Октябрьский переворот Мережковский истолковал как торжество «надмирного зла»
Виктор Лупан, глава редакционного совета
Истинным входом Дмитрия Мережковского в большую литературу считается публикация его стихов в журнале «Отечественные записки». Именно она принесла ему славу и популярность. Мережковскому было тогда всего 17 лет.
Однако в историю мировой литературы Мережковский вошел не как поэт, а как прозаик. Прозаик-эрудит, глубоко знающий и понимающий корни европейской культуры, ее суть, ее противоречия, ее мистику и апостасию. Второго такого писателя в русской литературе просто нет.
С ранней юности Мережковский был склонен к мистицизму. В 1886 году, то есть в двадцатилетнем возрасте, Мережковский перенес какую-то страшную, очень напугавшую его болезнь, о которой, по сути, ничего не известно. Чудом вылечившись, он сам потом утверждал, что переживание этого страшного недуга и является причиной его «поворота к вере».
После выздоровления 22-летний, известный уже литератор отправляется в путешествие по югу России – через Одессу на Кавказ. Экзальтированный молодой человек описал его потом как «духовное странничество, предпринимаемое неофитом для откровения Истины». Как бы там ни было, путешествие это сыграло решающую роль в его жизни, ибо, будучи в Боржоми, он знакомится с 19-летней Зиной Гиппиус. Случилась не просто любовь с первого взгляда, молодые люди ощутили в общении полное духовное и интеллектуальное единение. Быстро обвенчавшись в Тифлисе, они перебрались в Петербург.
Вот так, казалось бы невзначай, родилась самая, пожалуй, влиятельная пара в истории русской литературы. Гиппиус и Мережковский были не просто законодателями мод, они создавали и разрушали репутации, их суждение являлось эталоном качества, вокруг них толпилась самая изысканная и перспективная творческая молодежь.
Мережковский постоянно работал, писал, причем без самоутверждения. Он находил время для перевода на русский язык Гете и Софокла. Это соответствовало его желанию обучить, воспитать, осветлить Россию. Его огромная культура и прекрасное знание древних и современных языков невольно делали из Мережковского некоего воспитателя русской интеллигенции. Он прививал в России европейское сознание, ни на минуту не забывая, что он – русский.
Парадоксальный Мережковский не был, однако, пассеистом, человеком завороженным прошлым. В октябре 1892 года он прочел нашумевшую лекцию «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Лекция, наряду со сборником его стихов «Символы», считается манифестом символизма и модернистского обновления русского искусства. Мережковский утверждал, что только «мистическое содержание», «язык символа» и импрессионизм способны расширить «художественную впечатлительность» современной русской словесности, отмечая при этом, что составляющие нового движения уже присутствуют в творчестве Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова. Мережковский фактически объявлял модернизм продолжением гениальной русской литературной классики.
Лекция произвела фурор, но либерально-демократический лагерь отнесся к ней как к проявлению «мракобесия». С восторгом принял доклад лишь немногочисленный кружок сторонников нового направления, сформировавшийся вокруг журнала «Северный вестник». В это же время Дмитрий Мережковский начал работать над одним из своих шедевров – романом «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи».
Февральская революция 1917 года «понравилась» Мережковским. Они считали, что только «честная революция» может покончить с войной, а «установление демократии даст возможность расцвета идей свободы (в том числе и религиозной) перед лицом закона». Временное правительство Мережковский воспринимал как «вполне близкое». Керенский даже просил его написать несложный текст о декабристах – для распространения в войсках. Но уже в марте Мережковский предсказал скорое падение Временного правительства и диктатуру Ленина.
Октябрьский переворот Мережковский истолковал как восшествие во власть «народа-Зверя», как торжество «надмирного зла». Мережковские тщетно хлопотали об освобождении заключенных в Петропавловскую крепость министров Временного правительства – их друзей.
В конце 1917 года Дмитрий Мережковский уже выступал с антибольшевистскими лекциями, писал антибольшевистские статьи.
Портрет работы Л. Бакста.1906 г.
Вот что писал Мережковский в своем дневнике в январе 1918 года: «Вглядитесь в толпы Октябрьские: на них лица нет. Да, не уродство, а отсутствие лица, вот что в них всего ужаснее. Идучи по петербургским улицам и вглядываясь в лица, сразу узнаешь: вот коммунист. Не хищная сытость, не зверская тупость – главное в этом лице, а скука, трансцендентная скука “рая земного”, “царства Антихриста”».
Началась Гражданская война. Страдая от голода, вынужденно сотрудничал с горьковскими большевистскими изданиями, продавал домашнюю утварь… И в ночь с 24 на 25 декабря 1919 года Мережковские, вместе с несколькими друзьями, тайком покинули Петроград, а затем и Россию. Думали – ненадолго, а оказалось – навсегда.
Обосновавшись в Париже, где бурлила интеллектуальная и политическая жизнь русской эмиграции, где выходили русские газеты и журналы, Мережковские не вошли ни в один эмигрантский кружок. Их взгляды были неприемлемы ни для правых, ни для левых. Единственным безоговорочным единомышленником и соратником Дмитрия Мережковского был Иван Бунин. Иронично, что именно он станет Нобелевским лауреатом, хотя кандидатура Мережковского выставлялась десять раз! Великие русские писатели часто выступали вместе. Так, в 1924 году они стали инициаторами события, вошедшего в историю под названием «Миссия русской эмиграции». О ней было написано много статей, диссертаций, книг. «Мы, – писал Мережковский, –воплощенная критика России, как бы от нее отошедшая мысль и совесть, суд над нею, настоящей, и пророчество о ней, будущей».
Нина Берберова в своих замечательных мемуарах «Курсив мой» передает парижский диалог между Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским: «Зина, что тебе дороже: Россия без свободы или свобода без России?» – Она думала минуту. – «Свобода без России… И потому я здесь, а не там». – «Я тоже здесь, а не там, потому что Россия без свободы для меня невозможна. Но…» – И он задумывался, ни на кого не глядя. «…На что мне, собственно, нужна свобода, если нет России? Что мне без России делать с этой свободой?»
В этом диалоге содержится значительная доля трагедийной сути эмиграции. Далеко не вся русская эмиграция осознавала свою «миссию». Далеко не все эмигранты понимали и понимают суть понятия «свобода», смысл представления «Россия», толкования слова «Родина».
