О том, что память сохранила
Алексей Шульгин, писатель, поэт, автор ряда книг о художниках
Когда разбирали брусчатку на трамвайной линии, я не додумался пойти и взять на память обтесанный камень. Тяги к сувенирам у меня нет, а памяти я всегда считаю себя обязанным. Сейчас десятилетия отделяют меня от далекого времени, когда по Чертановской улице с грохотом и электрическими искрами с проводов бегали красные трамваи.
Следы прошлого я часто находил в работах моих друзей, часто ими оказывались художники. Несколько этюдов по памяти мне хотелось бы рассказать. Пусть это будет мой тихий гимн любви городу и людям.
Окраина Москвы, улица Красного Маяка, пожалуй, оказала на меня сильное влияние: близость леса, поля, трамвайный тупик – конец города, все это создавало ощущение сказочности. Мой старший брат помнит время, когда по Чертановской улице ездили на лошадях. Это было недавно. И это было уже так давно!
Очень рано я стал рисовать, как многие дети. А потом долго не мог постичь, что через художников и картины буду пробовать понять мир и самого себя.
Встречи, встречи, встречи…
Владимир Яковлев
За высоким забором психдиспансера в Битцевском лесу томился Владимир Игоревич Яковлев. Доживал последние годы великий, почти слепой русский художник авангардист. Моя близкая знакомая Наталья Шмелькова ездила навещать художника, возила ему фрукты, папиросы, деньги. В один из приездов Яковлев сказал ей: «Я в институт не собирался поступать. Школу-то трудно было кончить. Ведь я человек маленький, и у меня все маленькое. Даже школа, в которой я учился, была маленькой. И картины мои маленькие. Техника слабая, потому что я мало работал. Если бы я не лежал в больницах, то написал бы гораздо больше и лучше. Я иногда специально рисую такое… И говорю, что это модно. Пусть думают: какой шедевр! Как маленький человек, так его все обижают, а перед большими ползают. И я всегда сражался».
За оградой сидел этакий Акакий Акакиевич, но одновременно он был и той «шинелью», из которой вышел, не побоюсь утверждения, почти весь современный московский авангард. Когда я думаю: «У кого учиться смирению?» – тут же говорю себе: «Учись у Яковлева».
«У меня свой Бог», – повторял Владимир Игоревич.
Николай Касаткин
Неподалеку от метро Первомайская жил Николай Иванович Касаткин, художник, которого я считаю исполином Духа. Познакомиться нам пришлось на посмертной выставке общего друга Л. П. Дурасова.
Очень часто приходится художникам переписывать собственную биографию, это случается, когда накрывает слава, а картинами начинает приторговывать западная галерея. Печальный тому пример – И. И. Кабаков. Э. В. Булатов не врет, но чаще, чем хотелось бы, молчит. У Касаткина же я прочел: «В МСХШ я попал в среду, открывшую для меня другой мир. Самые близкие друзья всю жизнь из МСХШ: Эрик Булатов, Виктор Каневский, Лев Дурасов, Олег Васильев… В книге “Олег Васильев. Память говорит” в статье Э. Воллах о картине Олега “Встреча в Москве” читаю о нашей компании, о тех, кто остался в Москве: “Они игнорируют даже друг друга”. Нелепость. Несмотря на то, что наши художественные пути были разными, по-человечески мы всегда были близкими друзьями, поддерживали друг друга, общались до самого конца. Первым ушел Юлик Вечерский. Сейчас уже нет ни Миши Меженинова, ни Левы Дурасова, ни Олега Васильева»…
Он не отрекался от своей биографии, от прошлого и от друзей. В трудный момент жизни Николай Иванович укрепил меня в том, что надо всегда оставаться честным. Необходимо!
В 2018 году он приступил к работе над своей последней картиной «Начало». Рисовал в деревне. А когда болезнь усилилась, вернулся в Москву, в мастерскую ходить уже не мог. Родные набили гвозди в стену квартиры, чтобы поднимать и опускать холст, а Касаткин рисовал (сколько хватало сил). На картине – мальчик, вышедший в поле, за которым бескрайняя русская даль. В конце своей жизни художник воспел начало человеческой жизни. И это был его подвиг.
Благодарно вспоминая Николая Ивановича, я вижу перед глазами его другую картину «Осенний вечер», смотрю и словно иду к себе домой.
Валентин Воробьев
Он долго темнил о том, что происходит в его жизни. Мы ссорились. В конце концов написал: «Жена Анна Ренатовна умерла 9 сентября 2018 года в Экс-Провансе. Прах лежит на горе Сент-Виктуар». «Старый дурак!» – подумал я, но почувствовал горячие слезы на глазах. Наша дружба-вражда с Валентином Ивановичем Воробьевым насчитывает больше десяти лет, а я так и не уяснил для себя: кто он такой? Брянский неуправляемый мужик, один из главных героев «бульдозерной выставки» 1974 года, сегодня – парижский обыватель, престарелый графоман. Но, господи, разве возможно такое перерождение?
Отношения наши всегда были на предельном градусе кипения. В первый же год, разговаривая об искусстве, он обозвал дорогого мне Н. В. Синицына «кучкой», а своего А.Т. Зверева провозгласил «вершиной». Согласиться с такими оценками я категорически отказался. Но Воробьева интересовала жизнь Москвы, Чертаново, мое житье-бытье, хотя меня он обзывал «агрономом» (я работал редактором в сельскохозяйственном портале).
В крови у него борьба, хоть он и говорил, что ему нужны только прогулки в Булонском лесу, партия в шашки и стакан хорошего портвейна. Почему он не стал всероссийской знаменитостью? В одном письме Воробьев проговаривается вскользь: «Алексей, вы правы, и современники решили меня замазать. Я не спал с Солженицыным в одной постели, а с Оськой Бродским – да, спал на диване Мики Голышева». Приключений в его жизни хватало. И до сих пор, этот старик на девятом десятке может взбрыкнуть. Мне его не хватает, я жалею, что не могу запросто заехать к нему на рю Сервандони.
Илларион Голицын
Илларион Владимирович Голицын всегда свободен в своем творчестве. «Я боюсь стилевого закрепления, боюсь стать слишком взрослым», – пишет он. В этом ключ к пониманию его творчества. С трепетом смотришь на ранние его гравюры, так много в них человечности, иронии, драмы, жизни. Именно Голицыну принадлежат наиболее точные, исторические листы, на которых показан процесс омоложения города, замена старого новым (серия «Будни пригорода»).
«Я не художник “ретро”. Срок моей жизни, не успел я моргнуть, докатился до шестидесяти. Но тут же приходит другое чувство: какой громадный жизненный пласт я прошел и как мне и моим сверстникам повезло. В сорок пятом нам было семнадцать. Наше совершеннолетие пришло вместе с Победой», – написал Голицын в 1988 году.
А я навсегда благодарен ему за то, что ко мне, мальчишке, он отнесся со всей серьезностью. Собирая воспоминания о Синицыне, я позвонил Голицыну. Выслушав и вежливо сказав, что он его не знал, Илларион Владимирович познакомил меня с Д. Д. Жилинским. Делился он знакомствами и знаниями щедро. А жил как-то неистово, неистощимо. И погиб трагически, несвоевременно, как и мой отец. Память о Голицыне всегда в моем сердце.
Юрий Норштейн
Мастерская на Войковской, недалеко от Рижской железной дороги, чем-то напоминает декорацию к его «Сказке сказок». Атмосфера старых московских двориков густо-сказочная. Особенно, если вы видели «Сказку сказок» в снежную зиму с белыми узорами, непроницаемой глухотой и тишиной, заторможенностью, истомой и холодом. Хотя Юрий Борисович Норштейн говорит, что, рисуя мультфильм, вспоминал свои дворы в Марьиной роще. Позволю себе только заметить: все фильмы Юрия Борисовича просматриваются словно сквозь туман. Может, «Ежик в тумане» поэтому и появился?
Любопытны парадоксы Норштейна: «Я абсолютный социалист. Знаю, что мне скажут: “А как же лагеря?”. Простите, но лагеря и репрессии – это следствие тирании, а не социализма. Если говорить об условиях для творческой работы, то в Советском Союзе эти условия были. Притом что да, цензура давила. Но одни при этом ставили изумительные спектакли, а у других ничего не получалось. Значит, дело не только в цензуре, на цензуру очень легко сваливать собственную бездарность».
Так может говорить только свободный человек.
Никас Сафронов
Не помню, зачем занесло меня к Никасу Сафронову. Знакомств в ту пору мне хватало. О нем ходило и ходит много слухов. Порой доходит до смешного. Одна художница заявила мне: «Если в одной книге окажемся мы с Никасом, выбрось главу обо мне. Я тебе запрещаю!» Говорила она категорически, с жестокой непреклонностью. Я тогда подумал: «Чем тебя так достал Никас? Не в нем же таится мировое зло».
В его апартаментах в Брюсовом переулке я бывал несколько раз: когда еще его офис и мастерская размещались в подвале; был позже и на верхних этажах, где Сафронов обжился и освоил большую квартиру, устроив ее на свой вкус. Мне он как-то сразу понравился. Красивый, стройный, очень подвижный. Помню, как постоянно отвлекался Никас на телефонные переговоры, приходилось решать вопросы, связанные с дизайном, оформлением. Работник. Папки с рисунками, картины. Судить о достоинствах живописи Никаса Сафронова я не буду. Но на выставку Никаса в Чебоксарах шел народ. Если людской интерес не есть оценка творчества художника, то что тогда оценка?
А сам я стал свидетелем одной сценки, укрепившей симпатию к этому человеку: Никас был неистощим, говорил, говорил, говорил, самоупоенность и самолюбование присутствовали. Но в конце встречи к нему подошла девушка. «Мой папа очень Вас любил как художника. И мечтал познакомиться. Но он умер», – сказала она. Клянусь, лицо художника изменилось, оно стало человечнее, добрее. «А как была его фамилия»? – спросил маэстро. И началось человеческое общение.
Валерий Симонов
Образ живого Дон Кихота для меня – это Валерий Васильевич Симонов. Мой друг и наставник. У него мастерская в том самом доме, где застрелился Маяковский. Призрака поэта видеть у Симонова не доводилось, но тени прошлого за столом оживают. И какие люди являются! Ватагины, Горлов, Комаров, Трофимов, Никольский (все это классики русского анимализма, титаны).
Мастерскую Ватагина тогда еще мальчик Валера Симонов посещал каждый выходной: «Я приходил в мастерскую к Василию Алексеевичу Ватагину каждое воскресенье, в остальные дни он работал. И в один такой день, когда я был у него, распахнулась дверь, и буквально влетел высокий, красивый мужчина, который с порога закричал высоким, немного бабьим голосом:
– Вася, какую я тебе новость принес!
Спокойный от природы Ватагин невозмутимо, тихим голосом ответил:
– Митя, так, что за новость?
– Появился новый замечательный художник-анималист! Фамилия его Симонов. Видел работы. Ты его не знаешь?
– Симонов, Митя, сейчас сидит вот здесь на диване, – сказал Ватагин».
Тем мужчиной, вбежавшим в ватагинскую мастерскую, оказался Дмитрий Владимирович Горлов, впоследствии на многие годы ставший товарищем Симонова. Сын военного времени, хвативший лиха, юный натуралист, ученик вождя советских природолюбов, знаменитого ППС-а, Петра Петровича Смолина, Валерий Васильевич Симонов сидит напротив меня и говорит: «Ну, за наше великолепие». Повторять мне не надо. А потом: разговоры, разговоры. Час сменяется часом, время течет незаметно.
Память хлещет меня, как ремнем, до боли. Так много хочется рассказать. Но память может далеко завести. Цицерон говорил: «Старость от природы слишком болтлива». Я еще не стар. Приберегу свои истории на потом.
