О жизни и параллельном мире Сергея Феофанова
Александр Сенкевич
В мае 2019 года произошло событие, объединившее в российской и иноземной прессе два имени: великого персидского поэта Абулькасима Фирдоуси из Туса (935–1020), создателя бессмертного эпоса «Шахнаме» («Книги царей») и московского художника Сергея Феофанова, в творчестве которого великий эпос воплотился впечатляющими художественными образами. Созданные фантазией художника, они оказались выразительными, убедительными и запоминающимися как для жителей современного Ирана, так и России и многих других стран.
С 12 по 15 мая 2019 года в иранском городе Мешхеде (Тус – его пригород) проходила Международная научная конференция «Шахнаме на Шелковом пути». Конференция, в которой приняли участие филологи, историки, философы и искусствоведы из разных стран, была организована с размахом, в соответствии с мировой славой Фирдоуси.
Россию на конференции представлял московский художник Сергей Григорьевич Феофанов. Выставка его художественных работ торжественно открылась в первый день конференции в галерее мэрии Мешхеда. На ней экспонировалось пять живописных панно, шесть керамических работ, десять больших постеров скульптур. Все они представляли собой яркое, ошеломляюще выразительное и абсолютно новое художественное истолкование Феофановым персонажей эпоса «Шахнаме».
На его полотнах ожили Рудабе, мать богатыря Рустама, и летящий подобно вихрю его конь Рахш, а также герой Сиявуш и коварное чудовище Див. И, конечно же, мифическая птица Симург, выступающая у Фирдоуси охранителем рода эпических героев и взрастившая Заля – отца Рустама. Она появляется в «Шахнаме», в отличие от других ее персонажей, на протяжении всей эпической поэмы. Ей посвящены Феофановым керамические рельефы и панно. На самом большом керамическом панно Симург несет вдохновенного Фирдоуси с рукописью в руках. На другом он предстает в виде небольшой птички, похожей на клинописный древнеперсидский знак. Третье панно – магическое перо Симурга. Четвертое – его яйцо. На пятом панно Симург предстает в виде расправившей крылья загадочной женщины с гнездом на голове.
В день закрытия конференции состоялось торжественное собрание в актовом зале факультета фундаментальных наук Университета имени Фирдоуси в Мешхеде. Там же было объявлено, что впервые в истории Ирана российский художник стал обладателем премии Абулькасима Фирдоуси.
Выставке работ Сергея Феофанова в Иране под общим названием «Полет Симурга» предшествовали другие их показы вне России. За три года до выставки в Мешхеде эти же композиции побывали в Лондоне на выставке, посвященной тысячелетию «Шахнаме». Она открылась в галерее принца Чарльза.
К теме «Шахнаме» Сергей Феофанов пришел каким-то мистическим путем, неожиданно для самого себя. Вот как он сам объясняет свой поворот к персидской культуре: «Раньше я интересовался и занимался русским искусством. Лубком, в частности. Лубочный сюжет про богатыря Еруслана Лазаревича на самом деле оказался пересказом про богатыря Рустама из “Шахнаме”. И, например, птица Сирин и птица Гамаюн – это та же птица Симург! То есть все это имеет персидские корни. И занимаясь таким образом русским искусством, сюжетами, о которых я сказал, я незаметно для себя оказался… в иранской культуре. Не случайно же, увидев мои работы, меня пригласили на юбилейную выставку Фирдоуси в Лондоне и выставили мои работы как фантазии на тему “Шахнаме”, что оказалось, впрочем, естественно и органично».
Обращусь к коллегам Сергея Феофанова. Известный театральный художник и сценограф Борис Мессерер в статье, посвященной проекту Сергея Феофанова «Полет Симурга», обращает внимание на фантасмагорический, уникальный мир его образов. Он пишет: «В течение нескольких лет я с интересом наблюдал процесс рождения в работах художника невиданного фантастического мира и его многочисленные метаморфозы. С удивительной выдумкой и смелостью Сергей наполнил метафорическими персонажами пространство своего “параллельного” мира и создал своего главного героя – женщину-птицу в причудливом головном уборе. Загадочный образ крылатой красавицы удивляет своей оригинальностью. Он наполнен символикой Древнего Востока. Архитектоника живописных холстов Феофанова слегка напоминает исфаханские ковры. В тонкой изысканной живописи, в изяществе цветовой гаммы угадывается влияние персидской миниатюры. Рельефы мифических животных, как бы сошедшие со стен старинных дворцов, являются дополнением к живописным работам и продолжением темы проекта. Керамическая скульптура обогащает идею художника, переводя ее в трехмерное пространство. Материализованные в шамоте женщины-птицы приобрели ощутимую реальность и монументальную пластику. Кажется, что скульптура “Золотой идол”, расписанная под бронзу, выполнена не Феофановым, а давно исчезнувшим народом, поклонявшимся этому идолу».
Максим Горький утверждал: «Жизнь тасует нас, как карты, и только случайно – и то ненадолго – мы попадаем на свое место». Но если взглянуть непредвзято на ямы и колдобины, возникавшие и возникающие на жизненном пути героя моего очерка (как следствие его порой бесстрашного поведения), то окажется, что родоначальник социалистического реализма все-таки своим ригористическим заявлением слегка перегнул палку. Часто внезапные повороты судьбы, какими бы они ни казались удручающими, никоим образом не отражаются губительно на творческих судьбах художников слова, кисти или резца. Напротив, они неуклонно содействуют достижению ими основной цели – стать непревзойденными мастерами в своем деле. Пример тому – Сергей Феофанов, по праву занявший достойное место среди художников XXI века.
Тут вспомню, надеюсь к месту, глубокую мысль Мишеля де Монтеня, французского писателя и философа эпохи Возрождения: «Можно принять за правило, что в каждом государстве жажда славы растет вместе со свободой подданных и уменьшается вместе с ней: слава никогда не уживается с рабством». Разумеется, найдутся несогласные с такой взаимосвязью славы, свободы и рабства, а все-таки, согласитесь, монтеньевский скептицизм греет душу и в трудные часы жизни спасает многих из нас от уныния! Вместе с тем не забудем, что говорил о страсти к славе древнегреческий философ Платон, назвавший ее последним одеянием, от которого мы, умирая, избавляемся.
А теперь перейду к жизни и творчеству Сергея Феофанова, который отличается в общении с окружающими людьми одной особенностью, очень в наше время редкой: он ничего не навязывает зрителю или собеседнику. И еще одна черта его поведенческой психологии: Феофанов больше доверяет своей художнической интуиции, чем каким-либо авторитетам. То есть относится к тем редким сегодня личностям в искусстве, кого в обиходе называют чудиками. Его характеру больше подходит та роль, которую сформулировал поэт, художник и критик Максимилиан Волошин, однажды сказавший, что «художники – это глаза человечества». Несмотря на очевидную пафосность такого заявления, оно все-таки до сих пор имеет право на существование. Художники от Бога способны в своем искусстве видеть суть нынешнего мира. Чего не могут добиться фиксаторы его «случайных черт». Несмотря даже на использование ими тех программных средств цифровой фотографии, которые в наши дни достигли заоблачного уровня.
Голова Ивана Грозного, или С чего начинается искусство
Родился Сергей Григорьевич 8 августа 1950 года в Москве. Его отец Григорий Сергеевич работал на авиационном заводе токарем, а мать Пелагея Ивановна – в булочной. Позднее Сергей, став художником и занимаясь керамикой, называл свои изделия из обожженной глины «выпечкой».
Семья Феофановых состояла из семи человек. У Сергея было три брата и одна сестра. Юрий, Лидия и Лев были старшими, а Евгений младшим. К моменту рождения Сергея его семья занимала шестнадцатиметровую комнату в коммуналке дома на улице Героев Советского Союза Зои и Александра Космодемьянских. В этой коммуналке жили еще две семьи. Долгое время в их небольшой комнате располагалось семь человек. Первыми отселились и зажили самостоятельной жизнью Юрий, военный летчик, а затем и Лидия.
Рисовать цветными карандашами и акварелью, а также лепить из глины и пластилина Сергей начал лет с шести. Его увлечение поддерживал брат Лева, студент Московского института геодезии и картографии. К тому же брат не замыкался в своей профессии, а выказывал, как говорили в XIX веке много знания, много начитанности. А говоря по-современному, был «ходячей энциклопедией». Он любил поэзию и приобщил к ней Сергея. К тому же великолепно играл на аккордеоне. Его стараниями была собрана небольшая домашняя библиотека. Среди ее книг находились восемь томов собрания сказок «Тысяча и одна ночь» в переводе Михаила Салье, ученика выдающегося арабиста, академика Игнатия Крачковского, и с иллюстрациями Николая Ушина, получившего за них Золотую медаль Парижской выставки 1937 года. Сергей любил подолгу рассматривать эти необычные рисунки.
Время, в котором проходило детство и юность Сергея Феофанова, было чудным в прямом и переносном смыслах. Чудесным и непонятным, прелестным и прельщающим, очаровательным и очаровывающим. После смерти в 1953 году Сталина на смену времени суровому, подлому, героическому и страшному пришло другое, ему противоположное – мирное, благоприятное, кипучее и свободное. Время надежд и упований. Освобождались из лагерей политические заключенные, был развенчан культ личности вождя всех времен и народов, хлеб в столовых стал бесплатным, началось освоение целинных земель и с трибуны XXI партийного съезда было торжественно провозглашено, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Это время войдет в историю как время надежд, оказавшихся несбыточными, как «время оттепели», перешедшей в заморозки.
О.Г. Герасимова, автор кандидатской диссертации «Общественно-политическая жизнь студенчества МГУ в 1950-е – середине 1960-х годов» пишет: «XX съезд КПСС (февраль 1956 года. – А.С.) в целом и особенно закрытый доклад Н.С. Хрущева оказались тем самым “камнем”, от которого разошлись широкие “круги” изменений в общественном сознании. Закрытые письма ЦК КПСС и постановления ЦК КПСС по вопросам идеологии стали охранительными мерами, контролирующими общественное сознание. Но в то же время эти меры имели определенный здравый смысл – стремление не допустить, а в некоторых случаях погасить взрыв в обществе, на которое обрушилась лавина нового, и предотвратить разрушительную реакцию».
И самое главное. В этот же период отечественной истории произошло еще одно знаменательное событие. 12 апреля 1961 года впервые в истории человечества Юрий Гагарин совершил полет в космос на космическом корабле «Восток».
Событие это имело опосредованное отношение к Сергею Феофанову. Ведь его брат был военным летчиком, как и Юрий Гагарин. Сейчас даже трудно себе представить, какой существовал культ военных летчиков среди ребятни того времени, в том числе и задиристой шпаны. Хулиганствующие малолетки, тусовавшиеся в том же дворе, что и Сергей, единодушно и с восторгом приняли его в свою компанию. Так лучи славы одного из братьев впервые коснулись будущего художника. Другое дело, что у его старших братьев это дворовое товарищество особого восторга не вызвало.
В то же время произошло еще одно событие. В Архангельском соборе Московского Кремля, в ходе реставрационных работ были вскрыты четыре гробницы: Ивана Грозного, двух его сыновей (царевича Ивана Ивановича и царя Федора Ивановича) и еще полководца из XVII века князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. И вот что пишет Владимир Кобрин, специалист по истории России XV–XVI веков, в очерке «История одного бюста»: «В 1964 году, в обычной московской квартире я пил чай в обществе… Ивана Грозного. Я встретил царя у Михаила Михайловича Герасимова, археолога, антрополога и скульптора, разработавшего методику восстановления черт лица по черепу. Во время чаепития моим визави оказался царь Иван, вернее его бюст, но до того живой и достоверный, что, казалось, царь сидит с нами за столом».
Четырнадцатилетний Сергей увидел в Архангельском соборе восстановленную Герасимовым по черепу голову Ивана Грозного. Там она была выставлена на обозрение и показалась ему очень уж омертвелой. А другой она и быть не могла. Тогда ему вдруг до чертиков захотелось изваять такую же голову царя, но только ожившую. Оставалось только раздобыть необходимый для работы материал. И тут Сергею подфартило. В его дворе копали траншею и вытащили из земли огромный известковый камень. Он с помощью друзей перетащил его в беседку, в которой жильцы дома играли в домино, и с помощью отвертки и молотка принялся за работу. Известняк был камнем податливым и в течение дня он изваял по памяти своего ожившего Ивана Грозного. И тут возник вопрос, а куда скульптуру определить. Понятно, что в шестнадцатиметровой комнате с пятью жильцами, даже потеснившись, место для Ивана Грозного найти было бы трудно. Да и отец с матерью по этой причине вряд ли бы пришли в восторг. Несмотря на нехорошее предчувствие, он все-таки потащил свое детище к себе домой.
Войдя в подъезд, юный скульптор столкнулся с соседом по лестничной площадке. Разговор между ними, как вспоминает Сергей Феофанов, был недолгим и результативным.
– Ты что это тащишь? – спросил сосед. – Скульптуру головы царя Ивана Грозного. Только что изваял, – ответил с гордостью Сергей. – А куда ты ее в своей комнате поставишь? – с некоторой ехидцей в голосе поинтересовался сосед. – Сам не знаю, – честно сознался Сергей. – А могу ли я ее у тебя купить? – предложил сосед. – Очень даже можете! – с радостью в голосе ответил Сергей.
Сосед тут же расплатился с автором скульптуры. На другой день Сергей Феофанов поехал в самый лучший Художественный салон Москвы на улице 25 Октября. Там он накупил всякой всячины. Акварельных и масляных красок, кистей и соответствующую бумагу. Все это богатство он привез домой и тут же был опрошен с необыкновенной строгостью старшим братом Львом. Разумеется, его интеллигентный и культурный брат подумал, что Сережа вляпался во что-то криминальное. Услышав объяснение, на какие деньги все это куплено, он тут же, захватив Сергея, постучался в соседнюю квартиру. Соседа дома не было. Дверь открыла его жена и пригласила братьев войти в комнату, где на серванте, между двумя фаянсовыми лебедями, стояла огромная голова царя Ивана Грозного. – Вот муж по случаю купил! – довольно кисло прокомментировала соседка.
А вот теперь задам самому себе вопрос. Чем отличается искусство от ремесленничества? И сам себе отвечу. Только одним. Желанием художника создать произведение, ни на что не похожее. Разумеется, странной и парадоксальной картинкой можно привлечь внимание зрителей даже на большой срок как к очередному курьезу в искусстве. И то при постоянной их обработке средствами массовой информации. Но даже такая слава достается единицам.
Стив Джобс, основатель легендарной корпорации Apple, еще известен своими парадоксальными высказываниями на все случаи жизни, многие из которых стали афоризмами. Не обошел он своим вниманием и творческих людей. Напомню два его умозаключения. Одно из них затрагивает непосредственно художников: «Хорошие художники создают, великие художники крадут, а настоящие художники – выполняют заказ вовремя». Тогда как другое его высказывание касается всех тех, кого Бог осчастливил, поцеловав в темечко: «Чтобы достичь простоты, необходимо прорыть туннель в недрах сложности. Чтобы быть по-настоящему простым, нужно добраться до самой глубины».
Обучение художественному ремеслу
Чтобы рассуждения Стива Джобса стали более понятны, приведу размышления Иосифа Бродского на ту же самую тему, взятые мной из эссе «Катастрофы в воздухе»: «История искусств – это история наращивания и уточнения, история расширения перспективы человеческого мироощущения, история обогащения или, чаще, конденсации средств выражения. Каждая новая психологическая реальность, введенная в искусство, мгновенно устаревает для следующего, приступающего к этому занятию».
Образное мироощущение проявляется в аналогиях и сравнениях. Рассуждая о творчестве художников и их первых опытах в изобразительном искусстве, я представляю пчелиный улей с его пчелами. С помощью сложной процедуры пчелы производят мед. Летные пчелы собирают нектар с цветов и хранят его в медовом зобике. Затем они, прилетев в улей, передают его другим пчелам, собирающим и жующим нектар в течение какого-то времени. С помощью ферментов нектар преобразуется в мед и воду. Затем рабочие пчелы раскладывают эту смесь по сотам, а другие обмахивают ее крыльями. Мед загустевает, а вода испаряется. Процесс приготовления завершен, и другие пчелы для большей сохранности меда «запечатывают» его воском. Все эти пчелы составляют 98% улья. Загадкой для меня остаются два процента. Какова их роль в производстве меда? Кто их составляет: надсмотрщики или смотрящие?
Не так ли устроена и жизнь художников? Даже не важно, в каком из родов искусства и в каких жанрах каждый из них работает. Тут я внесу одну лишь поправку. В отличие от пчел художник – и швец, и жнец, и на дуде игрец.
Первой натурщицей Феофанова, когда он учился в начальных классах общеобразовательной школы, была девочка Света, его однолетка и соседка по коммуналке. Она ему позировала ежедневно, иногда он водружал на ее голову свою меховую шапку. Бывало, пот капал с носа, а она сидела не шелохнувшись, как каменная. Когда Светина мама в который раз взывала к совести малолетнего художника, ее дочь на мгновение оживала и говорила строгим голосом, как взрослая: «Уходи мама. Не мешай Сереже работать!» После таких мизансцен, кто посмеет сказать, что искусство не обладает волшебной силой воздействия на человека, на его характер, память и поведение в обществе. Тут и малые дети понимают, что к чему.
В какие только двери не стучался подросток Сережа Феофанов, чтобы свою страсть к художеству подкрепить профессиональными навыками. Таким первым пристанищем для него, как и для многих других советских детей с такими же интересами, стал кружок изобразительного искусства при Доме пионеров. Изокружок, который он посещал с большим удовольствием, вскоре сменила Изостудия самодеятельных художников при Сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева. Ею руководил Михаил Добросердов, живописец, график, художник книги, педагог. Появление в жизни Сережи Феофанова учителя, да еще такого уровня, было настоящим везеньем. Для художника общение с учителем – это точка отсчета, с которой начинается, по слову Стива Джобса, «выполнение заказа вовремя» и закаляется воля, чтобы «добраться до самой глубины». К этому добавлю: и не впасть в ремесленничество.
М.В. Добросердов, родился в селе Дубасищи Смоленской губернии. Его отец служил телеграфистом, а мать происходила из обедневшей дворянской семьи. Детство и юность он провел в Хабаровске. Там же окончил школу и педагогический техникум. С 1923 по 1926 год преподавал в школе поселка Амурской военной флотилии. Тогда же посещал изокружок в Хабаровске. Явными успехами в рисовании Добросердов обратил на себя внимание начальства и был направлен на учебу в Москву. Первым его учителем стал известный художник Михаил Харламов. В годы появления Добросердова в Москве он руководил студией, названной именем древнегреческого живописца Апеллеса, друга Александра Македонского. До наших дней не дошло ни одной работы этого мастера, наиболее знаменитого из греческих живописцев древности.
После изостудии «Апеллеса» была учеба в Высших художественных мастерских (Вхутемас), основанных в 1920 году и переименованных в 1927 году в Высший художественный институт (Вхутеин). Учителями Добросердова стали такие значительнейшие художники, как А.А. Осмеркин, А.А. Лабас и Д.П. Штеренберг.
Сереже Феофанову неслыханно повезло. Об этом периоде своего ученичества он всегда вспоминает с благодарностью: «Михаил Владимирович был высокого роста. Он отличался доброжелательностью и ровным характером. В студии по его постановкам мы писали акварелью натюрморты и многоопытный Михаил Владимирович ненавязчиво и доходчиво приобщал разновозрастную аудиторию к основам композиционного построения. Объяснял, что такое живопись и колорит. Свои новые пейзажи я обязательно показывал Михаилу Владимировичу. И я до сих пор помню его удивительные и точные замечания о том, как цвет небосвода определяет колорит пейзажа и воздушная масса меняет цвета предметов в пространстве».
В общем, у такого уровня профессионала было чему поучиться. Михаил Добросердов два года его школил и лелеял. А впереди была Детская художественная школа № 1 им. Валентина Серова на Кропоткинской улице (ныне – ул. Пречистенка).
О педагогах этой школы Сергей Феофанов говорит с восторгом. Ведь ему и на этот раз основательно повезло: «Занятие по рисунку вел замечательный педагог, всегда улыбающийся и добрейший Владимир Акимович Рожков. Он был учеником Дмитрия Николаевича Кардовского, а тот в свое время учился у Ильи Ефимовича Репина и Павла Петровича Чистякова, а также у Николая Алексеевича Касаткина, живописца-реалиста, члена «Товарищества передвижников». Замечания по рисунку, которые он делал, подсаживаясь к ученику с карандашом в руке, обычно сопровождались пословицами, поговорками и рассказами о Гражданской войне. Мои рисунки, выполненные в классе Владимира Акимовича (натюрморт с гипсовой лошадкой и другие) украшали стены школы. Живопись преподавал строгий Евгений Владимирович Лапин, необыкновенный живописец, ученик известного пейзажиста Александра Васильевича Куприна. Он часто вывозил учеников школы на открытый воздух, на природу. На так называемый пленэр. Этими поездками, как был убежден Евгений Владимирович, развивалась наша способность через природу ясно, глубоко и трепетно чувствовать живопись. Он учил нас прежде всего смотреть, а потом уж чувствовать.
Композицией с нами занимался Михаил Александрович Рогинский, позже известный авангардист. Он эмигрировал в 1978 году во Францию. Ему понравились мои линогравюры, и Михаил Александрович организовал их выставку на втором этаже школы в небольшой круглой аудитории. Это была моя первая в жизни персональная выставка».
Почитаемый мною Абрам Маркович Эфрос, искусствовед, переводчик и литературовед, близкий друг Марка Шагала, в эссе «Юон», говоря о художниках, последователях Исаака Левитана, вспомнил знаменитую формулу Эмиля Золя: «природа сквозь темперамент». Он убежден, что «левитановцы писали, в сущности, с закрытыми глазами». Объясняя, что это такое, Эфрос пишет: «В их искусстве было много темперамента и мало природы. В конце концов, даже Левитан больше всего томился поисками равновесия. Его замечательное дарование лавировало, скользило и оступалось, отыскивая “поэтическое в природе”. Ученики же и подражатели просто закрывали глаза и писали наизусть».
С подобной дилеммой и по сей день сталкиваются многие художники. Не избежал ее и Сергей Феофанов.
Расскажу еще об одной специфической особенности его жизни того времени. В Детской художественной школе № 1 имени Валентина Серова Феофанов проучился три года. Пребывание в ней он совмещал с учебой в общеобразовательной школе рабочей молодежи. Днем он рисовал, а по вечерам ходил учиться уму-разуму.
Через три года пришло время подумать о высшем художественном образовании. Его знакомая девушка поступала в Московский текстильный институт имени А.Н. Косыгина. Он посетил выставку акварелей педагогов этого института. Выставка понравилась. Сдал экзамены и поступил. А потом задумался о своей будущей профессии. Подумал: тряпки, обувь… И про себя решил: «Не моё!». В те времена нельзя было поступать одновременно в разные высшие учебные заведения. Один год у него пролетел. Через год выбрал для себя отделение монументального искусства «Строгановки» – Московского высшего художественно-промышленного училища, основанного в 1825 году графом Сергеем Григорьевичем Строгановым. На это отделение у него документы не приняли из-за отсутствия работ с обнаженной натурой.
В итоге в 1970 году Феофанов поступил в Государственный институт театрального искусства им. А.В. Луначарского (ГИТИС) на курс народного артиста СССР Сергея Образцова. И опять ему неслыханно повезло. Попасть в среду, о которой мечтал, – такое случается нечасто. Он опять оказался среди знающих и талантливых людей. Игорь Дюшен и Юлий Карлицкий читали лекции по истории зарубежного театра и литературы. В старом здании Театра кукол С.В. Образцова ставились курсовые спектакли. Он вместе с другими студентами-художниками создавал для них кукол и декорации, бутафории, декор элементов для сцены. Между студентами и преподавателями не было разделения на тех, кто говорит и кто внимает. Так, Сергей Феофанов часто позволял себе спорить с Сергеем Образцовым. И эта строптивость ученика никак не сказалась на отношениях с мастером. Более того, он пригласил его как художника-постановщика для оформления (декорации и куклы) своего последнего спектакля «Геракл». Начиная с третьего курса, студентов отправляли ставить спектакли в разные театры страны. Феофанов оформил два спектакля в уфимском Театре кукол.
Позднее Сергей Феофанов как театральный художник оформил десятки спектаклей в театрах Москвы, Вологды, Костромы, Красноярска, Пензы, Твери, Тернополя, Берлина. Среди них спектакли «Все мыши любят сыр» в Московском областном театре кукол, «Веселые медвежата» в Кукольном театре Кутаиси и «Два мастера» в Тбилисском театре юного зрителя. Это было только начало.
Пройдусь галопом по его служебному списку. В 80-е годы он работал художником-постановщиком эстрадно-цирковых программ, в том числе в Московском цирке на проспекте Вернадского. Занимался манежным оформлением программ советского цирка для гастролей по СССР и за рубежом. С 1978 по 1987 год он на Центральном телевидении. Начал художником-постановщиком в Главной редакции программ для детей, а вскоре стал ее главным художником. Оформил более сотни телеспектаклей и программ передач «Веселые нотки», «Будильник», «Спокойной ночи, малыши!», «Чудеса без чудес», а также несколько телефильмов из серии «Этот фантастический мир».
Много лет Феофанов сотрудничал со студией «Диафильм». Ему принадлежат десятки диафильмов. Среди них «Приключения капитана Врунгеля», «Медвежонок Паддингтон», «Чудесные лапоточки»… Он участник групповых и персональных выставок в России, Финляндии, Швеции, Германии, Испании, Индии, Великобритании, Китае.
Эпилог
После 1991 года многие российские художники переживали трудное время. Театры обнищали. Как вспоминает Сергей Феофанов, ему звонили из театра в Волгограде и приглашали на работу художником. Денег у них не было, обещали расплатиться грузовиком КАМАЗ, заполненным картошкой и какими-то лампами. Он едва сводил концы с концами, подрабатывая уличным художником то в Парке культуры имени А.М. Горького, то на Старом Арбате. Как всегда случается в России в подобных случаях, помогла заграница. Опять-таки ему в очередной раз повезло. Он рисовал на Старом Арбате позирующих ему иностранцев из Южной Кореи. Портреты произвели на них такое впечатление, что они пригласили его и еще нескольких, находящихся рядом профессиональных художников рисовать на центральной площади выставочного комплекса «ЭКСПО-97» в Тэджоне. Все, конечно, с радостью согласились. Через месяц всех художников, кроме него, отправили в Москву, а ему предложили остаться на неопределенный срок. Прожив в Южной Корее год, Феофанов затосковал по своей семье и вернулся на родину. Но долго на одном месте он не сидел, спорадически выезжая с мольбертом в разные страны – в Испанию, Германию, Францию и другие страны размером помельче, вроде Мальты. Со временем жизнь в России, как говорят, «устаканилась» и уже не было особой нужды искать подработку на стороне.
