Родина – она и в поле, и на пруду, и на грибной опушке, в августовском дожде, в добром поступке, чистом помысле
Алексей Шульгин
Станция, бетонка, церковь Покрова на высоком холме, продуваемом всеми ветрами. Вновь я посетил Головково, тот уголок земли, где прошли годы беспечного детства. Как много воспоминаний связано с этой деревней! И вроде деревня как деревня, каких тысячи в России, что тут особенного? Все особенное!
Что есть Россия? Как понять патриотизм? Счастливая пора детства. Сейчас особенно памятно мне время сенокоса – страда (может потому, что поля у Головкова не засеивают). Правда, косами уже не косили, работала техника. День, другой – поле голо. Только высятся огромные горы сена, горы высотой три-четыре метра. Переживая страх и восторг, карабкались мы на самую вершину, а потом скатывались вниз. Высокое лето, опьяняющий запах скошенной травы.
Недавно увидел я картину В. М. Сидорова с сенокосом, и все в памяти ожило: далекое, невозвратное время. Еще памятна вспашка: по полю, дымя трубами, плавно ходят один-два трактора, это гиганты «Кировцы», за плугом оживление, летают десятки чаек и грачей. У них пир. А ты стоишь и смотришь на пашню, как темнеет только что взрытая металлическим лезвием земля. Прогревается на солнце земля-кормилица, иной раз можно увидеть, как поднимается пар к небу, едва приметный. Скоро колхозники засеют поля рожью или картошкой, горохом или подсолнухом, а может поднимется разнотравье (полю дадут отдохнуть годок).
Помню на лесной дороге встретился нам однажды бородатый мужчина – родители, тихо переговариваясь, повторяли: «Никоненко». Актер жил и работал над ролью в Головково. Занесло в Головково и Порфирия Крылова (одного из Кукрыниксов), нарисовавшего улицу в деревне. Смотрю и узнаю дома.
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Как читал я в одном историческом труде: «…на пустошь Шилову вблизи погоста были переселены крестьяне из сел Вознесенского и Борщево, так появилось село Головково». Деревянная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы появилась в 1720-е годы. В 30-е годы XVIII века выкопали два пруда, возвели деревянные хоромы для тверского архиепископа, посадили яблоневый сад. В 1856 году по проекту архитектора Быковского началось строительство нового каменного храма. В 1864 году храм был освящен.
Я помню церковь в Головкове разоренной. Мальчишками приезжали мы на велосипедах к каменной громадине, с замиранием сердца пробирались внутрь, там всегда было сумрачно и прохладно. Под куполом ворковали голуби. На земле валялись бревна, полов не было. Потрясли меня на всю жизнь чудом сохранившиеся росписи. Эти изображения древних святых тронули мальчишескую душу. Очень хотелось забраться на колокольню, но лестница сгнила и обвалилась. За окнами шелестели листьями липы. Часть лип порубили при реставрации церкви. Старые росписи закрасили и переписали. А мне они снятся. Знаменитая художница Т. А. Маврина увековечила головковскую церковь и пейзаж, который в наши дни существенно изменился. Очень точно сказано у Мавриной о красоте подмосковного края: «Пейзаж за пейзажем. Целая непрерывная лента пейзажей, если день по душе. Где остановить глаз? Наше Подмосковье с малыми речками, неглубокими оврагами, невысокими увалами – так красиво»!
Помню я и исток Истры. «Два ручья, берущие начало в болоте у деревни Коськово, слившись образуют неширокую, но уже с четко выраженным руслом и заметным течением речку, – пишет Татьяна Алексеевна. – Неподалеку от места их слияния на возвышенном берегу в селе Головково стоит церковь…»
Помню я Истринское водохранилище у Кривцова, выброшенные на берег катера, казавшиеся мне пароходами. В Истре, через которую были переброшены два бревна, мы купались, едва ли где были места глубже метра, омутов мы не нашли. Чистая и холодная Истра. На другом берегу поля, засеянные подсолнухом и кукурузой. Теперь иное: вместо полей – дачи, дачи, дачи. Недавно мой старший брат спросил: «Как ты думаешь, могу я по течению Истры дойти от Лаптева до Солнечногорска?» Я очень засомневался: слишком заросло русло, чересчур застроены берега – не пройти. А в памяти: я все еще плещусь в Истринских водах, а над головой возвышаются ели.
Окрестности Солнечногорска богаты на памятные места и имена. Другая деревня Чепчиха возле платформы Сенеж. В XIX веке здесь стояла усадьба бабушки поэта Аполлона Майкова, живавшего в Чепчихе и написавшего:
Картины бедные полуночного края!
Где б я ни умирал, вас вспомню умирая;
От сердца полного все злое прочь гоня,
Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня.
А в другом стихотворении Аполлона Николаевича есть строка: «Себя я помнить стал в деревне под Москвой».
Усадьба не сохранилась, но в старом парке остались рукотворные пруды. Я помню, как на лодках катались по пруду жители дома отдыха. Сейчас и дом отдыха закрыт, на территорию майковской усадьбы не попасть. Легко было идти по земляным тропинкам парка, щедро засыпанным хвоей, вперед и вперед. За деревьями шумело Ленинградское шоссе.
Сенеж – чудо природы! В старой книге «Рыболов-спортсмен» за 1958 год можно прочитать две любопытные истории. «Сенежское озеро, расположенное в 60 километрах от Москвы и в двух километрах от станции Подсолнечная Октябрьской железной дороги, образовалось в результате устройства земляной плотины, сооруженной в долине рек Сестры и Мазихи. Ранее существовало небольшое озеро, площадью около 80 гектаров, на месте нынешней части озера, известной под названием Старого Сенежа. Возникновение озера Сенеж относят к 1825 году. Создание этого искусственного водоема связано со строительством водной системы для соединения Волги с Москвой через систему рек Дубна ‒ Сестра ‒ Истра. Для этого между верховьями рек Сестры и Истры был построен соединительный канал, который можно и сейчас видеть в Солнечногорске, а также на Истринском водохранилище в районе Кривцово – Миронцево»… Читать это, как смотреть и «путешествовать» по географической карте – дух захватывает!
Соединить Москву с Волгой задумал царь Петр в 1722 году. Инженер Вилим Генинг готовил русскому самодержцу проект в трех вариантах. Только отложили это дело на сто лет. Рыли канал, спрямили Истру, построили тринадцать каменных шлюзов. И в 1844 году пошли по подмосковным берегам бурлаки, тянувшие баржи с грузами. Но построенная Николаевская железная дорога обесценила «новый» водный путь. Перестали возить грузы по воде, заилились и заросли каналы. Скоро их бросили. Как иронична судьба, как история в чем-то напоминает зеркало…
Ах, Сенеж, мой, Сенеж – протяжно скажу я, почти повторив барда. Было время! О громадных сенежских карасях весом 4‒5 килограммов упоминает в своей книге «Рыбы России» знаменитый русский зоолог и рыболов Л.П. Сабанеев (1882). Гигантских карасей нам ловить не доводилось, но мой старший брат рыбу на озере ловил, а еще больше промышлял раков, пока берега не засыпали песком, нагородив пляжи.
Для себя недавно сделал я открытие: какое множество художников рисовало мой Сенеж! И художники замечательные. М. В. Маторин – один из лучших граверов неоднократно приезжал и работал на Сенеже. Его пейзаж с лодками считаю одной из лучших работ. Много работ создано художниками, но лучше один раз увидеть, чем бесконечно слушать рассказы.
Уже пожив на свете, добрался я до Тараканова, Шахматова, Боблова, увидев, наконец, блоковские места. Александра Александровича Блока до сих пор считаю своим соседом и земляком. С трепетом беру книги его стихов, читаю:
Полный месяц встал над лугом
Неизменным дивным кругом,
Светит и молчит.
Бледный, бледный луг цветущий,
Мрак ночной, по нем ползущий,
Отдыхает, спит.
Образы знакомые и родные… Вид елового леса, зубчатый рисунок верхушек (сказочный орнамент!) до сих пор приводит меня в восторг. С этих еловых зубцов начинается для меня всякий раз сказка. Жаль, что возле Головкова лес одряхлел и повырублен. Не могу я смириться с застройкой и заборами. Где было чистое поле – садовые товарищества. А ведь исторический пейзаж – это достояние народа. Как объяснить потом внукам, что такое вольная воля, полевой простор, если они жизнь видят из-за забора?
Впрочем, животным в зоопарке воля не нужна. Может и человек такое «животное в неволе»? Нет, не могу с этим свыкнуться, не тому учили А. С. Пушкин, А. К. Толстой, Н. А. Некрасов, Ф. И. Тютчев. Родина – она и в поле, и на пруду, и на грибной опушке, в августовском дожде, в добром поступке, чистом помысле.
Трепещет сердце в груди в ожидании того, что через тридцать минут автобус довезет меня в Ожогино или Тараканово.
Родная земля, ты и неузнаваемая – родная. Лес одряхлел, местами порублен, но и спустя сорок лет я знаю, как дойти до грибных полян, как выйти на старую квашнинскую дорогу, где еще на моей памяти перегоняли скот из Квашнино в Головково. Как красивы были засеянные горохом поля у Субботино! Мальчишками, мы совершали на них набеги, рискуя попасть под горячую руку сторожа. Знал я многих деревенских жителей: помню, как навоз возил кривой, толстый мужик на телеге. Однажды, в непогоду, его конь вытащил из грязи машину. В Лаптеве, за огородами стояла конюшня. Никого нет в живых из старых деревенских знакомых, и пейзаж изменился. Но почему душа болит и тянет на родное пепелище?
Хотелось мне, чтобы любовь к малой родине не оставляла нас, как родительское благословение. Только так и счастье не оставит…
