Попытка прорваться в запредельность

0
VN:F [1.9.16_1159]
Rating: 0 (from 0 votes)

К 150-летию русского писателя-экспрессиониста Леонида Андреева

Александр Балтин, прозаик, эссеист


Некогда бушевавшая сверхпопулярность Леонида Андреева оправдана словесным мастерством и психологической изощренностью писателя.

Едва ли сегодня кто-то одолеет до конца «Сашку Жегулева»: скучноватое повествование о благородном разбойнике будет сейчас восприниматься как нечто совсем уж условное, подвешенное в безвоздушном пространстве…

Но и рассказы и повести Леонида Андреева живут и трепещут, пламенеют и завораживают: вот «Большой шлем», например: где игра взорвется смертью; вот «Мысль» – с измученным ею Керженцевым внутри, не могущим решить проблемы, вообще решению не подлежащие.

Андрееву свойственна была попытка прорваться в запредельность, истолковать коренное в жизни, самое главное…

Символика и реализм

Пьесы Андреева символичны в достаточной мере: но символика, воспринимавшаяся тогда всерьез, сейчас кажется довольно наивной, как и пьесы, наполненные ею.

Царь-Голод не может обмануть – как никого не обманывает Смерть; однако создается впечатление, что цель писателя была создать в пьесе «Царь-Голод» нечто отстраненно красивое, с дальними мерцаниями, не имеющее отношения к яви, в которой действительный голод слишком свиреп для любых поэтизаций.

«Жизнь человека»… некто в сером и второй безымянный персонаж, находящиеся на сцене на протяжении всего действия: немудрено, ведь проходит жизнь Человека. Она пройдет вся – от криков роженицы, в которые вклинивается хихиканье старух, до возможности встать перед смертью во весь рост, гордо запрокинув седую голову…

Два полюса определяли театр Андреева – символизм и реальность; первый скорее созвучен со временем, а второй – с талантом.

Наиболее живой сейчас кажется «Анфиса» – и сила характера, выписанного крупными мазками, и конфликты, завязанные внутри действа, убеждают и сегодня в огромном даре Андреева-драматурга.

Будоража читающую публику…

Много героев-животных проходит по страницам русской прозы; многие их образы не уступают людским: Каштанка, Белый пудель, Муму… Долго можно перечислять.

«Кусака» в этом ряду занимает достойное место – в том числе и из-за показа легкомыслия людей, и словно всплывает на заднем плане из другого писателя: «Мы в ответе за тех, кого приручили…».

Ее глаза видели только проявления человеческой жестокости: в нее бросали камни и палки, свистели ей вслед… Дальше будет еще хуже: кратковременная ласка людей, к которым привязывается Кусака, и их отъезд, заставляющий выть от безнадежности…

Кусака живет на улице – и вечно живет в недрах рассказа Леонида Андреева.

Монументально возвышается «Рассказ о семи повешенных». Старый тучный министр, осознающий, что ночь могла стать его последней, приходящий к тяжелым выводам о блаженном незнании своего конца, о смерти вообще. Затем разворачивается повествование о жизнях осужденных. Молодые и сильные умрут: они задержаны с адскими машинами, бомбами и револьверами. Другие, содержащиеся в камере, слишком отличны от них: каталог людей, человеческих типов перед общим знаменателем – смертью. Эстонец Янсон, Таня Ковальчук, казавшаяся матерью заключенным, продолжающим жить…

Тянутся дни; скорее отупение, чем безнадежность. Тянутся дни страницами произведения, завораживая, бередя мысль, заставляя вновь и вновь думать о смерти.

Может быть, это была одна из целей Андреева: заставить задуматься о ней?

Хотя загадку ее он и не способен разгадать… Но крутая лепка людей гипнотизирует: как многое в книгах Андреева: символизм и мера сострадания, жесткое следование правде жизни и стилистическое своеобразие…

«И черная бездна поглотила его…» Финал рассказа «Бездна» вызвал в печати скандал: немудрено – слишком страшно физиологичным казался оный, больно животно был показан человек… Андреев выступал в печати с оправданиями, утверждая, что имел в виду призыв строить жизнь, памятуя о своих корнях; но скандал не стихал; Андреев даже обещал написать рассказ «Антибездна», как бы опровергающий предыдущий, но этого не произошло…

Действительно – бездна черна, она слишком связана с физиологией, которой не противостоять, и с изначальной агрессией-жестокостью, заложенной в людях. Говорят, кто-то может преодолеть…

Идейное продолжение «Бездны» возникает «В тумане» (1902). Нежно влюбленный молодой человек, внутренне обезображенный болезнью, решается на убийство проститутки…

Густо сплетены нити, и человеческое слишком страшно: оно часто страшно в книгах Андреева, но ведь и об этом нужно было писать…

Андреев и писал, вызывая скандалы, будоража читающую публику…

Крепкая, как соль, простота «Баргамота и Гараськи» – краткого, как формула, рассказа, где каждая фраза дает характеристику персонажу, уточняя и углубляя общую картину. Только на Руси могут так верить и так отчаиваться, в крайности впадая, теряя себя…Только на Руси прозвучит «Баргамот и Гараська» – тонко выписанная, взятая из густоты натуры картинка, каких много было раскидано по томам Андреева…

Вещее звучание

Рассказ «Иуда Искариот и другие» врывался в действительность кривобоко и рыжеволосо, пламенея необычностью увиденного: словно должен был предать, иначе бы Христос не состоялся: не узнали бы о нем…

Увиден ли Христос глазами Иуды? Или внутренним зрением большого писателя? Скорее второй вариант: есть нечто обжигающее в созданном образе Великого Учителя.

«Жизнь Василия Фивейского», кипящая ярым пламенем словесной плазмы: страшно, сильно; вещее звучание не сглажено никакими иллюзиями.

В рассказах и повестях писателя портретирование наслаивается на сострадание ко всем малым сим, столь вообще свойственное русской литературе…

И голос Леонида Андреева не ослабевает, какие бы ни лютовали вокруг времена, закручивая черные вихри денежного перца и подчиняя всех кондовым законам животного эгоизма.

VN:F [1.9.16_1159]
Rating: 0 (from 0 votes)

Комментарии закрыты.