Он считал, что все, что надо знать о жизни, можно найти в «Братьях Карамазовых» Достоевского
Дарья Кузина (Сиротинская)
Столетие Курта Воннегута, одного из любимейших в мире писателей второй половины XX века, – очень своеобразное событие. Многие помнят его живым, многие – молодым, некоторые даже – без усов и взлохмаченных кудрей, а между тем ему уже сто лет и юбилей этот отмечается не в духе вечеринки с тортом, а в торжественной обстановке почтения к классику.
Включая запись какого-то не такого уж и стародавнего телеэфира на YouTube, видишь, как он прокуренно хохочет или, наоборот, с серьезным видом читает лекцию о видах сюжетов, чертит на доске графики, то и дело прокашливается, запускает руку в густую шевелюру, – а зал то и дело срывается на аплодисменты. Вот стоит рядом со своей знаменитой русской переводчицей Ритой Райт-Ковалевой – и сразу понятно, почему при первой встрече с ним ее так поразили его рост и элегантный вид. Вот улыбается – и становится заметнее его обаятельная раскосость. Вот сидит на крыльце своего дома на полуострове Кейп-Код, странного дома с рассеянными по саду мраморными изваяниями, в котором он 20 лет прожил со своей большой семьей.
Рита Райт-Ковалева проницательно указывала на то, что идея большой семьи вообще была одной из самых важных для него. Возможно, в первую очередь потому, что ему довелось пережить множество семейных трагедий: самоубийство матери, не перенесшей ухудшения положения дел в их некогда зажиточной и уважаемой семье (с одной стороны, Великая депрессия, с другой – неприязнь к немцам, которая после Первой мировой войны росла в американском обществе; отец Воннегута – архитектор немецкого происхождения, который, по словам писателя, построил Индианаполис, – во время Депрессии потерял и работу, и былой почет), смерть любимой сестры Алисы и ее мужа… Воннегут усыновил троих их детей. Так и получалось, что личные потери парадоксальным образом вели к разрастанию семьи Воннегута; трое родных детей, трое усыновленных племянников, приемная дочь, которая появилась у Воннегута, когда он женился во второй раз, и все шире, шире: «Я – брат всех писателей», – говорил Воннегут.
Пережив бомбардировку Дрездена в подвале скотобойни, Воннегут написал о войне так, что его книга «Бойня №5, или Крестовый поход детей» дала голос целому поколению.
Воннегут – писатель, что называется, неровный. Он очень долго шел к писательскому успеху, очень долго публиковал откровенно неудачные вещи. Его первая жена Джейн разбиралась в литературе и очень верила в талант мужа, но в конце концов его постоянные неудачи заставили и ее пасть духом.
Книги Воннегута выходили дешевыми изданиями в аляповатых обложках и продавались в киосках на железнодорожных станциях. «Колыбель для кошки» была практически не замечена. Даже после того, как на всю страну прогремела «Бойня №5», ставшая настоящим манифестом для протестующих против войны во Вьетнаме, критики по-прежнему недолюбливали Воннегута. Его язык называли примитивным, стиль повествования – шутовским и чересчур путаным; Воннегут, казалось им, не настоящий писатель, не художник слова, а всего лишь легковесный остроумец, эдакий стендапер на бумаге. Научная фантастика тоже в те времена – да и до сих пор – заставляла высоколобых критиков кривиться с насмешливой снисходительностью. А для Воннегута научная фантастика была важнейшим приемом.
Почему? Потому что Воннегут, при всем своем юмористическом амплуа (подчеркивал он его, откровенно подражая в прическе и стиле своему любимому Марку Твену, в честь которого, кстати, назвал сына), постоянно задавался очень несмешными вопросами о судьбе человечества. А когда писателя человечество в целом интересует больше, чем человек отдельный, он обращается к очень древним формам. Научная фантастика – это, по сути, не столько литература, сколько литературное воплощение эксперимента. А что может быть древнее человеческой тяги к экспериментированию? Именно поэтому научная фантастика – направление только внешне молодое.
Утопия, появившаяся уже в древнегреческой литературе, – явление того же порядка и, в сущности, той же природы. Расцвет утопий и в особенности антиутопий в XX веке – следствие ошеломлявшей новизны, беспрецедентности всего тогда происходившего. Именно так определял свою научную фантастику сам Воннегут, сравнивавший себя со своим братом Бернардом, знаменитым ученым-химиком и метеорологом: мол, брат как ученый ставит эксперименты в лаборатории (Воннегут с неизменной, несколько насмешливой почтительностью подчеркивал, что брат «думает об облаках»), а я – на бумаге.
Воннегут до войны тоже пытался выучиться на химика, но быстро осознал, что научной карьеры в этой области ему не видать – совсем не тот темперамент. В другой области – антропологии – все тоже складывалось отнюдь не гладко. Воннегут работал над диссертацией о Пляске духов, религиозном движении, сыгравшем большую роль в истории индейцев в конце XIX века, но ему никак не удавалось написать ее так, чтобы удовлетворить университетскую комиссию. В результате степень он все-таки получил – главным образом благодаря публикации «Колыбели для кошки», этой утопии и антиутопии в одном флаконе, этого трактата по антропологии, запрятанного в научно-фантастический футляр…
В сборнике писем Воннегута множество посланий, наполненных глубокой нежностью по отношению к адресатам. Интерес к человечеству у Воннегута, по всей видимости, был связан главным образом с глубоким недовольством им. И при этом невозможно не почувствовать, как важна была для этого непростого, зачастую эгоистичного, зачастую резкого и попросту невыносимого человека любовь. Во всяком случае, потребность в любви. Есть в сборнике письма, написанные в 2007 году, незадолго до смерти. Ясно, что Воннегут вполне мог бы отправлять их уже и по электронной почте. Но он до конца чурался компьютеров и все писал своей рукой, полупечатными скачущими буквами, а в конце письма иной раз рисовал ставший знаменитым автопортрет: огромный острый нос, кудлатая голова, свисающая с губы сигарета. Этот образ красуется на заглавной странице сайта музея Воннегута в Индианаполисе, сайта очень яркого, почти кричащего. А на самой верхней строчке щелкают секунды, минуты, дни – это обратный отсчет до «вечеринки века», как это назвали сами сотрудники музея. Вряд ли у вас возникает вопрос, в честь чего будет эта вечеринка.
Может, я ошиблась насчет атмосферы почтения перед классиком – и торт все-таки будет? Думаю, Воннегут точно был бы не против.
