К 90-летию Юлиана Семенова
Владимир Казаков
В 1984 году я оказался в армии, в ракетных войсках стратегического назначения, среди бескрайних болот Белоруссии. Однажды в полку объявили тревогу, и бойцы бросились в казарму на построение. Капитан Коваленко удивленным голосом сообщил, что из Москвы пришел приказ: на время показа телесериала «ТАСС уполномочен заявить» всякие занятия – строевые, боевые или политические – отменяются.
Почему-то именно это сразу вспомнилось, когда начал писать о Юлиане Семенове. Не любимый мною и миллионами Штирлиц, не майор, впоследствии полковник Костенко из «Петровки, 38», «Огарева, 6» и «Противостояния», даже не поиски Янтарной комнаты, которую по телевизору вместе с Семеновым искала, наверное, вся страна, а именно этот эпизод из жизни недоучившегося студента, неожиданно загремевшего в армию.
Кстати, только сейчас понял, что майор Костенко в исполнении Василия Ланового и полковник Костенко в исполнении Басилашвили в «Противостоянии» – это один и тот же герой. А все герои у Семенова – живые люди. Поэтому им веришь. Веришь Мюллеру, когда у него очень болит голова, потому что которые сутки не спит, веришь Шелленбергу, которому присылают американские сигареты «Кэмел» через нейтральную Швецию, потому что других не признает, и уж на все сто веришь Штирлицу, несмотря на очевидную дурь с картошкой на 23 февраля! Кстати, именно Семенов впервые показал гитлеровскую верхушку обычными людьми, а не шайкой дебильных клоунов, как было принято до него.
В одном из интервью Семенов говорит: «Писатель обязан раздавать себя своим героям, только тогда герои будут живыми людьми». То есть автор есть и в Кальтенбруннере, и в хитром Бормане, и в радистке Кэт. «Госпожа Бовари – это я», говорил французский классик, так любимый Семеновым. Поэтому герои самого без преувеличения известного произведения про Великую Отечественную войну такие настоящие. Конечно, есть книги о войне намного более сильные – того же Симонова, Некрасова или Богомолова, но только Штирлиц столь популярен.
Юлиан Семенов – ровесник моего отца. Что это за поколение? Войну они встретили детьми. Молодость прошла под знаком «оттепели». Когда в середине 50-х на прилавки книжных хлынула переводная литература, не иметь дома томик Хемингуэя или Ремарка – ну это все равно, что жить без электричества. Конечно, это касалось только столиц, крупных городов и богемной, образованной молодежи, к которой принадлежал Семенов.
Отец – крупный номенклатурный журналист, заместитель главного редактора «Правды», репрессированный. Сын в 24 года входит во всесильный клан Михалковых, женившись на приемной дочери Сергея Владимировича. Учится в МГУ, в институте востоковедения. Вместе с Примаковым, кстати, будущим премьером и шефом внешней разведки России.
Это поколение, начитавшись Сэлинджера и Фитцджеральда, грезило о внутренней свободе, западном торжестве сильной личности, индивидуализме – вперемешку с обувью на толстой подошве и джинсами, конечно. Но и одновременно (вот парадокс) они мечтали о возврате к ленинским принципам, к идеалам социализма, к «комиссарам в пыльных шлемах». В противовес сталинизму, конечно.
В этом поколении – Аксенов, Юрий Казаков, чуть младше Шпаликов, Вознесенский, чуть старше Трифонов, Окуджава и многие другие разнокалиберные таланты, выскочившие, как опята на опушке, в период «оттепели». И Горбачев, кстати.
Вот эта образовавшаяся в 50-х годах дикая смесь из западной демократии, подцепленной исключительно из книг, и веры в торжество ленинских идей, в «социализм с человеческим лицом», который изначально основан на других этических предпосылках, и привели многих к жизненному тупику. А когда они пришли к власти, то и нашу страну – к краху. Но это совершенно другая тема. Хотя какая она другая… Просто Юлиан Семенов – яркое воплощение этой идеологической абракадабры. Лучший друг Андропова и при этом входит в компанию так называемых диссидентов. Нет, конечно, он не диссидент (упаси Господи!), но в задушевных товарищах – исключительно инакомыслящие. Одновременно с комитетчиками.
Очень характерны воспоминания его дочери Ольги: «С комитетом его связывали долгие годы дружбы с Юрием Владимировичем Андроповым, а Андропов для отца – это, в общем-то, где-то был идеал, потому что Андропов, на его взгляд, был демократичен достаточно, Андропов мечтал о демократических выборах, о хозрасчете, то есть они оба робко мечтали о демократии, о каких-то изменениях, потому отец его искренне уважал, ценил и любил…».
Самая, пожалуй, яркая особенность прозы Семенова – это опять сочетание несочетаемого: невероятное количество информации и при этом удивительный лиризм. В том же фильме «ТАСС уполномочен заявить» походя мы узнаем, что Стейнбек завидовал Хемингуэю, потому что тот воевал в Испании; что лучшие свечи для машин выпускает фирма «Бош»; что, когда в 1918 году умер анархист Кропоткин, Дзержинский выпустил арестованных анархистов на похороны под честное слово, и они вернулись. И еще: цитаты из апостола Павла, сведения об африканской живописи, восхищение от общепита Макдоналдс. Нужно ли это было для сюжета? Ни в коем разе. Просто в этом чувствуется буквально детское любопытство автора.
Когда Семенова однажды спросили, что он хочет донести до читателя в своих книгах, он ответил так: «Информацию. Тяга человечества к информации невероятна. Чем точнее мы следуем за документом, тем больше информируем человека. Кстати, хочу заметить, что информация – сложное понятие. Человек должен знать: где, когда, кто? Только тогда мы можем обращаться к его сердцу, к его совести. Тогда он откликнется. Информированный человек уже не глух и не слеп».
А вот вторая составная часть его прозы – это нежность. Всем советую прочитать Семенова конца 50-х – начала 60-х годов. Это удивительные, набухшие любовью, как весенние почки, новеллы. «Прощание с любимой женщиной», «Дождь в водосточных трубах». Да и в Штирлице тоже бездна лирики. Почему у романа и фильма такое странное название, кто-нибудь задумался? А ведь в самом конце четко написано:
«“Семнадцать мгновений апреля, – транслировали по радио песенку Марики Рокк, – останутся в сердце твоем. Я верю, вокруг нас всегда будет музыка, и деревья будут кружиться в вальсе, и только чайка, подхваченная стремниной, утонет, и ты не сможешь ей помочь…”
Штирлиц резко затормозил. Движения на трассе не было, и он бросил свой автомобиль, не отогнав его на обочину. Он вошел в хвойный лес и сел на землю. Здесь пробивалась робкая ярко-зеленая первая трава. Штирлиц осторожно погладил землю рукой. Он долго сидел на земле и гладил ее руками. Он знал, на что идет, дав согласие вернуться в Берлин. Он имеет поэтому право долго сидеть на весенней холодной земле и гладить ее руками…»
Сквозь всю демократическую шестидесятническую шелуху, сквозь дебри либерализма Семенов сумел выйти к имперскому герою. Герой, за которым великая страна. Которая никогда не оставит его в беде. И поэтому он ничего не боится. Поэтому он спокоен и красив. Это и Штирлиц, и журналист Степанов, и полковник Славин. А сейчас таких героев нет. Просто страна исчезла – вот и герой исчез.
