С 1 апреля 1889 года монумент, воздвигнутый на Марсовом поле, носит имя Эйфеля, хотя сам он до конца жизни называл его «трехсотметровой башней»
Алиса Даншох
Почти у каждой страны есть некий национальный архитектурный символ, который известен подавляющему большинству жителей планеты. Например, Биг-Бен в Великобритании, Кремль в России, Запретный город в Китае, статуя Свободы в Америке и Эйфелева башня во Франции. Однако далеко не все знают, что лишь одному-единственному человеку удалось поучаствовать в создании сразу двух национальных символов – статуи Свободы в Нью-Йорке и трехсотметровой железной башни в Париже. Интересно, что к внешнему облику обоих сооружений он не имел никакого отношения, зато отвечал за внутренние конструкции. Десять лет отделяет появление первого памятника от второго. Можно сказать, что американская 46-метровая металлическая леди стала прелюдией к следующему замыслу и в какой-то степени его генеральной репетицией.
За обеих дам ответственность несет инженер Эйфель, спроектировавший и построивший сотни мостов и виадуков. В первую очередь он всегда думал о необходимости своих работ для окружающих, и если нужность мостов ни у кого не вызывает сомнений, то какая польза от двух железных штуковин, даже если одна посвящена свободе, а другая – завоеванию революционных демократических ценностей? Эйфель сделает все возможное, чтобы обе служили человеку и обществу. Один только престиж чего стоит! Мне кажется, что Гюстав Эйфель заслужил несколько добрых слов в свой адрес.
Итак, 15 декабря 1832 года в городе Дижоне в добропорядочной буржуазной семье родился мальчик Гюстав Эйфель. Родни с обеих сторон у него было предостаточно, и некоторые дядюшки, тетушки и кузены оказали на Гюстава весьма положительное влияние. Например, кузен Ребуль, работавший в Парижской обсерватории, заинтересовал юношу астрономией, что привело впоследствии к возведению Эйфелем в Ницце самого большого в ту пору купола обсерватории. От дяди-винодела, в доме которого Гюстав часто бывал и где вкусно кормили, он унаследовал вкус к хорошему вину и изысканной еде.
Юный Эйфель учился легко, ему одинаково хорошо давались как гуманитарные, так и естественные дисциплины. Дополнительно он брал уроки рисования, математики, танца, ибо мальчики из приличных семей непременно должны были уметь танцевать. С особым удовольствием Гюстав занимался в спортивном зале. Родители любимому единственному сыну ни в чем не отказывали и тратили на него денег значительно больше, чем на дочерей. Благодарный сын ценил материальную помощь и к отцу и матери относился с глубоким почтением. Он мог служить образцом преданного семейным ценностям сына и брата, что не мешало ему манипулировать родичами. Гюстав легко со всеми ладил, обладал уравновешенным характером и прекрасным чувством юмора, без всякой злости, поэтому никто на него не обижался. Поступки его всегда были обдуманы и взвешены. От матери ему досталось невероятное трудолюбие, от отца – честность, верность долгу, а от далеких немецких предков – основательность и настойчивость. Гюстав тактично никогда не показывал своего превосходства и всегда подчеркивал заслуги других.
После окончания лицея в Париже Гюстав два раза пытается поступить в престижную Ecole Polytechnique и оба раза неудачно. Он останавливает свой выбор на Ecole Centrale, которая готовила инженеров широкого профиля, и заканчивает ее с прекрасными результатами.
На середину XIX века приходится бурный рост технического прогресса. В моду входят всемирные индустриальные выставки, где можно познакомиться с новейшими достижениями, увидеть все собственными глазами, а заодно и «пощупать», образно говоря. Как никогда профессия инженера становится и модной, и престижной, так что Гюстав Эйфель сделал правильный выбор. У него есть все качества, чтобы преуспеть, и единственное, чего ему не хватает, так это деньги, чтобы основать собственную фирму. На помощь приходят родители. Их средства помогают купить недалеко от Парижа участок земли, построить собственные мастерские и организовать свое конструкторское бюро. Эйфель специализируется на строительстве мостов и виадуков. На его счету десятки километров мостов по всему миру: в Испании, Португалии, Грузии, Алжире, в Индокитае, Поднебесной и повсюду в Латинской Америке. К сожалению, из-за интриг завистников в Петербурге отказались от проекта Эйфеля, предложившего свой вариант Троицкого моста. Однако «русский подарок» Парижу – мост Александра III – не обошелся без его помощи и очень украсил город на Сене.
Само собой разумеется, что наибольшее количество переправочных сооружений, сконструированных Эйфелем, находится во Франции. Однажды нам с друзьями выпала возможность воспользоваться уникальным мостом гениального инженера. Мост помог нам пересечь реку Луару во время путешествия по Бриарскому каналу, соединяющему Сену с Луарой. Поскольку мы передвигались по каналу на барже, напоминающей комфортабельный мини-отель, то по мосту Эйфеля мы не прошли и не проехали. Мы по нему проплыли под аплодисменты шагавших рядом пешеходов и остановившихся велосипедистов, с любопытством наблюдавших за плывущим посередине моста суденышком. Не знаю, как у окружающих, но у нас от шестисот шестидесяти двух метров Бриарского моста остались восторженные воспоминания. Нас сопровождало ощущение нереальности происходящего. Казалось, мы случайно попали на съемки рекламного сюжета о достопримечательностях французской провинции.
Ежедневное тестирование местного вина с посещением уютных погребков, включенное в программу путешествия, способствовало положительному восприятию происходящего. На время движения по мосту наша компания оказалась в центре внимания, и, судя по взглядам, нам очень даже завидовали. Пока пешеходы, разомлевшие от августовской жары, с трудом переставляли ноги, мы восседали в креслах под тентом на палубе баржи с бокалами холодного белого вина. Поравнявшись с группой усталых туристов, с изумлением нас разглядывавших, мы перегнулись через борт, вручили им бутылку охлажденного вина и предложили выпить за прекрасную Францию. Они радостно приняли дар и, с невероятной скоростью разлив содержимое бутылки по бумажным стаканчикам, крикнули: «Vive la France!» Если бы знакомство с Бриарским мостом, имеющим вполне уловимое сходство с парижским братом, носящим имя русского царя, произошло сегодня, то я бы обязательно воскликнула: «Да здравствует Гюстав Эйфель!»
Про Эйфеля можно сказать, что он всегда оказывался в нужном месте, в нужное время и с нужными людьми. Перефразируя термин «карьерный дипломат», хочется сказать, что Эйфель был «карьерным инженером» и достиг в профессии неслыханных высот. Что касается личной жизни, то к тридцати годам Гюстав окончательно решил, что хочет иметь семью и детей. Дело за небольшим – найти подходящую кандидатуру на роль жены. Она должна быть из хорошей семьи, с приличным приданым, приятной внешности, с покладистым характером, неглупой, хозяйственной и т. д., а также непременно из Дижона. Требования оказались слишком высокими и обернулись пятью отказами, которые унизили его, уязвили гордость, но не поколебали решимости жениться. Он написал отцу: «Будущее старого холостяка меня не прельщает… Необходимо, чтобы вы без промедления нашли в вашем окружении подходящую для меня девушку. Неважно, сколько за ней дадут денег, главное – добрый нрав и здоровье…» Перебрав множество вариантов, родители остановили выбор на юной девице с весьма скромным приданым, зато с ее семьей они давно были знакомы. Гюстава смутил совсем уж юный возраст претендентки, но после недолгих колебаний он все же согласился с предложением родителей, и 8 июня 1861 года состоялось венчание в родном городе жениха и невесты.
Эйфель увез жену в Париж, где он к тому времени обосновался и открыл собственную контору. В свой тридцатый день рождения Гюстав узнает, что скоро станет отцом. Он абсолютно счастлив: он любит свою жену, она отвечает ему взаимностью. Увы, их браку не суждено было продлиться долго. В возрасте тридцати двух лет молодая женщина умерла от неизлечимой болезни, оставив мужа с пятью маленькими детьми. Старшей дочери Клер только что исполнилось пятнадцать, и именно она убедила отца не вступать в новый брак. Гюстав больше никогда не женился, а рядом с ним всегда была любящая и любимая Клер. Она взвалила на свои хрупкие плечи все заботы о доме и семье. Она стала не только личным секретарем отца и незаменимой помощницей, но, что самое главное, его верным и надежным другом.
В своем завещании Эйфель не забыл никого, но большая часть его огромного состояния досталась Клер, которая оставалась рядом с отцом до его последнего дня. К изъявлению последней воли Гюстав сделал приписку: «…В случае, если мои дети, недовольные тем, что их старшая сестра получает львиную долю наследства, решат оспорить завещание, то тогда они не получат ничего…» Волю отца никто не посмел нарушить. Клер стала очень состоятельной женщиной. Помимо ценных акций, счетов в банке, объектов недвижимости ей досталась и вилла в Болье, но не от отца, а от мужа. Дело в том, что вилла на Лазурном Берегу была свадебным подарком Эйфеля и он записал ее на имя мужа Клер – Адольфа Салля. Одобрив брак любимой дочери с подающим надежды инженером, Эйфель поставил условие: молодые люди всегда будут жить рядом с ним. Возражений не последовало. Более того, вскоре после свадьбы Салль высказал желание работать в фирме тестя, и без малого сорок лет они не только жили под одной крышей, но и трудились бок о бок.
1885 год был отмечен в жизни Эйфеля не только свадьбой любимой дочери, но и другим событием, повлиявшим на его судьбу даже больше, чем замужество Клер. 30 марта Эйфель впервые представил обществу гражданских инженеров доклад, название которого в то время звучало так же неправдоподобно, как и романа Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Он был озаглавлен: «Железная башня высотой в триста метров для международной промышленной выставки 1889 года». Годом ранее Франция приняла решение торжественно отметить столетний юбилей Великой революции, уничтожившей монархию и приведшей к установлению Республики. Воздать должное «Свободе, равенству и братству» должна была демонстрация технических и интеллектуальных достижений, а следовательно, надо провести эксклюзивную международную индустриальную выставку и удивить весь мир. И тогда в ученых инженерных кругах стала бродить идея возведения супербашни. Сама по себе идея новизной не блистала. Человеки все время пытались вознестись повыше, хотелось оторваться от земли. Дохристианская Вавилонская башня до наших дней не дожила, а Пизанская под тяжестью времени наклонилась. Каждый уважающий себя замок непременно обладал башней, а Божий храм – колокольней. Пришла пора возвести нечто доселе невиданное.
Еще в 1833 году англичанин Ричард Тревитик предложил проект строительства башни из металла высотой в 324 метра и даже объявил подписку по сбору средств на нее. Увы, два месяца спустя инженер умер, однако идея его продолжала жить. Американцам очень хотелось отметить в 1876 году стольник декларации своей независимости подобным металлическим колоссом, да средств не нашлось. Прошло всего восемь лет, и на сей раз французы к своему революционному юбилею вознамерились отгрохать нечто подобное. В большом количестве появились разнообразные проекты. Однако до финиша удалось добраться лишь двум. Оба предлагали построить башни высотой в 300 метров: первый – из камня, второй – из железа. Из интриг вокруг высоток мог бы получиться захватывающий драматический сериал с огромным количеством действующих лиц. С одной стороны, наряду с автором проекта это государство и город, а с другой – разноликая общественность, возглавляемая культурной элитой страны. Мне кажется, что ни один национальный проект не вызывал таких яростных споров, такого количества заседаний разных комитетов, научных и общественных, таких протестов с подписанием петиций знаменитыми гражданами. Противники требовали не допустить осквернения прекрасного города Парижа. Нельзя впустить уродливую железяку в высшее общество собора Парижской Богоматери, Триумфальной арки, Лувра, Дома инвалидов… И все же «уродина» поселилась в центре столицы на левом берегу Сены, напротив Трокадеро, в углу Марсового поля. Она свысока поглядывала на весь город, не обращая никакого внимания на суетящееся внизу население.
Каким же образом в предъюбилейных гонках победил проект Эйфеля? Похоже, что без вмешательства высших сил не обошлось. В данном случае это была позиция государственных кругов, решивших написать гимн французскому техническому прогрессу. Конечно, не все политики разделяли подобную точку зрения. Некоторые примкнули к «культурному» движению. Многие литераторы, художники, архитекторы и просто эстеты считали, что демонстрацией новых моторов, машин и кухонных приспособлений нынче никого не удивить. Надобно подчеркнуть события и эмоции, пережитые за истекшие сто лет, и сделать «сентиментальную выставку». Эта экспозиция рассказывала бы об эволюции гражданского революционного духа. Колеблющееся большинство наблюдало за противостоянием индустриальных авангардистов и интеллектуальных сентименталистов.
Волевым решением правительство поставило точку в спорах. Технический прогресс и ожидаемая прибыль оказались весомее чувств и эмоций. В сентябре 1884 года Эйфель с двумя своими компаньонами зарегистрировали проект башни. Архитектору Стефану Совестру поручили разработать внешний вид сооружения. По одной из версий, он сначала на обычной бумажной салфетке нарисовал будущий символ Парижа и Франции. За основу Стефан взял пилон – обычную опорную конструкцию моста. Опора четырьмя лапами упиралась в землю и устремлялась вверх. Совестр принарядил пилон, одев его в ажурный прикид. Превратить набросок в трехсотметровую металлическую башню должен был Эйфель вместе со своими мастерскими, конструкторским бюро и привлеченными финансами. Кто шепнул Гюставу, что проект башни – это его пропуск в бессмертие, доподлинно неизвестно. Однако уже в декабре того же 1884 года Эйфель выкупил у партнеров их доли и таким образом стал единоличным владельцем будущего сооружения.
В первом официальном докладе о проекте башни Эйфель с невероятной точностью указал ее стоимость (3 миллиона 155 тысяч франков), ее приблизительный вес (4800 тонн) – и ошибся. Металлическая конструкция обошлась в два раза дороже и потянула на 7800 тонн. Зато обещание уложиться в 26 месяцев строительства Гюстав сдержал. Одним из главных аргументов в защиту своего проекта Эйфель выдвинул неоспоримую пользу, которую принесет Железная Дама. Она не только станет аттракционом и развлечением для посетителей во время выставки и после нее, но будет служить науке и городу. Несмотря на протесты и интриги одних, колебания других и медлительность третьих, 8 января 1887 года было подписано трехстороннее соглашение между государством, городом и Эйфелем. Оно давало строительству башни юридический и финансовый зеленый свет. Ровно через две недели началась великая стройка конца XIX века.
Сегодня все привыкли к облику Железной Дамы и не могут представить, что 135 лет тому назад ее возведение являлось техническим и человеческим подвигом. Каким надо было быть гениальным организатором, чтобы без единой осечки, точно по графику закончить объект в указанные сроки! И не только организатором, но и выдающимся инженером, чьи расчеты оказались безошибочными, а технические решения явились новым словом в строительстве. На стройке царили образцовый порядок и неподдельный энтузиазм рабочих. При ознакомлении с отчетами о ходе работ в Париже невольно приходит сравнение с репортажами с ударных комсомольских строек времен Советского Союза. Искренний энтузиазм людей делает стройки похожими, только во французской столице рабочие никогда не простаивали. Двадцать шесть месяцев парижане и гости столицы участвовали в реалити-шоу, наблюдая за ходом работ на Марсовом поле. Каждый мог прийти и посмотреть на рождение металлического чуда.
Эйфель грамотно использовал интерес публики к проекту. Он не упускал ни единой возможности выступить с докладом или отчетом на собраниях, заседаниях, в беседах, в газетах и даже на митингах. Он рассказывал о сложных технических вещах так, что даже те, кто никогда в жизни не слышал о сопротивлении материалов, его прекрасно понимали и начинали следить за ходом работ. Он всегда был скромен и не выпячивал собственных заслуг, зато не уставал подчеркивать вклад других, отдавая должное тем ученым и инженерам, которые ушли из жизни. Сегодня мы бы сказали, что Эйфель блестяще провел пиар-кампанию своего творения.
В день завершения стройки над башней взвился триколор и в честь рождения Железной Леди для рабочих и друзей был устроен первый торжественный прием. Эмоции захлестывали собравшихся. В последний момент на праздник пришли политики, чиновники и журналисты. На высоте трехсот метров гости подняли бокалы с шампанским и, произнося тосты, постарались выразить переполнявшие их чувства. На следующий день в газетах процитировали некоторые тосты: «Я пью за господина Эйфеля, за рабочих и за муниципалитет Парижа. Да здравствует Республика!» – сказал один из представителей власти. Рабочий, находившийся на стройке все двадцать шесть месяцев, от имени товарищей вручил Эйфелю цветы и, обращаясь к нему, произнес: «Пробил час, когда стало возможным созерцать воплощение вашей грандиозной идеи и восторгаться этим шедевром… Спасибо от имени всех моих друзей. Теперь мы сможем передать нашим правнукам, что мы работали над созданием самого грандиозного памятника в мире!»
Официально с 1 апреля 1889 года монумент, воздвигнутый на Марсовом поле, носит имя Эйфеля, хотя сам он до конца жизни называл его «трехсотметровой башней». Несмотря на продолжавшиеся протесты представителей культуры, муниципалитет принял решение установить табличку с именами всех строителей башни и выпустил памятные медали из бронзы и серебра. Также город не поскупился на денежные премии, а президент Республики подписал указ о присвоении г-ну Эйфелю звания офицера Почетного легиона.
В 1892 году вышла первая серьезная книга о башне. Ее автор Жорж Барраль написал много хорошего про Эйфеля: «Этот человек обладает упорной волей, железной хваткой… и при этом он доброжелательный, мягкий и даже застенчивый… Гюстав Эйфель всегда умел окружать себя командой трудолюбивых и смелых инженеров. У него чутье на таланты и возможности других людей. Его окружали те, кто целиком и полностью разделял его взгляды, его идеи, как в теории, так и на практике… Подобно Наполеону, который в своих военных битвах нашел генералов-единомышленников, так и Эйфель сумел окружить себя специалистами, достойными его идей и талантов».
Однако далеко не все разделяли восторги Жоржа Барраля или г-на Жансена – члена академии наук, директора Парижской обсерватории. Теперь противники башни требовали немедленного ее сноса. Несчастный Ги де Мопассан бежал из Парижа, заявив, что она сводит его с ума. Позиция автора популярных рассказов и романов не слишком задевала Эйфеля, тогда как негативное мнение престарелого и очень уважаемого Гюставом архитектора Гарнье больно ранило. Эйфель даже написал ему письмо, на которое поклонник помпезности и эклектики не счел нужным отвечать.
Пройдет совсем немного времени, каких-нибудь 10–15 лет, и представители помолодевшей богемы полностью откажутся от сопровождавших башню слов их предшественников. Нет больше «оскорбления городу», и не надо разрушать «уродину, несуразицу, нелепость, безвкусицу, недоразумение» на Марсовом поле. Новое поколение творческих деятелей и примкнувшие к ним изготовители сувенирной продукции провозгласили башню «источником вдохновения», назвали ее «триумфом воображения» и стали соревноваться, кто придумает самое оригинальное для нее сравнение. Вот некоторые из них: Гордый жираф, Пастушка облаков, Колокольня Парижа, Часовой Франции…
«Триумф воображения» стал триумфом ее создателя и кульминационной точкой карьеры инженера Эйфеля. Он устал от железа. Его подкосил скандал вокруг Панамского канала, когда его обвинили в получении взятки и даже приговорили к тюремному заключению. Процесс длился несколько лет и постепенно сошел на нет. Эйфель отошел от строительных дел и занялся метеорологией и аэродинамикой. Он стал чаще бывать на Лазурном Берегу. Прикупил паровую яхту «Аида» и частенько выходил на ней в море. Эйфель любил верховую езду, его часто видели на лошади на Кап-Ферра. Свой берлуганский сад Гюстав превратил в метеолабораторию, где из земли торчали многочисленные термометры, гигрометры, дождемеры и прочие психрометры. С результатами своих исследований Эйфель выступил в Ницце на конгрессе климатотерапии, и специалисты высоко оценили его доклад.
В 1912 году Эйфель купил в Болье соседний участок, что позволило ему значительно увеличить площадь парка. Теперь 80-летний Гюстав ежедневно объезжал свои берлуганские владения на симпатичной лошадке. Ему вдруг захотелось перестроить виллу, и он пригласил двух архитекторов. Они рьяно взялись за дело, и не успели местные сплетники глазом моргнуть, как терраса, выходящая к морю, превратилась в галерею флорентийского стиля с мраморными колоннами и многочисленными статуями. Возможно, предпринятые Эйфелем работы по благоустройству дома явились основанием для рождения нового лазурийского мифа: мол, на старости лет инженер Эйфель подрабатывал тем, что строил нуворишам роскошные виллы. Увы, жаль, конечно, лишать местные агентства по недвижимости соблазнительной легенды. А может быть, и не стоит этого делать. Почему бы не приписать герою еще одно деяние?
Во славу Вечности Гюстав Эйфель воздвиг трехсотметровую башню, а она отблагодарила его бессмертием.
