По страницам книги «Евгений Расторгуев. К 100-летию со дня рождения художника» (М.: «Издательский Дом “Городец”», 2021)
Александр Сенкевич
Существуют художники, в чьих творениях зримо отражается их душа, распахнувшаяся навстречу людям. И тогда неизреченное становится громко сказанным и, разумеется, услышанным. Ведь взаимодействие изображения и его автора – проблема не столько метафизическая и запредельная, как может показаться, сколько посюсторонняя. То есть земная и объясняемая логически выстроенными аргументами.
Евгений Анатольевич Расторгуев обладал редким и необыкновенным даром влиять своей личностью и своими творениями на психику собеседников и зрителей. И душа у него была не холодной, назойливой и поучающей, а отзывчивой, незлобивой и приветливой. Судя по его художественному и литературному наследию, он относился к людям рассудительным со склонностью к неожиданным эмоциональным проявлениям. Чтобы от тоски не зачахнуть, работал весело, себе в удовольствие. Как говорят, с присвистом. Любил повторять: «Искусство должно быть веселым, а русское – еще и озорным». Человеком Евгений Расторгуев был самобытным, ершистым, а бывало, что и задиристым. Мало на кого похожим. Не случайно же он получил среди своих домашних прозвище «Ежик»! Может быть, потому-то и книга-альбом, посвященная его 100-летию, получилась неожиданной как по форме, так и по содержанию. Ее составители Л. Варламова, Н. Варламова и А. Асташенков. Внешне она напоминает выставочный каталог, а по тематическому разнообразию составивших его эссе – эпикриз. То есть суждение о состоянии здоровья пациента. Она содержит диагноз, объясняет причину возникновения высокой болезни, которой художник был инфицирован уже в молодые годы. Чтобы еще глубже и основательнее понять, что из себя представляет это чрезвычайно редкое в наши дни заболевание, советую обратиться к поэме Бориса Пастернака с тем же названием – «Высокая болезнь» (1923–1928). Напомню из нее последнюю строфу:
Из ряда многих поколений
Выходит кто-нибудь вперед.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход.
Авторов в книге-альбоме «К столетию Евгения Расторгуева» двенадцать. Такое количество выбрано, как я предполагаю, случайно, а не умышленно. Хотя кто знает? В России с культом личности боролись, но его никто законодательно не отменял. Другое дело, что в данном случае намерения у составителей были что ни на есть самые благие и благородные и никакой опасности для читателей книги не представляют. К тому же учтем, что тяга к учению Христа в современной России велика и целительна.
О Евгении Расторгуеве и его творчестве рассказали двенадцать человек, хорошо его знающих. В основном это люди из его окружения. Все они имеют непосредственное отношение к изобразительному искусству либо как художники, искусствоведы, историки и кураторы художественных выставок, либо как собиратели и хранители его работ и почитатели его таланта.
Идеи хороши, когда от них есть какой-то толк
Известный художник Валерий Бабин, представитель династии художников, на двадцать лет моложе Расторгуева. Он, как заметил Сергей Сафонов, художник, руководитель галереи «Ковчег», вслед за старшим товарищем также делает свои эмоции убедительными для зрителя, используя для этого линии, цвет, пятна. (В галерее «Ковчег» в 1995 году состоялась первая персональная выставка Расторгуева, названная им «Ничевоки и вырезы»).
Как вспоминает Валерий Бабин в очерке «Одиннадцать ступеней вверх», глаза на новую живопись ему открыл Расторгуев, мастерскую которого в Москве на Фрунзенской набережной он впервые посетил в 1964 году с двумя своими однокурсниками из Свердловского художественного училища. Между ними и художником состоялся разговор, в котором принимала участие Тамара Петровна Гусева, жена Расторгуева: «За чаем говорили, конечно же, об искусстве, и сходу возник спор. Расторгуев назвал имена Сезанна и Матисса – мы отстаивали наших, Серова и Врубеля. А когда Расторгуев показал открытку какого-то Моранди (Е. А. недавно вернулся из Италии) мы просто опупели – как эту серую муть какого-то никому не известного фрязина-итальяшки ставить выше нашего великого колориста Василия Ивановича Сурикова! Я еще не знал, что спорить с Расторгуевым безнадежно. По накалу речей я был уверен, что ночевать мы будем не в мастерской, а на вокзале. Но нас не только оставили на ночь, но и оставили нам ключи от мастерской, так как на другой день Расторгуев и Гусева куда-то надолго уезжали. <…> Тогда я думать не мог, что эта уютная мастерская над Москвой-рекой надолго станет мне родной».
Иной раз Расторгуева, ревниво и наступательно оберегавшего свои взгляды на изобразительное искусство, заносило. Однако он никогда не выказывал ни речью, ни жестами пренебрежительного отношения к своему оппоненту. Разубедить Расторгуева в том, в чем он был уверен и что упорно отстаивал, было невозможно. Однако ему было несвойственно биться насмерть, чтобы стать центральной фигурой русского авангарда. Не добивался он этого положения даже при той немыслимой работоспособности, которую сохранял чуть ли не до последних дней своей жизни. Идея, в действенности и эффективности которой он был убежден, была для него важнее всего прочего. Успеха, денег, известности. В отстаивании своей правоты он на компромиссы не шел. Был фанатиком. Валерий Бабин отмечает эту особенность натуры Расторгуева: «Идея, возникнув однажды, надолго и полностью овладевала им. Так было с его идеей “живописи на кресте”, т. е. каждый живописный план должен лежать на кресте вертикали-горизонтали в плоскости холста. Позднее – это “ракурс света”. Встречаясь с кем бы то ни было, он сходу начинал: “Ты знаешь, надо писать ракурс света” <…> Последняя его идея была “цветной свет” (у Тамары Петровны Гусевой – особенно)».
Теперь мы знаем, что подобная напористость Расторгуева в распространении собственных идей объясняется не его желанием взять у кого-то из художников реванш. Он, как мне представляется, пытался объяснить им, где находится источник с живой водой, столь необходимый для омолаживания издыхающего на их глазах искусства. Об этом говорит художник Алексей Дмитриевич Березовский в эссе «Генератор идей Евгения Расторгуева»: «Писатель, искусствовед, художник, исследователь цветовых возможностей, мастер слова и великий остроумец, что по-человечески приятно, Евгений Расторгуев вписал в историю московского и зарубежного искусства веское изобразительное слово, зарекомендовал себя навсегда как открывателя нового в искусстве живописи и скульптуры. Он дал возможность зрителям, приходящим на выставки, отвлекаться от унылой обыденности окружающей жизни, обращаясь к тому источнику, который называется “Генератор идей Евгения Расторгуева”. Это возможность навсегда изменить свой взгляд на мир, а значит, и свою жизнь к лучшему».
Из эссе «Исконный художник Евгений Расторгуев», автор которого Андрей Дмитриевич Сарабьянов, историк искусства, искусствовед, эксперт живописи, издатель книг о русском авангарде, узнаем, что именно воплощает искусство художника, почему он обратился к неопримитивизму.
При всех благих намерениях и интересах художников-передвижников, как полагает автор эссе, они воспринимали народность только с внешней стороны. В «народном» сюжете, в деталях быта, костюма, окружения. Однако «к пониманию и освоению стилистики народного творчества русское искусство подступило, только когда на его сцену вышли художники-авангардисты. Народное искусство, наряду с древнерусскими иконами и фресками, стало объектом художественного восприятия. В нем увидели свою эстетику, свои законы, свою историю».
Сарабьянов относит появление «неопримитивизма» в русском изобразительном искусстве к самому началу XX века и связывает его с именами Михаила Ларионова (1881–1964), Натальи Гончаровой (1881–1962), Казимира Малевича (1878–1935), Владимира Татлина (1885–1953), Александра Шевченко (1883–1948) и других. Приставка «нео» означала, что эти художники не подражают народным мастерам. Их задача иная: научиться говорить их языком. Для ее осуществления они «изучали народную вышивку и одежду, игрушки, провинциальные городские вывески». Именно таким образом художники-неопримитивисты противостояли академизму, салону, политизированному реализму. Сарабьянов приходит в своем эссе к следующему умозаключению: «Неопримитивизм для Расторгуева тоже стал своего рода противостоянием официальному искусству, хотя не был вызовом, а оказался скорее “уходом в себя”. Но и до этого момента у художника уже была биография».
Жизнь прожить – не поле перейти
Теперь в России «Иваны, не помнящие родства» не в почете. Почти каждый пытается узнать как можно больше о своих далеких предках. По мере сил и с помощью воображения пытается вызвать из небытия образ своего генеалогического древа и пересчитать на нем все листочки.
Что касается Евгения Расторгуева, тут информации вполне достаточно, чтобы понять, из какой социальной среды он вышел, в каких условиях жил, а также из чего произрастал его талант. Относительно же его далеких предков никакой определенности нет. К тому же сам художник по поводу своей родословной не особенно заморачивался. Свое детство он провел в Городце, старинном, древнейшем на Нижегородской земле городке. От его невестки я узнал, что родители Евгения Анатольевича родом также из Городца. Расположен этот городок на левом берегу Волги. Давным-давно он был оборонительным форпостом для защиты Владимиро-Суздальской земли. Именно из него происходит одна из главных святынь дома Романовых – Федоровская икона Божией Матери, почитаемая за свои чудотворения.
Родился Евгений Расторгуев 23 февраля 1920 года в селе Николо-Погост Нижегородской губернии. Его отец Анатолий Александрович был сельским учителем, мать Елена Григорьевна, урожденная Жерехова, происходила из мещан. Новорожденного назвали в честь брата отца – офицера, погибшего в 1919 году. Другой брат отца относился к людям зажиточным. Он жил в Москве в собственном доме и во время НЭПа занимался торговлей.
Еще школьником будущий художник несколько раз приезжал к дяде. Первая поездка состоялась в 1930 году. Тогда он посетил Государственный музей изящных искусств и увидел полотна Поля Сезанна. Сказать, что они его потрясли – ничего не сказать. Они накрепко врезались в его сознание.
Зимой 1924 года семья Расторгуевых переехала в Городец на Волге в дом бабушки Анны Спиридоновны Хорошеньковой. Евгений был очень к ней привязан и часто вспоминал ее в разговоре с близкими людьми как женщину глубоко верующую и добрую. Особенно ему запомнились ее разговоры с Богом, когда она становилась на колени перед домашней иконой.
Художник в разговоре с близкими часто вспоминал город того времени: «Городец еще со старыми вывесками в деревянной резьбе. Прялочные донца продаются на базарах. Большие ярмарки по берегу Волги и на базарной площади». Расторгуев вспоминал, что для местного пряничника Алексея Горохова он, семилетний мальчик, написал масляными красками картину «Ниагарский водопад» и в розово-голубых тонах портрет Тургенева. Этот человек стал его первым художественным меценатом и щедро расплатился за работу полными собраниями сочинений Короленко и Гамсуна.
К 30-м годам семья увеличилась. У Евгения появились братья Владимир и Виталий, а также сестра Елена.
Новый переезд семьи в поселок Правдинск произошел в 1934 году. На этот раз отец оставил работу учителя и устроился бухгалтером на Целлюлозно-бумажном комбинате Балахнинского района. У Евгения начались занятия в кружке рисования при школе им. М. Горького под руководством Сергея Александровича Веселовского. Расторгуев готовился к поступлению в Горьковское художественное училище и осенью в него поступил.
Его первый учитель рисования был арестован 31 марта 1936 года, а 19 ноября того же года осужден на десять лет и отправлен в Соловки. Но жить ему оставалось недолго. 10 октября 1937 года Особая тройка УНКВД приговорила С.А. Веселовского к высшей мере. Его расстреляли 4 ноября 1937 года в Карельской АССР (Сандармох).
Теперь, как я надеюсь, нетрудно понять, в каких социально-политических и психологических условиях в те времена вызревали молодые таланты, которые впоследствии составили гордость русского искусства.
Абрам Маркович Эфрос (1888–1954), российский искусствовед, литературовед, переводчик, приблизительно в те же годы писал о художниках, своих современниках, что они «…могли ужиться рядом лишь в провинции, где близость по ремеслу сильнее отталкиваний по направлению». Да и в смертной очереди есть шанс не оказаться (определение А. М. Эфроса), находясь в удалении от крупных городов и ведя достаточно замкнутую жизнь.
Учеба в Горьковском художественном училище предопределила дальнейшую творческую судьбу и личную жизнь Евгения. Его основным преподавателем был Анатолий Васильевич Самсонов, ученик по ВХУТЕМАСу (Высшие художественно-технические мастерские) выдающегося художника-живописца Сергея Васильевича Герасимова. В Горьковском художественном училище, как замечает в своем эссе Андрей Сарабьянов, «Расторгуев прошел школу крепкой композиции и сочной, пастозной живописи, почувствовал прелесть импрессионизма и оценил цветовую гармонию Сезанна».
Там же он познакомился с начинающей художницей Тамарой Петровной Гусевой. Через много лет она станет его женой.
Как известно, жизнь идет быстрее, чем предполагаешь в молодости. Лишь успел Евгений окончить училище, как на следующий год началась война. Он был мобилизован в армию. Воевал на Карельском фронте. Участвовал в Петсамо-Киркенесской операции по освобождению Северной Норвегии. Сначала работал картографом, а вскоре оказался в общевойсковой газете 32-й армии «Боевой путь». Как отмечает Сарабьянов, «судьба постоянно заботилась о “продвижении” его в сторону искусства». И он в своем утверждении прав. В 1944 году молодой художник Евгений Расторгуев по приказу маршала К. А. Мерецкова был направлен на возведение комплекса «Свирская победа». Он попал в среду профессиональных мастеров, которые работали над созданием этого первого мемориального музея Второй мировой войны – архитектурного комплекса-мемориала, посвященного форсированию Свири и выходу советских войск в районе Лодейного поля к границе СССР. Среди тех, кто осуществлял этот проект, были художники разных стилевых направлений и даже ученик Павла Филонова.
После демобилизации в 1946 году Расторгуев сначала студент Института им. И. Е. Репина в Ленинграде, а затем, в связи с переездом в Москву, – студент Государственного художественного института им. В. И. Сурикова. На старших курсах он продолжил учебу в мастерской Сергея Васильевича Герасимова. Менее чем через год после окончания этого института по рекомендации С. В. Герасимова и В. Н. Бакшеева его приняли в члены Союза художников СССР.
Изобразительный язык Расторгуева начал меняться с 1964 года, о чем свидетельствует его картина «Дальний рейс», снятая с одной из выставок идеологической комиссией ЦК КПСС.
Что еще добавить к сказанному? Его участие в выставках как в родной стране, так и за рубежом. Например, в Париже, Нью-Дели, Бирмингеме, Пенсильвании, Варшаве, Торонто… Появление о его творчестве статей в журналах. Тесное сотрудничество художника с молодежным журналом «Юность», занятие им керамикой и книжной графикой. Все это содействовало в дальнейшем появлению городецких композиций. С приобретением в 1983 году Евгением Расторгуевым и Тамарой Гусевой дома в Городце городецкий миф окончательно материализовался в графике, живописи и скульптуре.
Эссе «Русское Зазеркалье» посвящено последнему десятилетию жизни художника. Его автор француз Ренэ Герра, доктор филологических наук Парижского университета, литературовед, собиратель, хранитель и исследователь культурного наследия Зарубежной России. Его знакомство с Евгением Анатольевичем состоялось в Москве весной 1998 года в мастерской художника на Верхней Масловке. Их познакомил коллекционер и меценат Виктор Яковлев, издавший незадолго до этой встречи книгу воспоминаний и размышлений художника о своей жизни. Книга называлась «Записки из Зазеркалья». Эта книга с интригующим названием не обманула ожидания Ренэ Герра узнать что-то ему неведомое и значительное. Как он признался, ее чтение стало для него «возвращением в мир русской народной культуры с ее колоритом и вольным духом». Ему представлялось, что этот дух навсегда исчез, а оказалось, что «он жив <…> во всю дышит, движется и куролесит, как в прежние времена». И вот что еще увидел Ренэ Герра в личности художника, что вызвало у него глубокое уважение: «Даже в годы “соцреализма” он сумел сохранить себя и свой мир, заселенный им же придуманными существами, которые словно пришли из русской сказки, сошли с народных картинок».
Тогда же, при первой встрече, Ренэ Герра пригласил Евгения Анатольевича с его женой Тамарой Гусевой, их невесткой художницей Людмилой Варламовой и внучкой Натальей Варламовой, в то время студенткой художественного факультета ВГИКа, провести лето 1999 года во Франко-русском доме, недалеко от Ниццы в Приморских Альпах. Этот Дом Ренэ Герра основал с братом Аленом в 1991 году в маленьком средневековом городке Бер-лез-Альп как частный Дом творчества для русских художников и писателей.
В то лето 1999 года Ренэ Герра и Евгений Расторгуев подружились. В августе 2004 года художник в альбоме французского слависта и хранителя духовных сокровищ Зарубежной России оставил запись: «Дорогой Ренэ! Вы гений в Париже, но в России Вас знают во многих уже городах и любят как человека, у которого в Париже своя Россия!! Дай Бог Вам! Самого большого счастья в этих двух странах!!».
«Да здравствуют прекрасные уроды, да здравствуют прекрасные искажения!»
Виталий Серафимович Манин (1929–2016), искусствовед, ведущий эксперт в области живописи XX века обратил внимание, что неопримитивизм при всей упрощенности его живописной формы, утрате колорита, огрублении цветовых отношений и деформации предметных очертаний не упростил образ, а сильно его усложнил. Можно сказать, обострил его, выведя «за пределы натуральности, но при обязательном условии воплощения индивидуальной интерпретации сущего, доводимой порой до гротеска или стремящейся к гротесковому искажению натуры». Если сформулировать короче, выделив основную мысль В. С. Манина, то можно ее уместить в одном предложении: «Дайте мне, наконец, увидеть самому собственными глазами и понять собственной головой и чувствами насколько меня волнует и зацепляет то, что висит или стоит на художественных выставках».
Искусствовед и художественный критик Михаил Красилин в эссе «Творец городецкого мифа» обратил внимание на одну существенную особенность творчества Евгения Расторгуева, заявив, что он «принадлежит к тому поколению отечественных художников, художественное сознание которых сформировалось на малой родине, еще до конца не успевшей растерять остатки патриархального мировосприятия».
Михаил Красилин убедительно рассказал, как Городец подействовал на будущего художника, из чего сложился его изобразительный язык: «И хотя уже не один год там гудела, как осиный рой, новая власть в кожанках, народная жизнь еще сохраняла свои устои, особенно ярко проявлявшиеся на местных базарах. Будущий художник здесь видел и знаменитые резные городецкие прялки, и яркие и выразительные расписные горы пасхальных яиц и шкатулок. На соседней знаменитой Нижегородской ярмарке можно было увидеть и крутых силачей, жонглирующих пудовыми гирями, и настоящую русалку в бочке с водой, черта за хвост подергать и множество других чудес. <…> Все это до поры до времени исподволь откладывалось в сознании впечатлительного паренька, чтобы спустя много лет проявиться в его замечательных картинах и скульптурах. Раннее знакомство с собраниями Третьяковской галереи и Музея нового западного искусства внесло свою лепту в формирование изобразительного языка художника. Прежде чем раскрылась многогранность творца городецкого мифа, Расторгуев прошел долгий путь поисков. <…> Он искал свой изобразительный язык в переработке художественного наследия двадцатого века. В работах поздних шестидесятых годов явно заметна попытка внедрения отзвуков кубизма и обращения к повышенной роли цвета, уже забытой под давлением чиновничьего соцреализма. Общение с северной природой, особенностями сельского быта, встречи с людьми пробуждают в художнике воспоминания о своих, знакомых с детства, городецких чудесах, о которых он позже, уже будучи полностью в мире собственного мифотворчества, воскликнет: “Да здравствуют прекрасные уроды, да здравствуют прекрасные искажения!”».
P.S.
В эссе Веры Калмыковой, предваряющей книгу-альбом, я с некоторым удивлением прочитал: «Откроем книгу, где каждый автор по-настоящему значителен на том уровне, где система ценностей включает понимание Другого как личности и как народа, где происходит аналитическое связывание линий в единый смысловой узел. И подумаем еще раз, как Расторгуеву повезло: интерпретации его творчества конгениальны самому творчеству. Такое всегда редко». Прочитал и вспомнил русскую поговорку: «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит». И тут же подумал: «А ведь лучше не скажешь!».
Евгению Анатольевичу Расторгуеву и на этот раз действительно повезло, как это случалось не единожды в его земной жизни.
