошлого с нашей эпохой радости мало. Уж слишком медленным и мрачноватым выглядит процесс ухода с исторической сцены негодного старого и появление лучшего нового. Разве что надежду на некоторый просвет в будущем дает страстная вера Марины Цветаевой: «Что никогда тяжелый шар земной // Не уплывет под нашими ногами».
Каждый переводчик непроизвольно вносит в свой труд психологические и мировоззренческие приметы еще и того времени, в котором он родился и существует. Именно это обстоятельство приводит к некоторой модернизации оригинального текста при его переводе с одного языка на другой. Следует принять во внимание, что, как отмечала в своем фундаментальном исследовании «Оправдание Шекспира» переводчица и филолог Марина Литвинова, людям эпохи Шекспира присущи «иные нормы земной морали, понятие божества и способы общения с ним».
Книга Юрия Ключникова «Уильям Шекспир. Сонеты и поэмы. Поэзия шекспировской эпохи» состоит из сохранившихся до наших дней 154 лирических стихотворений. К ним переводчик прибавил песни и сонеты современников Шекспира, а также свои вольные переложения монологов из шекспировских пьес и сонеты-подражания. Возглавляет этот многоименный список талантов Елизавета I, королева Англии. За ней следует Эдвард де Вер, семнадцатый граф Оксфорд; Эдмунд Спенсер, старший современник Шекспира из XVI века; Уолтер Рэли, государственный деятель королевы Елизаветы, бывший некоторое время ее фаворитом; Филип Сидни, великий поэт и национальный герой Англии, проживший короткую и яркую жизнь; Джордж Чапмен, поэт, драматург, переводчик; Фрэнсис Бэкон, величайший мыслитель, историк, политик, государственный деятель, литератор; Мэри Сидни, графиня Пембрук, родная сестра Филипа Сидни; Кристофер Марло, знаменитый английский драматург, поэт, основоположник жанра высокой трагедии Возрождения. Вслед за уже названными участниками этой своеобразной поэтической антологии идет Роберт Девере, второй граф Эссекс, чье творчество представлено полусонетом и сонетом. Завершают книгу произведения Джона Донна, основоположника метафизической школы, проповедника, настоятеля лондонского собора Святого Павла, автора многих любовных стихотворений, сонетов, эпиграмм, а также Бена Джонсона, знаменитого английского поэта, драматурга, теоретика драматического искусства и Элизабет Сидни, талантливой поэтессы, супруги графа Ратленда.
Читая книгу переводов Ключникова, проходишь страница за страницей сквозь беспокойное и судьбоносное для Англии время Елизаветы I. Это была прекрасно образованная королева, обладающая привлекательностью, умом и силой воли, что позволило ей оставаться на престоле 45 лет.
Не буду увязать в споре, кто был этот человек из XVI–XVII веков, получивший мировую известность под именем Уильяма Шекспира. То ли актер и ростовщик из Стратфорда-на-Эйвоне, скупавший дома и земельные участки, то ли кто-то из титулованных особ. Честно говоря, в собственном суждении о том, кем был Шекспир на самом деле, я следую старой поговорке: «Не боги горшки обжигают». Вместе с тем я не вижу в навязчивом стремлении узнать, кто скрывается за этим именем, особого смысла. На мой взгляд, представленные в книге переводы Ключникова по воздействию на современного читателя если и не превосходят переводы шекспировских сонетов, выполненные Валерием Брюсовым и Самуилом Маршаком, то по крайней мере более понятны для сегодняшнего читателя. Ведь они особенные – вольные. В них мастер переводит поэтический язык Шекспира и его современников в образную систему русской поэзии. Это тот самый случай, о котором говорил выдающийся переводчик Лев Гинзбург: «Что мне до того, что я знаю немецкий язык и, естественно, читал Гете в подлиннике? «Лесной царь» Жуковского для меня существует и сам по себе, не только как перевод из Гете, сам по себе, может быть, в первую очередь».
Тут само собой возникает сакраментальный вопрос: зачем вообще нужно поэтическое слово? Да затем, чтобы мозг энергичнее работал, чувства пробудились и мир вокруг раскрылся во всем многообразии. Тогда сила воли и жажда жизни в каждом из нас станет куда крепче и сильнее, чем были прежде.
В 2021 году Ключников совершил новое поэтическое вторжение в прошлое. А точнее, в XVII век – в ренессансное время английской литературы. Теперь он продвинулся в самую глубь заповедного пространства – в поэтический мир загадочного метафизика Джона Донна, поэта, воина и священника. В результате этого марш-броска появилась новая книга: «Джон Донн. Растущая любовь: сто двадцать лучших стихотворений и поэм». Книгу завершают пространные примечания и комментарии, а также два стихотворения, посвященные поэту, и обстоятельное послесловие «Джон Донн – великий английский поэт и духовидец».
Среди голосов поэтов Елизаветинской эпохи, воспроизведенных на русском языке Ключниковым, голос Джона Донна звучит крещендо. Да и сама его жизнь представляет замысловатый и вместе с тем остросюжетный роман. В какие только переделки не попадал этот человек, кем он только не был! И узником Тауэра, и корсаром, нападавшим на испанский флот вместе с графом Эссексом и фаворитом Елизаветы I Уолтером Рэли, и членом парламента, и дипломатом, и перебежчиком из Римско-католической церкви в Англиканскую, и настоятелем собора Святого Павла. В его творениях предстает весь спектр разнообразных человеческих страстей, пороков и духовных озарений. Все эти взаимоисключающие друг друга эмоции и рассуждения, а точнее – эскапады чувств и мыслей, воссозданные в сочинениях и проповедях Джона Донна, присущи как отдельному человеку, так и всему человечеству. В последнем случае, разумеется, в миллионы раз умноженные.
Близость к власти лишь усугубила в Джоне Донне внутреннюю от нее отчужденность. Но королевский двор того времени не упразднял свободное творчество. Джон Донн мог позволить себе в своих сочинениях шокирующие парадоксы, ироничность, любовно-эротические откровения. Любые скабрезности лишь усиливали основной пафос его творчества – идею истинной веры. Вот откуда возникла мощная энергетика, присущая всем творениям английского поэта. Недаром Эрнест Хемингуэй спустя несколько столетий взял из одной из его проповедей название для своего романа «По ком звонит колокол» (1940): «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши… Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по Тебе».
В сознании русскоязычных читателей Джон Донн не сразу стал знаковой фигурой европейской культуры. Теперь он стоит в одном ряду с Уильямом Шекспиром и Джонатаном Свифтом. Понятно, что Джон Донн – поэт не для всех. Не только у нас в стране, еще недавно поражавшей мир оголтелым безбожием, но и у себя на родине. Например, персонаж романа Вирджинии Вульф «Орландо» поэт Грин самонадеянно заявляет: «Донн – шарлатан, маскирующий убогость смысла темным слогом». Юрий Ключников своей книгой опровергает этот приговор гению со стороны одного из бесчисленных невежд, образ которого воссоздала английская писательница. Его предыдущие переводы других иноязычных поэтов разных народов и эпох воспринимаются мной как оправа к книге «Джон Донн. Растущая любовь». Разве что из этого списка исключается переложение индуистского священного писания Бхагавадгита («Песня Господня»), которое стоит в одном ряду с такими священными писаниями, как Тора, Библия и Коран, а также его переводы суфийской поэзии.
В основе интереса Ключникова к шедеврам мировой поэзии, как я предполагаю, лежит то же искушение, что было присуще всем крупным поэтам. Он пытается узнать практически непознаваемое. То, что находится в ведении и рассмотрении либо людей не от мира сего, либо земных владык. Великих поэтов, могу предположить, распирало желание обсудить без свидетелей с духовными авторитетами, а также с людьми власти деликатные темы, затрагивающие основы бытия. То есть с глазу на глаз обменяться мыслями о насущном и непреходящем.
Надежда Яковлевна Мандельштам в своих «Воспоминаниях» среди многих тем затронула и эту. Речь шла о звонке Сталина Борису Пастернаку по поводу ареста Мандельштама. Процитирую из ее воспоминаний небольшой отрывок: «Сталин прервал его (Пастернака. – А.С.) вопросом: “Но ведь он же мастер, мастер?” Пастернак ответил: “Да дело не в этом…”. “А в чем же?” – спросил Сталин. Пастернак сказал, что хотел бы с ним встретиться и поговорить. “О чем же?” – “О жизни и смерти”, – ответил Пастернак. Сталин повесил трубку». Разумеется, поэт не назвал третью тему, его интересующую, – любовь. Все-таки он говорил по телефону с мужчиной, а не с женщиной.
Из этого прерванного разговора понятно, что наши времена в сравнении с XVII веком изменились не в лучшую сторону. Джон Донн, например, общался с королем Яковом I, обратившим внимание на его полемический дар.
Ключникову жизнь не предоставила подобных возможностей общаться с первыми лицами государства. С какого-то времени его собеседниками стали великие поэты прошлого. Не только русские, но и иноязычные. Согласитесь, что в нашу эпоху сиюминутности и прагматизма лучших собеседников, чем они, трудно найти. Тем более, что среди них находится и Джон Донн. По словам Иосифа Бродского, он учился у английского поэта «взгляду на вещи». Его привлекал в творчестве Джона Донна «перевод правды небесной на язык правды земной». То же самое произошло и с Юрием Ключниковым. Он пошел даже дальше, начав своеобразный диалог с другими поэтами прошлого. Об этом свидетельствуют его вольные переводы и свободные переложения английской, французской, арабской, китайской, индийской поэзии. Об этом красноречиво говорит одно из двух, посвященных Джону Донну, стихотворений Ключникова:
Великий Донн! Переводя тебя,
Минувшему не пришиваю хлястик –
Прожить его пытаюсь, как участник,
три грани Бытия.
Ты с веком обошелся, как король,
Опережая времена и смыслы –
Подставив плеч крутое коромысло…
И нам сыграть придется эту роль.
Нет выбора, как именно такую,
Иначе общим стадом пропадем.
Кукушка миру вновь свое кукует,
Подсчитывая сроки вешним днем.
В права вступает эра Водолея,
Где и поют, и делаются злее.
Сергей Ключников об отце. Лучше не скажешь
Моя жизнь сложилась так, что мне пришлось последние десять лет почти целиком посвятить помощи моему отцу в его творчестве. Естественно, мои собственные дела оказались несколько подзапущенными. А ведь я и издатель, и публицист, и автор собственных книг, и успешный психолог, и философ. Разумеется, я продолжал заниматься и этими проектами, но, что называется, по остаточному принципу. Быть сыном крупного поэта – это и бремя, но прежде всего настоящее счастье. Я ни секунды не пожалел о своем выборе, потому что понимал – через моего отца, которому в этом году исполняется 92 года, течет творческий поток величайшей силы, и нужно сделать все, чтобы он сделал что-то очень достойное. 2250 великолепно переведенных стихотворений с 21 языка, охватывающих период в 44 века существования мировой поэзии и примерно 2000 собственных стихотворений, созданных за почти 80 (!) лет беззаветного служения литературе! Первое его стихотворение было опубликовано еще в 1943 году в районной газете Кузбасса, а писать он начал с восьми лет. Что еще скажешь? Сама возможность жизни рядом с таким человеком и помощи ему в его деле изменила меня и в какой-то степени научила той самоотдаче, о которой так вдохновенно говорил любимый поэт моего отца Борис Пастернак.
Он прошел через многое – через три года партийной травли с 70-ю партсобраниями, где его прорабатывали и требовали покаяния за богоискательство, через шесть лет работы грузчиком на хлебозаводе вместе с алкоголиками и уголовниками, через многолетний запрет на публикации.
Не могу не сказать о таком качестве отца, притягивавшим к нему сотни и тысячи людей, как его сердечность. Это, на мой взгляд, может быть, главная человеческая черта, которой не хватает современному миру. Настоящий поэт – это человек с большим сердцем, который живет не для себя, а ради мира. Пусть отцовское сердце бьется как можно дольше и Господь позволит создать ему новые стихи и строки.
