По страницам книги Лолы Звонаревой и Лидии Кудрявцевой «Потерянный рай Александра Алексеева»
Александр Сенкевич
Наконец-то вышла в свет книга о жизни и творчестве Александра Алексеева (1901–1982), достойная его памяти. Жанр книги однозначно не определишь. Это не только жизнеописание великого художника, не только основательное искусствоведческое исследование и не только поэтическая медитация, вызванная его иллюстрациями к знаменитым сочинениям своих современников и классикам мировой литературы. Это и то, и другое, и третье.
Вкушение запретного плода, полезного для духовного здоровья
График, книжный иллюстратор, режиссер, художник-аниматор, изобретатель игольчатого экрана и прародитель компьютерной графики, Александр Алексеев долгое время оставался на родине в тени. А вот за кордоном был «повсеградно оэкранен» и «повсесердно утвержден». Эти слова поэта Игоря Северянина о себе самом вполне можно отнести и к Александру Алексееву. Он был уже с самого начала художнической карьеры востребован. И с каждым годом в нем нуждались все больше и больше. Недаром с его иллюстрациями вышло почти 50 книг. Начав с техники торцовой гравюры, он перешел вскоре к технике литографии, акватинты, офорта. Но ограничиваться в своей работе только станковой графикой и книжными иллюстрациями ему показалось скучным. Душа требовала чего-то большего.
В начале 1930 годов, посмотрев фильм «Механический балет» французского живописца и графика Фернана Леже и фильм «Идея» венгерского композитора, пианиста и музыковеда-фольклориста Белы Виктора Яноша Бартока, Алексеев решил внести и свою лепту в развитие экспериментального кино. Результатом этого интереса стало создание в 1933 году в содружестве с его будущей второй женой Клер Паркер анимационного фильма «Ночь на Лысой горе» на музыку Модеста Петровича Мусоргского.
Очевидный факт, что Александр Алексеев гений, теперь никем не оспаривается. Как заметил Фрэнсис Бэкон, «истина есть дочь времени, а не авторитета». От себя добавлю кое-что к этому точному и продуманному высказыванию английского историка и философа. Справедливость в жизни побеждает, как только ложь становится надоедливой и в нее перестают верить. Люди все-таки в большинстве своем предпочитают жить осмысленно, а не абы как, несмотря на то что в действительности у большинства из них получается прямо противоположное. Как горестно заметил Иван Бунин в повести «Суходол»: «А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны!».
В современной России изучение жизни и творчества Александра Алексеева началось с большим опозданием. Лола Звонарева и Лидия Кудрявцева стали одними из первых, кто серьезно взялся за такую кропотливую и сложную работу, как восстановление в деталях жизни художника и выявление основных черт его уникальной манеры письма. Они «прошерстили» за несколько лет немало частных и государственных архивов. Результатом нахождения новых материалов стала вышедшая в конце прошлого года книга «Потерянный рай Александра Алексеева», заслуженно отмеченная национальной премией «Лучшие книги и издательства года – 2020».
Вне пределов России среди исследователей творчества художников Зарубежной России резко выделяется известный французский славист Ренэ Герра, исследователь, собиратель и хранитель культурного наследия тех, кто по слову Зинаиды Гиппиус «находился не в изгнании, а в послании». Он посвятил свою жизнь неблагодарному, но благородному делу сохранения и описания творческого наследия выдающихся деятелей русского искусства и литературы, живших вне родины. Я впервые увидел сто двадцать восемь иллюстраций Александра Алексеева к книгам русских и зарубежных писателей в только что вышедшем в Казахстане первом томе монументального труда Ренэ Герра «Художники Зарубежной России в искусстве книги». В этом году уже вышли два тома, а в ближайшие месяцы выйдет еще столько же.
Разумеется, что возможности, проживающего во Франции Ренэ Герра несопоставимы с теми, которыми располагали в своей работе над книгой Лола Звонарева и Лидия Кудрявцева. Как бы то ни было, читая их книгу об Алексееве, ощущаешь себя не равнодушным соглядатаем чужих жизней, а человеком, очень близким ее героям, чуть ли не их родственником. События и коллизии посторонних людей принимаешь близко к сердцу. Словно они затрагивают тебя самого.
Перемена декораций в связи с изменением места жительства
О том, как сложилась судьба Алексеева и как возник и укрепился его художнический дар, – вот о чем книга Лолы Звонаревой и Лидии Кудрявцевой. От этой книги словно исходят вибрации, как будто перед вами вовсе не текст, напечатанный на бумаге, который вы, не торопясь, внимательно читаете, а музыкальный инструмент. Не думайте, что я преувеличиваю. Начнете ее читать и сами в этом убедитесь.
Авторы книги уловили присущее Алексееву заинтересованное и благодарное отношение к жизни. Именно оно определяло с момента возмужалости его поступки и выбор примеров для подражания. Ему, как я предполагаю, был по душе совет Марка Аврелия: «Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок».
Алексеев оставил автобиографическое сочинение, написанное им в семидесятилетнем возрасте. Раннее детство он провел в Константинополе на белоснежной трехэтажной вилле над Босфором. Его отец Александр Павлович Алексеев был полковником Генерального штаба, военным агентом при русском посольстве в Турции; в Константинополь он приехал со всей семьей: женой и тремя детьми. Александр был самым младшим. Его брат Владимир старше на пять лет, а Николай – на три года. Мария Никандровна, мать мальчиков, была дочерью провинциального священника, овдовевшего при ее рождении. Он служил в церковных учреждениях в Оренбурге, а в старости спился. С малых лет она была отдана на воспитание к теткам, а те, когда она подросла и ее отец умер, определили племянницу в Институт благородных девиц. Мария Никандровна оказалась в Петербурге, получила светское образование и была воспитана в христианском духе. Как отмечают авторы книги, она ни разу не нарушила долг дочери, жены и матери.
В записках о своей жизни Александр Алексеев называет себя Альфеони. Авторы книги пишут: «Следует обратить внимание на одно алексеевское высказывание о свете, идущем с небес, названном им “божественным светом”: он “позволил мне понять Константинополь и научил меня думать”. Не отсюда ли идет понятие “рая”. Не потому ли он дал себе столь романтическое имя – Альфеони? Но увидим ли мы этот “рай”, “божественный свет” в графике Алексеева или его затмят иные, драматические картины?..».
Приведу взятый из книги словесный автопортрет Александра Алексеева, относящийся к его безмятежному детству. У него и братьев аристократическая жизнь детей из состоятельной дворянской семьи. Жизнь барчуков, которая быстро закончится, а воспоминания о ней будут сопровождать всех их до самой смерти. Они окружены сменяющимися с течением времени французскими гувернантками. Ведь в Турции европейцы общались друг с другом по-французски. К тому же у него самого по утрам проходят постоянные занятия гимнастикой у шведской стенки под присмотром гувернантки. И, конечно же, в обязательные занятия входят уроки рисования: «Я только что научился говорить. Разумеется, я говорил по-французски. Я был блондином, у меня были вьющиеся волосы, я носил платье. На мне была маленькая шляпа из белой пикейной ткани с пуговкой наверху. Я был совершенно счастлив. В этом мире я чувствовал себя очень удобно. Я впитывал тень листвы и тепло пробивающихся солнечных лучей. Я внимал звукам, но особенно вкушал запахи и ароматы».
Первый удар судьбы не заставил себя долго ждать – смерть отца. Счастливое детство закончилось. Александру исполнилось пять лет и пять месяцев, когда это произошло: «Появилась мать без лица. Оно было покрыто черной вуалью. Мама была вся черная и стояла перед настежь распахнутой дверью. Ее руки раскрылись, чтобы обнять меня…».
Приведу важное наблюдение авторов книги на двадцать второй странице. С этим выводом не поспоришь, настолько он очевиден: «Память об отце, образ отца, смерть отца в метафорическом выражении пройдут через все его творчество. Он с детства знал: отец умер в Германии и был похоронен там прежде, чем мать смогла туда добраться. Это единственно верное свидетельство».
Поиск могилы отца в жизни внешней сопрягался у Алексеева с его духовной потребностью вернуть казалось бы навсегда им утраченное состояние спокойствия, безмятежности в мыслях и чувствах, то есть то, что у христиан называется умиротворением. Неблагоприятные обстоятельства, в которых оказалась его семья, все больше и больше усиливают в нем мистические настроения.
Со смертью Александра Павловича Алексеева его семья в одно мгновение стала нищей и была изгнана из рая, в котором безмятежно пребывала несколько лет. Пароходом они добрались до Одессы, где служил Михаил Павлович Алексеев, вдовый деверь Марии Никандровны. У него было такое же воинское звание, как и у ее мужа – полковник. Они были вынуждены остановиться в его доме. Предполагали, что на некоторое время, а оказалось – надолго. Порядки в доме Михаила Павловича были хуже некуда. Он превратил жесткую армейскую муштру в повседневную практику в общении со своими племянниками. В его представлении это был единственный способ воспитать в них твердый мужской характер. Не хотел он, чтобы юноши витали в облаках. Особенно придирчив он был к Александру, углядев в нем будущего слугу царю и отечеству. Не угадал. Кем-кем, а вот провидцем брат их отца не был.
Через какое-то время все они переехали из Одессы в Ригу вслед за дядей Мишей. Его перевели туда по делам службы. Некоторое время прожили в этом тихом месте, а в 1908 году оказались в Гатчине, в уютном городке в шести верстах от Петербурга. Там командовал сторожевой казачьей сотней муж Анны, тетки Марии Никандровны. Его сотня была приписана к местному гарнизону. Они поселились на улице Ксениинской, в доме 12, квартира 5.
В Гатчине с ее историей было где разгуляться воображению Саши Алексеева, мальчика с неистощимой фантазией. Обращусь снова к тексту книги Звонаревой и Кудрявцевой: «Настоящий мир грез ему открывали книги. К девяти годам он свободно говорил на трех языках – французском, русском и немецком, выученных на слух. Читал. Любимыми были сказки Андерсена, его заворожившие. Он почитывал их вечерами вслух на кухне, если оставался один, неграмотной прислуге Аннеле. Ну и конечно, все мальчишеское чтение переводной приключенческой литературы. Мать тоже любила им читать вслух. В рождественскую ночь у елки, по-русски убранной золотыми и серебряными звездами и гирляндами, они слушали, грызя орешки, “Вечера на хуторе близ Диканьки” Гоголя (“За окнами – в украинской ночи – черт во фраке выкрадывал луну”). В библиотеку <…> ходил каждые два дня, благо она неподалеку, но он срезал дорогу по диагонали, чтобы дойти быстрее в “рай иллюзий”. <…> потом, также в Гатчине, увлечется гончаровским «Фрегатом Палладой», путешествие от Кронштадта до Японских островов будет стоять у него перед глазами, пока он не увидит Японию воочию…».
Алексеев увидел столицу государства Российского не такой, какой ее видели и воспели Пушкин, Блок, Мандельштам, Ахматова. Через много лет во Франции художник вспомнит этот город без всякой к нему приязни: «он громоздится на каналах с застоявшейся водой и грязных речушках, окружавших кварталы и строения фантастические, закопченные, редко – живописные и никогда не мытые». Таким же мрачным, безотрадным и опасным он воссоздаст Петербург в иллюстрациях к повести «Записки из подполья» Федора Достоевского и в анимационном фильме «Нос» (1940) по повести Николая Гоголя.
Настоящие художники вызревают в казармах
Детство проходит быстро. Не успеешь оглянуться, а его уже и нет. Так произошло и с десятилетним Александром. Минуло всего два года, и его переместили в полувзрослую жизнь с четким распорядком дня и жестким контролем. С 1911 и по 1917 год он воспитанник Первого кадетского корпуса, основанного честолюбивой императрицей Анной Иоанновной в 1732 году. Теперь его поведение в корпусе и вне его было строго регламентировано. Себе он уже не принадлежал. Но среди тупых солдафонов всегда обнаруживаются нормальные и умные люди. В Первом кадетском корпусе таких людей среди преподавателей и воспитателей было немало. В программу обучения входило большое количество предметов. Кроме гуманитарных преподавали математику, физику, естествознание, природоведение, географию. Не забывали также об изучении иностранных языков, о пении, рисовании и танцах. Александра особенно приветил учитель рисования. В общем, обучение кадетов было поставлено прекрасно. Одно обстоятельство все же омрачало их жизнь. Кадетами, как пишут авторы книги, «правил “цук” – то, что в наше время получило название “дедовщина”. У Куприна читаем в романе “Юнкера”: в московском Александровском училище это явление “состояло в грубом, деспотическом и часто даже унизительном обращении старшего курса с младшим: дурацкий обычай, собезьяненный когда-то, давным-давно у немецких и дерптских студентов с их буршами и фуксами, и обратившийся на русской черноземной почве в тупое, злобное, бесцельное издевательство”». В воспоминаниях Алексеева описан страшный случай, происшедший с его товарищем Сергеем. Это был «признанный атлет с вспыльчивым и непокорным характером терского казака». В результате жесточайшего избиения старшими кадетами за свою непокорность он помешался.
По признанию Алексеева о своем житье в Первом кадетском корпусе, «он был брошен в тюрьму, как бы для того, чтобы его научили жить». Но именно там, как замечают авторы книги, «произошло становление и развитие в нем независимого художника».
В остальном же все шло как будто по накатанной колее и можно было бы не беспокоиться о судьбе талантливого кадета, если бы через три года после его поступления в Первый кадетский корпус не началась Первая мировая война, а через четыре года произошли события, сотрясшие не только Россию, но и весь мир. Они-то и переместили Алексеева, как и сотни тысяч его соотечественников, с родной земли на чужбину.
И все-таки не тогда, а именно с пребывания Алексеева в Первом кадетском корпусе обозначилась в нем отстраненность от внешнего мира. Именно отстраненность, а не попытка от него на какое-то время спрятаться или делать вид, что его не замечаешь. Ему нужен был мир по существу своему другой, и он его постепенно создавал в своем воображении.
Звонарева и Кудрявцева объясняют, в чем конкретно подобное мироощущение отразилось на стилистике его работ: «Как ни у какого другого художника, черное в сочетании с сумеречными оттенками серого и серебристого, загадочного, сыграет главную драматическую роль в его творчестве. Это произведет неизгладимое впечатление на французов, о чем мы в России узнаем лишь в начале XXI века при издании его книг и признаем уникальность творчества русского художника, ставшего французским».
Более решительно высказался Джанальберто Бендацци, итальянский киновед, историк анимации в документальном фильме «Сны об Альфеони» (2002, режиссер Владимир Напевный): «Алексеев сам выбрал мир, в котором он жил, сам придумал его и изобразил. Можно сказать, что он создал собственную страну, собственную нацию под именем Алексеев».
Я не буду пересказывать всю книгу Звонаревой и Кудрявцевой. Сосредоточусь на описываемых авторами событиях жизни Александра Алексеева, меня особенно заинтересовавших. Каждое из этих событий содействовало подспудному желанию художника, как я думаю, вернуть когда-то потерянный рай. Не знаю, какие благоприятные случайности сберегли его от неминуемой гибели, но добрый и пекущийся о нем ангел у него все-таки был. Иначе трудно объяснить, как ему удавалось проходить в своей жизни, и к тому же не раз и не два, сквозь игольное ушко.
Все хорошо, что хорошо кончается
Лола Звонарева и Лидия Кудрявцева, опираясь на факты, следуют в своем повествовании за революционным потоком, который разбрасывал людей в разные стороны необъятной России, безжалостно уничтожая многих из них. Среди этих опьяненных Февральской революцией людей был Анатолий Полидоров, брат матери Александра. Отправившись с матерью 4 апреля из Петрограда к нему и его жене тете Кате в Уфу, он уже не вернется обратно. Дядя Анатолий был известным в городе адвокатом, членом Конституционно-демократической партии (кадетов), а тетя Катя состояла в партии левых эсеров. Зима 1917–1918 годов охладила восторги жителей Уфы. В городе начались грабежи, какое-то время власть в нем находилась у большевиков. Дядю Анатолия расстреляли, но Алексеева уже в то время не было в городе. Он вступил в полк, сформированный на добровольческой основе Комитетом членов учредительного собрания для борьбы с большевиками.
Тетя Катя была Александру не безразлична. Авторы книги пишут: «Никакие передряги, гибель дяди, разлука с матерью и братьями не затмили его последней встречи с обожаемой женщиной, давно пробуждавшей в нем недетские эротические чувства. Лицо ее мы, вероятно видим на одном из портретов Анны Карениной в цикле иллюстраций, созданном спустя немало лет в Париже».
Потом были Самара, Оренбург, учеба в кадетском корпусе. Поход протяженностью в пятьсот верст до Иркутска. И наконец, Владивосток, где он учился в мореходном училище и откуда отплыл из России на учебном крейсере «Орел». Алексеев посетил порты Японии, Гонконга, Сингапура, Индии, Андаманские острова. Он побывал в Египте, в Каире, где познакомился с художником, изобретателем «русского стиля» Иваном Билибиным, а в Саутгемптоне – с Эвелин Френсис, скромной маникюршей, которой на короткое время увлекся. Оттуда он едет в Лондон, где знакомится с Сергеем Дягилевым. А уж от создателя «Русских сезонов» за границей и труппы «Русский балет Дягилева» ему, казалось бы, был прямой путь в Париж. Но этот город не входил в его планы. Хотя Билибин, давший ему рекомендательное письмо, советовал отправиться в Мюнхен или Париж, Алексеев предпочел Йокогаму.
Однако судьба распорядилась иначе. Разыгралась буря и пароход укрылся в порту Марселя, откуда Алексеев на поезде доехал до Парижа. Он, двадцатилетний красавец и ни на кого не похожий по манере письма молодой художник, наконец нашел то вожделенное место во взбаламученном войной и русской революцией мире, где его очень скоро оценят по заслугам и достоинству, по мастерству и таланту! Нельзя сказать, что он оказался в земном раю, но также будет ложью заявлять, что он, увернувшись от потока огненной лавы, тут же прыгнул в котел с кипящей смолой.
Париж принес ему связи и успех. В этом городе у него состоялись фантастические встречи. Сергей Судейкин, сюрреалист Филипп Супо, поэт и монах-расстрига Жан Женба, Луи Эмон, Жозеф Кессель, Поль Моран, Жюльен Грин, Андре Мальро… Он довольно быстро приобрел известность как сценограф и иллюстратор. В труппе Жоржа Питоева он встретил не имеющую профессионального образования, но талантливую художницу Александру Гриневскую. В апреле 1921 года у нее уже состоялась в одной из парижских галерей персональная выставка. Она стала женой Алексеева и родила ему дочь Светлану. Друзья называли Александру Сашей, а его, чтобы не спутать, Алешей. Долгое время они работали вместе как художники. До того дня, когда он встретил американку Клер Паркер. Сорок лет их совместной жизни Алексеев назвал самыми счастливыми годами своей жизни. Вернулось ли к нему чувство, которое называют райским блаженством? Не знаю. Слишком неоднозначным был этот человек и, как все гении, с некоторым «приветом». И не нам, обыкновенным людям, его судить.
Светлана Алексеева-Рокуэлл, дочь художника, в документальном фильме «Сны об Альфеони» (режиссер Владимир Напевный) окончательно поставила точку в казалось бы неразрешимом споре о том, кто же в конце концов ее отец – русский или французский художник: «Когда говорят о моем отце, речь в действительности идет о двух людях. С одной стороны, это юноша, который потерял свою страну, свой дом и свою семью и прежде всего расстался со своей культурой. И с другой стороны, это молодой человек, который впитал в себя атмосферу другой страны и другой культуры. И это две важные составляющие художника, которому суждено было стать Алексеевым».
