«Русская мысль» продолжает публикацию фрагментов из новой книги В. А. Зубакина, вышедшей в этом году в издательстве «Время» (начало читайте в №149/09); иллюстрации Александра Бровера
…Весть о политическом землетрясении в Петрограде разлетелась по миру со скоростью молнии; Россия играла на театре военных действий Первой мировой одну из главных ролей, и столь несвоевременный русский бунт привел к изменению расклада сил в Антанте. В германском Генштабе новость была воспринята с глубоким удовлетворением, а Лондон, осведомленный послом Бьюкененом, был полон тревоги и сожаления. Король Георг V в ночь на 3 марта написал в своем дневнике: «Узнал от Бьюкенена, что Дума принудила Ники подписать отречение и что Майкл назначен регентом… Боюсь, Аликс во всем повинна… Я в отчаянии».
Получалось, что это царица-немка, к которой и в Англии относились настороженно, довела русскую империю до краха. Можно не сомневаться в том, что уже завтра на Флит-стрит подхватят сенсационную новость и раздуют из нее настоящий пожар. Антигерманские настроения в обществе только усилятся, и родственная помощь, которую следовало бы оказать кузену Ники и его семье, обернется против Виндзоров, которые и сами еще несколько лет назад были Саксен-Кобург-Готами.
Наутро Дэвид, узнавший о событиях в России из газет, явился к отцу. Наследный принц кипел от возмущения и предлагал немедленно предпринять самые решительные меры по спасению военной союзницы от бунтующей черни.
– Это немцы все подстроили, – хмуро вымолвил Георг. – Теперь они договорятся с русскими: рука руку моет, ты сам знаешь.
– Есть свежие новости? – спросил Дэвид, кивая на бумаги, разложенные на столе.
– Есть, – сказал король. – Я их получаю по мере поступления, без задержек. Майкл, возможно, откажется от престола. И будет прав, между нами говоря.
– Почему? – спросил наследник.
– Ты знаешь Майкла, – сказал король. – Он твердый сторонник конституционной монархии, как у нас. Но она не приживется в России, а ни на что другое он не согласится.
– Ты хочешь сказать, что России грозит республиканский строй? – нахмурился Дэвид.
– Я хочу сказать, – Георг отрицательно покачал головой, – что в случае отказа Майкла от абсолютной власти России грозит хаос и гражданская война. И при этих обстоятельствах мы там уже никому не сможем помочь.
– Мы должны! – вскинулся наследник. – Это вопрос чести и сострадания!
– Да? – с интересом взглянул король в лицо сына. – А что скажет парламент? «Честь и сострадание…» А при чем тут интересы государства? Ты об этом подумал, принц?
– Нам нужно договариваться с немцами, прежде чем это сделают русские республиканцы, – сказал Дэвид. – Это отвечает государственным интересам, парламент будет тебе аплодировать. Хочешь, я поеду в Берлин? Дядя Вилли меня любит, мы сумеем обо всем договориться.
– О чем? – устало спросил невыспавшийся король.
– Мы вместе, – не задержался с ответом Дэвид, – быстро подавим мятеж в России и вернем власть Ники. Или Майклу. Это куда полезнее, чем бессмысленно торчать в окопах во Фландрии. Я там был на прошлой неделе – жуть!
Бесшумно ступая по мадрасскому ковру, в кабинет вошел дежурный офицер и, наклонившись, положил на стол перед королем телеграфную депешу. Георг пробежал текст глазами и протянул телеграмму сыну.
«Михаил отказался, – прочитал Дэвид. – Ситуация окончательно вышла из-под контроля властей. Николаю II и великому князю Михаилу грозит арест. Бьюкенен».
Подписав манифест о несогласии взойти на российский престол до одобрения народного Учредительного собрания, Михаил вернулся из Петербурга домой, к семье, в Гатчину. В особняке великого князя на Николаевской улице царило относительное спокойствие, чего нельзя было сказать о Гатчинском парке.
Созвездие холеных парков, разбитых по заказу графа Орлова и императора Павла французскими и английскими мастерами садового дела, позволили называть зеленое пространство вокруг дворца «гатчинским раем». И в этот «рай» полезли «черти в шинелях» – солдаты расквартированных поблизости полков, авиационной школы, да и дезертиры, добиравшиеся домой с фронта. Эта райская красота, которая ни тогда, ни в будущем Гатчинский парк не спасала, побуждала разбойников свирепствовать с особой жестокостью. Как видно, изящные парковые скульптуры и сооружения не соответствовали их представлению о прекрасном: они с вожделением крушили хрупкие беседки, а изысканные павильоны использовали как отхожие места.
Взрывы искреннего веселья у мародеров вызывали декоративные японские карпы, которые вот уже двести лет по звону колокольчика подплывали к берегам искусственных прудов за кормом; солдаты их насаживали на штыки и жарили над костром. Насыпные островки с установленными на них статуями древнегреческих героев и богинь тоже возбудили девственное любопытство солдат запасного полка – вчерашних деревенских парней. По подвесному мостику они добрались до острова Любви на Большом парковом озере, разбили статуи и вазы, разгромили павильон Венеры. Действительно, на кой сдалась революционному народу Венера с ее павильоном на пруду?
Особенно пострадали угодья, граничащие с дворцовым парком, издавна называвшиеся «Зверинцем»; животные, обитавшие там, привыкли доверять человеку и ожидали от него в весенние месяцы подкормку, а не пули.
Обитатели «Зверинца» – зубры, олени, бобры – пробуждали в солдатах первобытные чувства: догнать и убить! Стреляли, не жалея патронов, и уложили весной 1917 года немало зверья.
Назначенный Временным правительством дворцовый комендант пытался охранять парк, однажды даже организовал облаву на браконьеров, но символический караул на парковых воротах не смог предотвратить грабеж.
![](https://russianmind.com/wp-content/uploads/2022/10/2.jpg)
Более действенным профилактическим средством для парка оказались ежедневные верховые прогулки Михаила и Магомеда по дальним закоулкам парка; солдаты разбегались по кустам, завидев на просеке князя с грозным ногайцем в папахе. Когда понемногу удалось распугать мародеров, к прогулкам присоединилась Тата – четырнадцатилетняя амазонка не отставала от опытных кавалеристов. Иногда такая патрульная прогулка заканчивалась пикником: Наталья добиралась в дальние уголки парка на «роллс-ройсе» с водителем и расстилала на траве скатерть-самобранку к приезду уставших и голодных всадников.
Лето 1917 года было жарким, и следом за браконьерами и мародерами пришла другая беда: в парке, лишенном ухода и надзора, начались пожары. От костров мальчишек-пастухов, а то и от умышленных поджогов, тут и там загоралась сухая трава и хвойная поросль. Михаилу с Магомедом приходилось спешиваться и сбивать ветками огонь. Здесь-то они с огнем справлялись, а вот с революционным пожаром, полыхавшим неукротимо, словно глубинный торфяник, не удавалось справиться никому…
В конце августа, когда войска генерала Корнилова, в том числе и доблестная Дикая дивизия, подошли вплотную к Гатчине, Керенский приказал арестовать Михаила и доставить в Петроград. Корниловский мятеж (или инсценировка?) закончился для великого князя плохо: обострилась язвенная болезнь, и, вернувшись в Гатчину после освобождения из-под ареста, Михаил надолго слег в постель.
А в России революционная лихорадка обострилась до крайней степени и через пару месяцев грянул большевистский переворот.
По иронии судьбы, первый республиканский правитель России Керенский оказался в эти дни совсем рядом с последним императором России – в Гатчинском дворце, откуда и бежал, как принято считать, на автомобиле, угнанном у американского посла, то ли в женской одежде (версия большевиков), то ли, как вспоминал генерал Краснов, «в матросской куртке и синих очках». Больше доверия вызывает версия генерала – он ведь честно признал, что именно его казаки предали Керенского!
Вдогонку за первым председателем правительства первой русской республики во все стороны от дворца бросились отряды матросов и красноармейцев, прочесывая все леса и овраги, все дома в Гатчине.
Эта облава почему-то обошла стороной особняк Михаила на Николаевской, выглядевший с улицы, за деревьями, малопривлекательно: окна первого этажа забиты дощатыми щитами – от налетчиков, парадный ход по той же причине заколочен крест-накрест. Незваным здесь делать было нечего, а званые знали, как попасть в дом с заднего двора. Да и званых осталось в те смутные дни раз, два и обчелся: напуганные мирные люди предпочитали сидеть по домам, свет, по возможности, во всю силу не включать и на улицах появляться как можно реже.
Не поймав Керенского, но и не желая сразу возвращаться в голодный Петроград, матросы и красногвардейцы достреляли последних оленей в Зверинце. В поисках поживы один из поисковых отрядов, тащивший за собой пулемет «максим» на колесах, наткнулся на псарню, стоявшую в стороне от дворцовых построек, в глубине парка, переходившего в лес. Ворота были закрыты, заложены брусом изнутри. В веселом кураже искатели очередной забавы начали стучать в ворота кулаками и стрелять в воздух. Приотворилась щель в заборе, и в проеме появился Яков, псарь.
– Тут для вас ничего нет, – сказал Яков, дороги не уступая. – Одни собаки.
– Твои, что ль, собаки? – спросили у него.
– Михаила Александровича, – ответил Яков и губы поджал. – Царева брата.
– А ну отходи, пес царский! – потребовали красногвардейцы. – Мы проверим! – И отпихнули Якова прикладами, и добавили кулаками.
И веселым глазом моргнуть не успели, как из сумрака псарни серыми молниями обрушилась на них стая меделянов. Один красногвардеец упал на лежавшего ничком Якова, другой кровью залился – меделян одним прикусом вырвал ему горло. Началась паника. Застучали выстрелы. Пулеметчик направил свой «максим» в глубь псарни и открыл стрельбу. Собаки шли на незваных, как на приступ, и ложились замертво под огнем. Отступая, красногвардейцы добили Якова штыками и бросились кто куда. Сильные раненые собаки еще хрипели в лужах крови на полу псарни, уцелевшие вырвались на волю и разбегались по лесу. Одичание ждало их, как и всю Россию вместе с ними.
На том завершилась жизнь псаря Якова, а вместе с ним и история породы меделянов в России.
![](https://russianmind.com/wp-content/uploads/2022/10/3.jpg)
Судьба царя… Для устойчивости власти этот вопрос большевикам надо было решить раз и навсегда. Сидя в эмиграции, в мирной обстановке, большевистские вожаки почитывали книжки, и поучительную историю Французской революции многие из них знали назубок. Свергнутый царь, гражданин Николай Романов, разгуливая на свободе, самим своим присутствием представлял угрозу для «власти рабочих и крестьян» – Ленина и его разбойного окружения. Уцелевшие сторонники прежней российской власти видели бы в царе притягательную для реставрации монархии фигуру. Стало быть, свергнутый монарх должен навсегда исчезнуть с горизонта.
Как это сделать – казалось бы, что тут может быть неясно! Об убийстве Николая задолго до октябрьского переворота грезили большевики из женевской «Каружки» и бомбисты из эсеровских боевых групп, анархисты и даже кое-кто в армии. Под революционными лозунгами захватив власть в Петрограде и не укрепившись пока в своем новом положении, Ленин всеми силами и способами стремился не допустить роковых ошибок вождей Французской революции. Решение о дальнейшей судьбе «гражданина Романова» было одной из первоочередных задач «гражданина Ульянова», и это решение он тщательно продумывал и взвешивал. То, что царя следовало ликвидировать, не допустив его выезда за границу, не вызывало у него сомнений: в Лондоне он станет белым знаменем реставрации и будет представлять реальную опасность для новой власти. Бывший царь – потенциальный враг, а врагов надо уничтожить, чтоб не смогли они помешать победе революции. Это – единственный верный ход, в другом нет нужды. На освобожденный народ надо нагнать смертный страх, и тогда он будет послушен. Страх правит людьми, а не любовь, запреты, а не разрешения – это должно быть ясно профессиональным революционерам, ломающим саму Историю через колено! А жалостливые либеральные интеллигентишки пусть не путаются под ногами и убираются вон. Этих слюнтяев надо будет выпустить за границу, пусть себе едут, и априори объявить их врагами – народ любит бороться с врагами из своих, такая освежающая борьба способствует идеологическому укреплению общества.
Итак, царь Николай… Нет царя – нет проблемы. «Почти нет», надо прибавить, чтоб не ошибиться. Остаются: властолюбивая жена, пятеро детей, брат, числившийся русским императором один-единственный день, две сестры и вдовствующая мать. Ближний круг монарха, императорская фамилия, каждый из членов которой может претендовать на престол. От них надо избавиться, всю семью извести под корень – это разумный прием самообороны, обеспечение безопасности пролетарского государства, не более того. Самообороны и устрашения… История не простит нам колебаний в этом вопросе. Всех – под корень! И начать надо, на пробу, с последнего царя, бывшего великого князя Михаила.
Хорошо было бы поставить на Дворцовой площади гильотину и обезглавить всю компанию – с воспитательными целями, учитывая французский бесценный опыт. Или, на худой конец, просто повесить. Но последствия такого публичного действа непредсказуемы – у мировой буржуазии свои представления о справедливости и морали, и она не собирается от них отказываться: народная казнь у всех на виду будет воспринята на Западе как проявление средневекового варварства, следовательно, не вызовет симпатии к нам у европейцев и таким образом помешает осуществлению всемирной пролетарской революции. А поэтому надо действовать целенаправленно, но скрытно. И не брать на себя лично ответственность за принятое решение: разгневанный народ сам расправляется со своими тиранами – это куда верней!
Такую точку зрения охотно разделяли с Лениным его приближенные – Свердлов, Зиновьев, Урицкий; они ничуть не сомневались в том, что всех до единого потенциальных претендентов на власть следует устранить как можно скорей. Такова тяжелая поступь Истории, и горе многим, кто оказывается на ее пути… Троцкого к «царскому делу» решили не привлекать – он был склонен к драматическим эффектам, и намечаемая казнь царя могла опасно воспламенить «демона революции».
Теперь надо было спланировать операцию, найти исполнителей, дать сигнал – и концы в воду… А в мутной воде русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», среди охваченных кровавой вседозволенностью недоумков подыскать действующих лиц, с открытой душой готовых на цареубийство, было нехитрой задачей.
Продолжение следует