150 лет со дня рождения Ивана Шмелева
Сергей Казначеев
Литература русского зарубежья изобилует яркими именами, но на этом фоне Иван Шмелев не затерялся, и дореволюционная его слава отнюдь не потускнела. Ни Бунин, ни Куприн, ни Набоков не затмили его глубокого, самобытного, хотя и негромкого таланта.
Негромкого! Вот важное слово для понимания творческой индивидуальности Шмелева. В своих сочинениях он никогда не форсировал авторской интонации, не рвал на груди тельняшку, не тянул одеяло на себя. Он просто был самим собой.
Уроженец Замоскворечья, происходивший из купцов, он, как некогда Островский, стал певцом этого старинного, уходившего в прошлое бытия. Московское Замоскворечье оказалось удивительно плодотворной гидропоникой, вернее, почвой для произрастания многих ярких талантов: писателей, художников, музыкантов, актеров, меценатов. Неслучайно именно здесь обосновалось святилище русской живописи – Третьяковка. Несомненно, сам здешний быт вдохновлял одаренных людей на художественную деятельность.
Но в отличие от других бытописателей Шмелев был далек от сатирического или даже иронического взгляда на жизнь своих предков и современников. Он буквально одухотворяет, поэтизирует образ их жизни. Писатель, которому суждено было много лет провести и упокоиться в эмиграции, смотрит на этот массив материала с искренней и горестной ностальгией. В принципе, все его наследие можно по-прустовски назвать – «В поисках утраченного времени».
Впрочем, и дореволюционный период литературной деятельности Шмелева тоже был ярким и значимым. Его ранние публикации имели успех у читателя и критики, но по-настоящему громкий успех и широкую известность принесла ему повесть «Человек из ресторана» (1911).
В этом произведении повествование ведется от лица официанта Якова Скороходова, человека скромной судьбы, но не забывающего чувства собственного достоинства. С одной стороны, в его лице продолжалась традиция «маленького человека», но с другой – герой Шмелева обладает аналитическим умом, прекрасно разбирается в людской психологии: «А метрдотель… это уж высший номер наш, как королек или там князек из стерлядки… Он должен проникнуть в гостя и посетителя… Так знать его по ходу, чтобы не дать ошибки. И потом ответственность! Как тоже к гостю подойти и с какой стороны за него взяться, в самую точку попасть! И чтобы достоинство было…»
Показывая устройство ресторана изнутри, писатель четко выстраивает иерархию отношений, тем самым внося острый социальный подтекст. А сколько выпуклых, оригинальных характеров наполняет эту повесть!
По мнению Олега Михайлова, автора вступительной статьи к Собранию сочинений Ивана Шмелева, «великолепный, истонченный, отстоянный народный язык – главное богатство писателя <…> до конца своей жизни Шмелев все больше совершенствовал язык, как бы резал по слову, оставшись в истории русской литературы прежде всего певцом старой Москвы».
Стиль сочинений Шмелева напоминает еще и мед: он течет плавно, переливаясь всеми оттенками желтого, золотистого, охряного, киноварного…
Шмелев опирался на художественный опыт несравненных мастеров описания фактуры – Гоголя и Лескова. В схожей манере работали Владимир Гиляровский, Иван Забелин, Иван Пыляев, но их тексты тяготели к истории, этнографии и публицистике, тогда как Шмелев всегда был верен принципам беллетристики. И разумеется, на одном, даже самом выигрышном материале далеко не уедешь, поэтому в центре повествования у Шмелева – драмы человеческих судеб. Ресторанный лакей Скороходов и его дети проходят по всем кругам ада земного бытия.
Однако и этого еще мало, чтобы стать русским классиком. А как же духовный уровень? И тут у писателя не было необходимости заниматься исканиями: довольно было просто осмотреться вокруг.
Тот же О. Михайлов пишет: «Домашнее воспитание заронило глубоко в его душу семена религиозности (достаточно было в эмиграции иссякнуть притоку непосредственных впечатлений от русской жизни, как эти семена дали поздние всходы, окрасив творчество Шмелева в тона истового православия – “Богомолье” (1931–1948); “Лето Господне”, (1933–1948); “Пути небесные”, (1936–1948)».
Книга «Лето Господне» состоит из трех частей – «Праздники», «Радости» и «Скорби», но каждая из них снабжена сложной архитектоникой. «Праздники», например, напоминают принцип народного календаря – месяцеслова и начинаются с Великого поста.
Современному человеку, даже глубоко верующему, может показаться странным, что в старину православные люди с радостью ожидали наступления этой поры, когда можно будет забыть о буйствах крещенских и новогодних утех, о безумствах широкой масленицы, освободиться от гнета грехов. Потому глава «Великий пост» и помещена в этот раздел. Это мы с опаской ожидаем его приближения, воспринимаем как тяжелое испытание, тревожимся. Для современников писателя держать пост было естественно.
В домах менялся не один рацион питания: весь образ жизни становился строже, консервативнее, скупее. На мебель надевали серые чехлы, шторы снимали с окон, красивую посуду убирали в буфеты и выставляли самые скромные миски с выщербинками.
Впрочем, и этот период жизни не лишен был своих кулинарных удовольствий: «Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, “кресты” на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то “коливо”! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещенье, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а талая сладкая-сладкая “рязань”…» Невозможно продолжать далее эту цитату – того гляди слюнками захлебнешься.
Но где праздники, радости, там и скорби. Завершается книга эпизодами болезни и смерти любимого папашеньки. В это время жизнь большого патриархального семейства преисполняется трагическим настроением. Выходец из староверов, Сергей знал, что дни его сочтены, он соборован и готов к отходу в иной мир…
Как представляется, особенно подходящим здесь будет вспомнить высказывание философа Ивана Ильина, который называл Шмелева «художником страдающего и поющего сердца».
