Испытания князей Лобановых-Ростовских
Екатерина Федорова, доктор культурологии, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова
Наш рассказ – об испытаниях и невероятном с точки зрения событий Гражданской войны побеге семьи князей Лобановых-Ростовских от красного террора в православную Болгарию, которую они выбрали местом вынужденной эмиграции. И здравый смысл, и множество фактов, известных нам теперь о судьбах подобных семей, говорят о том, что спасение князей было невозможно. Судите сами: семья была близка ко двору Его императорского величества Николая II.
Глава семьи, князь Иван Николаевич, помещик, близкий друг семьи Буниных, чье родовое гнездо находилось недалеко от имения Лобановых под г. Ефремовым Тульской губернии, имел придворный чин камер-юнкера. Должна заметить, что советскими историками, в связи с А.С. Пушкиным, нам издавна внушалось, что это чин якобы невысокий, и в силу возраста – унизительный для великого поэта. Правда в другом. К 1915 году число пожалованных чином по всей Российской империи не достигало и 400 человек. К этому чину князю Ивану прилагалась почетная должность управляющего государственными конезаводами. До октябрьского переворота Россия была бесспорным лидером в мире коневодства, добившись многообразия уникальных и благородных пород лошадей. В крестьянском и помещичьем хозяйстве лошадь была важнейшим помощником, товарищем, другом. Лошадь была насущной частью жизни для всякого русского, культура которого была сформирована до революции. Взглянув на должность Ивана Николаевича глазами прошлого, можно оценить ее значимость для России.
У Ивана Николаевича был и чин коллежского советника (VI класс в Табели о рангах соответствовал военному полковнику), он был причислен к Главному управлению землеустройства и земледелия. Разумеется, в этой области он знал толк, будучи трудолюбивым помещиком, то есть организатором хозяйства в своих имениях: селе Лобаново Ефремовского уезда Тульской губернии и в селе Троицкое-Лобаново Бронницкого уезда Московской губернии. Его винокуренный завод в селе Лобаново давал 100 тысяч рублей годового дохода. Крестьяне были зажиточными и уважали хозяина.
Князь владел узкоколейной железной дорогой для перевоза зерна в город Аккерман в Бессарабии. Видимо, в благополучные годы избытки урожая зерна из своих имений князь Иван Николаевич переправлял за границу по этой железной дороге.
Часто князь Иван танцевал на придворных балах с императрицей Александрой Федоровной. А супруга князя, княгиня Вера Лобанова-Ростовская (урожденная Калиновская), литературно и художественно одаренная женщина, участвовала в развитии Школы искусств, созданной императрицей. Вера Лобанова-Ростовская вспоминала: «Государыня… восхищается русским искусством, стараясь повсюду разыскать его проявления. Она основала для этого школу в Петербурге. Там шаг за шагом по затерянным лоскуткам и образчикам восстанавливалась целая отрасль старинного русского производства, которая иначе могла совершенно исчезнуть… Я была в этой школе лично, приносила туда образчики старинных узоров и производства, которые перешли ко мне от матери и бабушки, и могу судить о прекрасной и серьезной постановке ее, проводимой все тою же Императрицею, которую упрекают в недостатке любви к России».[1]
Старшая сестра князя Ивана – Ольга Николаевна, в замужестве леди Эджертон — одна из любимых подруг королевы эллинов — великой княгини Ольги Константиновны, внучки императора Николая I. Позже, в эмиграции, Лондоне и Париже, она откроет модный дом «Поль Каре» и важнейшей ее целью станет – дать работу обнищавшим русским. Но и художественное значение дома неоспоримо: Ольге Николаевне удалось познакомить Европу с русскими элементами одежды (высокий воротник, шлейф), русской вышивкой, видами орнамента и даже внедрить их в повседневный обиход. Младшая сестра князя Ивана Николаевича — княжна Любовь Николаевна (позже Лэндфилд, жена профессора Калифорнийского университета) — фрейлина императрицы Александры Федоровны, а также великой княгини Марии Георгиевны, младшей дочери королевы эллинов.
Следует отметить особую близость семьи к великой княгине Елизавете Федоровне. Фрейлиной ее была двоюродная сестра князя Ивана – Людмила Лобанова-Ростовская, позже жена Константина Балясного. Он — адъютант великого князя Сергея Александровича, супруга Елизаветы Федоровны. Родная сестра князя Ивана, Александра Николаевна, или Фафка, как звали ее близкие («Сашка» в детском произношении), тоже была в свите великой княгини.
В письмах 1895–1899 гг. великой княгини к мужу, домашних и теплых, сообщающих сведения о важных лишь для самого узкого круга событиях, постоянной и активной фигурой является княжна Александра Николаевна. В связи с Фафкой и ее заболеванием, которое глубоко травмировало великую княгиню, Елизавета Федоровна пишет и о Вере Дмитриевне Лобановой-Ростовской: «она женщина сердечная и тактичная; и ведь как она нас поняла в это прискорбное, мучительное время, как помогла в нашей ужасно трудной задаче…»[2].
А в 1907 году Елизавета Федоровна становится крестной матерью сына Лобановых-Ростовских Дмитрия.
Деятельная семья, которая занимается хозяйством, улучшением жизни крестьян, благотворительностью, восстановлением народной культуры. Блестящее положение во времена Российской империи! И весьма опасное, когда колесо судьбы круто разломило Россию на две враждующие части…
Была и другая сторона жизни князей Лобановых, связанная с их духовными руководителями и старцами. Они считают себя «Оптиными детьми». Их окормляют близкие к знаменитым русским обителям – Оптиной пустыни, Троице-Сергиевой Лавре и др. – преподобные Оптинские старцы Варсонофий (Плиханков), Амвросий (Гренков), Иосиф (Литовкин), Анатолий (Потапов), схиархимандриты Венедикт (Дьяконов) и старец Зосима (Минаев), схиигумения исповедница София (Гринева), священноисповедник Георгий (Егор) Чекряковский, супруги Нилусы.
И когда начинаются испытания семьи, старцы не оставляют их своим попечением, направляя их действия. Порой семье кажется, что, следуя необычным рекомендациям духовных руководителей, они поступают опрометчиво, нелогично, странно. Однако же результатом становится удачное и невероятное стечение обстоятельств, помогающее семье в очередной раз избежать гибели.
Испытания семье предначертаны задолго до роковых событий октябрьского переворота. Смерть маленького сына князя Ивана и княгини Веры оказывается первым, личным этапом мытарств семьи. Далее следуют постепенное и потому особенно мучительное разорение фамильного гнезда; лишения и испытания других членов семьи; тяготы друзей, знакомых; наконец, напасти у людей их круга и сословия. А затем — невзгоды, злоключения и взаимное озлобление множества людей в России, затянутых стихией общего краха. Княгиня Вера Лобанова вспоминала: «Подполье напрягало все усилия, чтобы приблизить катастрофу: подкапывало, расшатывало и подпиливало устои нашего отечества, толкая его в страшную пропасть»[3].
Связь семьи с крестьянами, с народом не потеряна. Маша, женщина из народа, близкая Вере Дмитриевне духовно, самый дорогой ее друг, бывшая ее «горничная Марихен», а перед октябрьским переворотом монахиня Дугиненской обители, возникшей под духовным руководством Оптиной и возглавляемой ее чадом, игуменьей Софией (Гриневой), говорит ей: «Судьба России, Ваше Сиятельство, как хранительницы Православия и родины сонма святых, по свидетельству старцев, совершенно особенная: недаром она называется в народе “Святою Русью”. А вместе с тем мы знаем, что стала она себя вести чуть ли не хуже прочих стран».
Княгиня сосредоточенно, порой ожесточенно борется с черными мыслями, одолевающими как искушение; ее вера, живая, трепетная, далека от всего внешнего, сусального, картинного. Как в жизни это и бывает. Когда погибает ее маленький сын, она то падает в пропасть отчаяния, то молитвами вновь поднимается, то опять океан горя подавляет ее. И она вновь хватается за соломинку молитв. То взлет, то падение, то утешение, то неутешная боль. И именно этот реальный путь скорби может и сейчас, и сегодня поддержать и укрепить российских женщин: «Я начала становиться на молитву по три-четыре раза в день. Но какая тяжесть, какая мука! На душе и сердце каменная сухость. Чем больше я себя принуждала, тем яростнее терзал враг. В изнеможении после молитвы я бралась за чтение… Однако мое состояние с началом молитвы о смерти еще ухудшилось… Стоило мне лечь вечером и закрыть глаза, как особый род оцепенения находил на меня. При полном сознании я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, а враг под видом бесформенного, серого, отвратительного зверя-человека то приближался ко мне, то прятался от меня. В такие минуты мне стоило громадного труда вспомнить имя Господа Иисуса Христа и опалить Им врага».
Молитвы батюшке преподобному Серафиму Саровскому на Пасху даруют ей сон. «Слова сыночка: “Я умер, но жив”, – пели в душе моей и успокаивали сердце…»
Печаль матери остается с ней до конца ее жизни, но сон приносит свободу от ожесточения.
Ее старцы — это преподобный Варсонофий Оптинский, который помогает ей справляться с печалями во времена, еще не знавшие большевизма, «каждое слово которого я своевременно записала и запомнила на всю жизнь». И «Болящий Иоанн», духовное наставление которого незримо ведет ее по испытаниям в эпоху «Совдепии» — и выводит «из чистилища».
По сей день скрыто подлинное имя «Болящего Иоанна» — прозорливого старца, крестьянина по происхождению, жившего в обителях Тамбовской губернии близ уездного города Лебедянь: до 1912 года в обители «Щит и Ограждение», затем, до своей смерти в 1921 году, — в Крестовоздвиженском монастыре, где и происходили его встречи и беседы с княгиней Верой в 1918 году.
Когда над семьей нависла смертельная опасность, живая вера княгини Веры приводит к «болящему Иоанну», и тот дает бесценные советы. И она следует им – со всей твердостью воли, поддержанной молитвой. Оступаясь, не доверяя самой себе, но действует в соответствии с указаниями старца. Она оказывается главной в спасении семьи, оплотом и поддержкой всем домашним.
Семья всем известна и любима в Ефремове, вблизи которого имение Лобановых. Однако подогреваемая красными агитаторами ожесточенная агрессия против помещиков заставляет князей бежать из родных мест. «Болящий Иоанн» дает совет: «Ехать». А убежать просто невозможно. В поезд для беженцев нельзя попасть помещикам.
Княгиня Вера вспоминает: «Если бы рассказать все то, что мы предпринимаем, обыкновенно настроенному человеку, то он подумал бы, что мы семья умалишенных: по слову полуживого крестьянина мы распродаем к приближающейся зиме все наше имущество и рассчитываем выехать в поезде, к которому и приблизиться не имеем права».
Княгиня, чувствуя себя ответственной за семью, колеблется, мучится сомнениями, но усилием веры следует путеводной звезде, указанной «Болящим Иоанном». И находятся люди, которые помогают переодетым князьям попасть в поезд.
Облава. Остановка поезда. Многие арестованы. У семьи находят фамильные ценности. Расстрел, как происходило в те годы? Нет, вновь удается спастись.
Но страшное – только впереди.
«В то время семьи никуда не пускали мужчин, боясь за них, а действовали лишь женщины…»
Князя Ивана трижды арестуют… Позже он вспоминал: «…ночью войдет вдруг чекист, зажжет электричество, грубо разбудит свою жертву, ударит прикладом и спросит: “Как чувствуете себя, Ваше превосходительство?” Низко-низко опустится седая голова; жертва молчит и только тихо покатится по щеке слеза… В ночь расстреливали от 15 до 25 человек…
Да, я рад, конечно, что вырвался из этого ада, но должен сказать, что я видел там краешек неба: так чудно возвышенно было настроение многих; среди них и я порой чувствовал себя действительно христианином…»
А о князе в заключении рассказывали вот что. Ночью «нарядили» семь заложников — рыть яму. «Для нашего ли расстрела яму рыть?» — спрашивали они… Один только князь ничего не спрашивал, но еще останавливал и уговаривал других: «Не малодушествуйте, господа, пойдемте скорее на работу; Господь нас не оставит — на смерть ли мы идем, или нет — Он всегда с нами!»
Княгиня далека от предвзятости мнений: и «красные», бывало, являют «человеческое лицо», а «белые», например, демонстрируют явную зависть.
«Память о многом ужасном, несправедливом и страшном оставила в душе народа непреодолимое чувство мести. У лучших из них всегда бессознательно шевелится в душе: “Хоть бы немного господа пожили в нашей коже”… Сколько… жертв дала эта бойня белых и красных. Одни погибали вскоре же… другие протомились дольше, а многие томятся и по сей день, измученные туберкулезом, неврастенией, полной инвалидностью и прочими недугами. Число этих страстотерпцев нам не перечесть…» – пишет Вера Дмитриевна.
«Новая» жизнь, как будто оценив могучую натуру русской женщины, жены-матери-хозяйки, испытывает княгиню Веру, кажется, всевозможными испытаниями – и большими, и мелкими (но оттого не менее ужасными), всеми видами человеческой злобы.
«Жизнь начиналась и нелепая, и странная, и неудобная – привыкнуть к ней было невозможно», – пишет Вера Дмитриевна. Неумело утопленный на ее глазах котенок, которого она спасает, вылечивает, а соседи позже выбрасывают из окна; злобно вырванные цветы, которые посадил младший сын, лишенный всех радостей, необходимых в детстве. Это ранит навсегда. Но это не тот ужас, который она переживала во времена красного террора в течение 1919–1920 гг. и который может лишить человека рассудка.
Семья оказывается в Одессе. Вера Дмитриевна живет с детьми и старой матерью в особняке своего родственника, бывшего члена Государственного совета Алексея Николаевича Лобанова-Ростовского. По роковому стечению обстоятельств именно в этом особняке чекисты ежедневно расстреливают своих жертв. «Я ходила две недели по человеческой крови, мои подошвы и каблуки были окрашены в красный цвет», – вспоминала княгиня Вера.
В это страшное, голодное, тяжелое время она на износ работает сестрой милосердия. Скудно и бедно одетые, чудесным образом Лобановы вновь остаются неузнанными. Кошмар красного террора, который только чудом обходит до поры до времени княжескую семью, заставляет прийти к единственному решению, которое бы позволило физически выжить домашним – к новому побегу из Одессы по водам Днестра через границу с Румынией. В долгом пути на чужбину семью вновь ожидают опасности, тюрьмы и лишения. По образному выражению княгини: «Направо огонь, налево вода, впереди стена, а сзади пропасть».
В конце пути члены семьи Лобановых-Ростовских попадают в Болгарию. Некоторое время, при болгарском царе Борисе, семья живет благополучно. Но не все спасены. В «Совдепии» без всяких вестей пропала навсегда дочь Лобановых — Анна Ивановна. В 1932 году, пытаясь вернуться на родину, был расстрелян их сын Иван Иванович. А еще в 1921 году погиб другой сын: белый офицер Никита, который благодаря мужеству, чуду, молитвам родных неоднократно спасался там, где, казалось, спасение невозможно. Но спасение оказалось лишь отсрочкой, последствия Гражданской войны догнали его три года спустя, оборвав его молодую жизнь.
Княгиня вспоминала: «Три года он провел в кровавой бане, многократно был ранен, несколько раз находился в плену у большевиков, столько же раз стоял у “стенки” и, хотя каждый раз и бывал чудесно спасаем, но потрясений все же не избежал. Болел он и сыпным тифом; еще не долеченный, пошел в бой, страдал последствием отмороженных ног после того, как красные гнали его без сапог на расстрел по снегу, когда, уже падая от изнеможения, он был отбит подоспевшим отрядом белых. И опять: кровь, кровь и кровь! Вот какою сплошною мукою была жизнь моего сына с девятнадцати до двадцати двух лет. Результатом этого стала гибель Никиты в августе 1921 года…»[4]
Вера Дмитриевна покинула этот мир в 1943 году, не узнав об аресте еще одного сына — Дмитрия Ивановича, крестника великой княгини, который вместе с невесткой Ириной Васильевной (урожденной Вырубовой) и 11-летним внуком Никитой оказался в тюрьме. Они прошли свой, уготованный им путь мытарств. Не узнала Вера Дмитриевна об их неудавшемся побеге, расстреле Дмитрия Ивановича, о жуткой судьбе в лагере старшего сына Николая Ивановича. Об этом рассказал ее внук в своих воспоминаниях[5].
Вот какие мысли и чаяния о России высказала княгиня Вера, чеканным слогом выразив сущность большевизма. Может быть, ее слова вскоре станут «цитатой из классики»: «Часто отождествляют большевизм с коммунизмом. Но последний представляет лишь отвлеченный, хотя и вредный бредовый идеал, взятый напрокат большевиками, работающими на почве зла и обмана. Советская власть (или большевизм) никаких моральных основ не имеет. А служит, сознательно или бессознательно, тайным темным силам. Украшается тем, что в данный момент ей выгодно для целей разрушения Христианского мира. Бутафорией для нее и был коммунизм. Он оказался крайне неудобен в государственном масштабе. А потому был беззастенчиво отброшен. Верую, что большевизм доживает свой последний период».
Вера Дмитриевна обращается ко всей русской диаспоре, рассеянной по миру: «Прошу моих читателей, кто еще молод, навестить мою родину, когда она, сбросив с себя оковы рабства, воскреснет к новой жизни после невиданных миром испытаний. Когда, осознавшая себя и счастливая, она вновь покроется крестами храмов и обителей. Тогда заблистает в ней опять старческая мудрость на вразумление и утешение ближнего своего. Тогда вновь назовут ее, как и раньше “Святая Русь”».
Вопреки несчастьям, в душе княгини Веры был свет: «Годы проходили, молодость души уходила безвозвратно. Я уже не только перелистывала страницы книги о жизни и смерти, но уже читала ее внушительные строки. И поняла опытом, что смерть на земле – это трагическое завершение нашей земной жизни – могла произойти только от неповиновения Творцу, неповиновения, ведущего к потере нашего спокойствия и радости. Я познала также опытом, что все гонятся за счастьем. А оно у нас в руках — только никто не видит его и не хочет видеть, а наоборот, с каждым днем удаляются от него все дальше и дальше».
[1] Княгиня Вера Дмитриевна Лобанова-Ростовская. О российской трагедии XX века. До и после 1917-го. Воспоминания матери. Публикатор: князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский. М., изд-во «Минувшее». 2020. 1200 стр. 250 ил.
[2] Письма преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. М., 2011
[3] Здесь и далее: княгиня Вера Дмитриевна Лобанова-Ростовская. О российской трагедии XX века…
[4] Там же.
[5] «Рюрикович на переломе эпох». М., изд-во «Минувшее», 2020.
