Эпоха политических интриг
Тео Гуриели
Весной 1814 года правители разоренной и обескровленной наполеоновскими войнами Европы осознали, что российский император Александр I стал самым могущественным из всех монархов благодаря военным силам, которые имелись в его распоряжении. В первую очередь это понимали дипломаты и военные.
С октября 1814-го и до июня 1815 года в Вене проходило совещание монархов и важнейших дипломатов Европы по вопросам международных отношений, новых границ и безопасности на континенте. Оно было названо Венским конгрессом. Все аналогичные встречи и совещания назывались теперь конгрессами.
Одним из главных организаторов Венского конгресса был австрийский канцлер Клеменс фон Меттерних, который некогда сыграл ключевую роль в заключении брака между Наполеоном и австрийской принцессой. Мастер политических интриг, он верил, что сможет манипулировать ходом конгресса.
Меттерних сделал все возможное, чтобы отложить конгресс на осень и дать Австрии несколько оправиться. Александр согласился на такую отсрочку, несмотря на то что хорошо понимал интриги Меттерниха, а также игру иных враждебных России политиков, таких как Роберт Стюарт, виконт Кэстльри, который занимал пост министра иностранных дел Великобритании с 1812 по 1822 год, и французский король Людовик XVIII. Все с беспокойством ожидали, не пожелает ли Александр играть роль нового повелителя Европы. И, пусть пока еще не дружно, готовились к отпору. Секретарь Меттерниха Гентц позже писал: «Приехав в Вену, император Александр уже был более или менее в ссоре с Австрией, Англией и Францией».
Виконт Кэстльри был представителем самой сильной после России страны, и Александр делал из этого надлежащие выводы, хотя и считал министра холодным педантом. А вот кого царь совершенно не переносил, так это французского короля Людовика XVIlI. Александр не желал его возвращения на французский престол. Некоторое время он даже носился с идеей о воцарении Наполеона II, маленького короля Римского, и когда Людовик все-таки занял престол, Александр стал решительно настаивать на том, чтобы дать Франции конституционную хартию. Не потому, конечно, что императору нравились конституционные учреждения, но он соглашался с мнением своего советника по французским делам, умного и ловкого корсиканца Поццо ди Борго. Александр понимал, что Бурбоны будут сметены новой революцией, если в качестве громоотвода не установить во Франции конституцию. Но Людовик XVIII и его брат граф д’Артуа готовы были пойти на любые шаги, лишь бы избавиться от опеки императора России.
23 сентября, за неделю до назначенного на 1 октября 1814 года открытия конгресса, в Вену прибыл представитель Людовика XVIII, министр иностранных дел Шарль Морис де Талейран-Перигор. Александр знал Талейрана очень хорошо. Недаром тот столько раз просил и получал от царя деньги и не очень обижался, если ему отказывали. Но хитрость Талейрана, его неподражаемая ловкость, находчивость, знание людей – все это делало его противником несравненно более опасным, чем Меттерних, который любил приписывать себе все эти качества, но в действительности ими не обладал. Слабость позиции Талейрана заключалась лишь в том, что на Венском конгрессе он был представителем побежденной страны, и ему требовалось проявить максимум сообразительности и умения лавировать в опасных дипломатических водах.
Еще до прибытия в Вену
Талейран уже знал, какая проблема займет внимание конгресса в первые же дни. То был сложный «двуединый», как его называли, польско-саксонский вопрос. Александр, войска которого после отступления Наполеона заняли Варшавское герцогство, заявил открыто, что этой добычи не уступит никому А так как Варшавское герцогство состояло главным образом из земель, захваченных Пруссией (еще по трем разделам Польши) и лишь в 1807 году отнятых у Пруссии Наполеоном, то прусский король Фридрих-Вильгельм III претендовал на компенсацию. Александр обещал ему эту компенсацию в виде присоединения к Пруссии королевства Саксонии. Саксонию царь планировал отнять у саксонского короля в качестве наказания за то, что тот слишком долго был верным союзником Наполеона.
Талейран сразу же понял, что для него выгоднее всего дать бой на этой почве. А бой был необходим ему для достижения основной цели: вбить клинья между Австрией, Россией, Англией и Пруссией, победившими Францию в 1814 году. Талейран сообразил, что в данном случае с точки зрения интересов Франции рациональнее всего выдвинуть так называемый «принцип легитимности». Этот принцип заключался в следующем: Европа, собравшаяся в лице своих государей и дипломатов на Венский конгресс, должна при перераспределении земель и изменении территориальных границ оставлять в нерушимом виде то, что существовало до начала революционных войн, то есть до 1792 года. Если бы этот принцип был принят и осуществлен, то не только Франция получила бы уверенность в целостности своей территории, защищать которую военной силой она в тот момент была не в состоянии, но и стремление к территориальному расширению со стороны России и Пруссии были бы купированы. Талейрану, конечно, выгодно было бы сначала сговориться и с Меттернихом, который тоже не желал отдавать Польшу России, а Саксонию Пруссии, а также с виконтом Кэстльри, который держался по этому вопросу того же мнения, что и Меттерних. Но общего сговора пока еще невозможно было достигнуть: дела в этом направлении продвигались довольно туго. Меттерних и Кэстльри относились к Талейрану с подозрением, допуская возможность новой измены с его стороны.
4 октября 1814 года Талейран явился к Александру, и между ними произошло неприятное объяснение. Талейран выдвинул свой пресловутый «принцип легитимности»: Александр должен отказаться от тех частей Польши, которые не принадлежали России до революционных войн, а Пруссия не должна была претендовать на Саксонию. В ответ на замечание царя, что Россия своей победой заслужила награду, Талейран заявил: «Я ставлю право выше выгод!» Услышав это, Александр, вообще говоря, хорошо умевший владеть собой, просто взорвался. Проповедь о святости права читал ему в глаза тот самый Талейран, который в Эрфурте продал ему же, Александру, Наполеона и получил за это денежное вознаграждение из российского казначейства. «Лучше война!» – заявил Александр.
Затем наступила очередь виконта Кэстльри. Ему Александр объявил, что решил «исправить моральное прегрешение, допущенное при разделе Польши». Царь не ставит своей задачей немедленно, тут же на Венском конгрессе, воссоединить все части былой Польши. Он может говорить пока лишь о польской территории, занятой его войсками в 1814 году. Он создаст из этой части Польши Королевство Польское, где будет сам конституционным монархом. Он не только восстановит Королевство Польское из областей, которые по праву завоевания мог бы просто присоединить к России; он даже пожертвует этому конституционному королевству и Белостокскую область, полученную Россией в 1807 году, и Тарнопольскую область, приобретенную ею в 1809 году.
Кэстльри признал предполагаемую конституцию, которую Александр I желает дать своей Польше, слишком опасной для Австрии и Пруссии; он выразил опасение, что австрийские и прусские поляки взволнуются, завидуя своим собратьям, пользующимся конституцией. Император только этого и ожидал. Получалось, что его стремление обеспечить полякам независимость и свободу зашло столь далеко, что даже министр «свободной» Британии убеждает его не быть столь либеральным.
Меттерних согласился было на уступку Саксонии прусскому королю, чего требовал Александр, но непомерное усиление русской мощи в случае присоединения Варшавского герцогства к России чрезвычайно беспокоило австрийского канцлера. И тогда Меттерних предложил Кэстльри такой выход: дать знать прусскому уполномоченному Гарденбергу, что можно было бы иначе уладить дело. Австрия и Великобритания соглашаются на отдачу всей Саксонии прусскому королю, но зато Пруссия должна немедленно изменить Александру, примкнуть к Австрии и Англии и вместе с ними не допустить овладения Александром Польши (Варшавского герцогства). Саксония, таким образом, должна была послужить платой королю за измену Александру.
Король Фридрих-Вильгельм III, поразмыслив, решил отказаться от этого плана. Было ясно, что неспроста Меттерних и Кэстльри не привлекли Талейрана к намеченной сделке. Для короля прусского внезапно раскрылась вся опасность его положения. Что будет, если Талейран расскажет обо всем Александру, а главное, предложит тому совместные дипломатические (а может быть, и не только дипломатические!) действия Франции и России против Пруссии?
В конце концов король Фридрих-Вильгельм III признал за благо сообщить обо всем Александру, чтобы доказать все благородство своих намерений. Александр призвал Меттерниха и объяснился с ним начистоту. По этому поводу Талейран злорадно доносил Людовику XVIII, что даже с провинившимся лакеем не говорят в таком тоне…
Работа конгресса, осложненная упорной внутренней борьбой, не двигалась вперед. Тогда Талейран переменил тактику. Франция, объявил он, заинтересована не столько в том, чтобы воспрепятствовать возвышению России, сколько в том, чтобы не усилилась Пруссия, непосредственный сосед Франции. Он дал понять Александру, что Франция не поддержит Англию и Австрию в их оппозиции против создания в пределах империи Александра Королевства Польского; однако Франция ни в коем случае не согласится на передачу Саксонии прусскому королю.
То был хитрый ход. Александру пришлось решать серьезную проблему. Он называл саксонского короля изменником, уверял, что Пруссия получит Саксонию в обмен на потерянную ею часть Польши, и прусский король был некоторое время спокоен. Однако Талейрану удалось убедить Меттерниха и Кэстльри в необходимости заключить соглашение трех держав – Австрии, Франции и Англии ‒ и сомкнутым строем вступить в решительную дипломатическую борьбу против России и Пруссии, чтобы воспрепятствовать включению Саксонии в состав Пруссии или хотя бы передать Саксонию прусскому королю в виде отдельного королевства.
Сговор состоялся. 3 января 1815 года соглашение было подписано представителями трех держав: Австрии, Великобритании, Франции. Естественно, оно должно было остаться в строжайшей тайне от Александра и от кого бы то ни было вообще. Один экземпляр остался в Вене у Меттерниха; другой был передан Талейрану и немедленно отослан в Париж королю Людовику XVIII, а третий получил на руки Кэстльри и отвез в Великобританию принцу-регенту Георгу.
Этот тайный договор так усилил сопротивление саксонскому проекту, что Александру оставалось либо решиться на разрыв с тремя европейскими державами и, быть может, даже на войну против них, либо уступить. Александр решил не начинать новой войны. Он уступил, и саксонский король водворился окончательно в своих бывших владениях. Прусскому королю оставалось подчиниться своей участи.
Конгресс уже приступил к подведению итогов, как вдруг участники его были потрясены неожиданной вестью: 1 марта Наполеон высадился во Франции. А еще через три недели, 20 марта 1815 года, он уже вошел в Париж. Империя была восстановлена. Бесспорно, слухи о разногласиях, раздиравших Венский конгресс, сыграли немалую роль в решении Наполеона покинуть Эльбу. Но самый большой сюрприз ждал его в Париже. В кабинете короля, бежавшего впопыхах из Парижа вечером 19 марта, Наполеон нашел тот самый секретный договор от 3 января 1815 года, который был послан Людовику XVIII из Вены Талейраном. Наполеон немедленно приказал снарядить курьера, и тот помчался с этим пакетом в Вену. Наполеон приказал вручить документ императору Александру. По словам Бутякина, в присутствии которого Александр впервые прочел направленный против него секретный договор, царь покраснел от гнева, но сдержался. Когда к нему пришел Меттерних, который с момента возвращения Наполеона ждал спасения Европы главным образом от Александра, тот молча протянул ему тайный плод дипломатического творчества австрийского канцлера. Меттерних так растерялся, что, по-видимому, в первый и последний раз в жизни даже не нашелся, как солгать; очень уж велика была неожиданность. Но Александр говорил с ним на этот раз примирительным тоном: в конце концов, главным врагом обеих стран была Франция…
За несколько дней до битвы при Ватерлоо, а именно 15 июля 1815 года, произошло последнее собрание Венского конгресса и подписание его заключительного акта. Участникам конгресса казалось, что они создали нечто весьма прочное. На самом деле они соорудили здание, которое довольно скоро начало рассыпаться. Бельгию подарили голландскому королю; за Данией закрепили германскую провинцию Шлезвиг-Гольштейн; Австрии отдали чисто итальянское население Ломбардии и Венеции; Германия оставалась поделенной на 38 самостоятельных государств; Польша снова была поделена на три части. И всюду возвращались старые династии.
Дипломаты Европы разъехались из Вены с сознанием, что, хотя формально в Европе и числится пять «великих держав», но на самом деле направление всей международной политики сосредоточено в руках России, Австрии и Британии. Что касается Пруссии и Франции, то они должны были приложить еще немало усилий, чтобы занять вполне независимое положение.
Меттерних принадлежал к числу тех участников конгресса, которые – особенно на первых порах – остались довольны результатами работы конгресса и были убеждены в прочности своих достижений. Александр в этой прочности вовсе не был уверен и после конгресса сразу стал искать форму постоянного общения и сотрудничества монархов.
Главные участники завершившегося конгресса явно питали друг к другу далеко не теплые чувства. Особенно активно выражал свое отрицательное отношение к России Меттерних. Этот циничный интриган без конца твердил, что России доверять нельзя. Вот его слова: «Располагая внутренними ресурсами, которых не знают другие цивилизованные страны… имея возможность безнаказанно отказаться от всякого союза и положить конец всякой войне, отозвав свою армию, Россия благодаря своему географическому и политическому положению всегда должна возбуждать опасения, особенно же при таком правительстве, у которого нет твердых принципов и которое действует лишь по капризу, по обстоятельствам момента».
Александр вернулся с конгресса убежденный в том, что Меттерних лжец и предатель и что Австрия – готовый союзник для любого врага, который захочет выступить против России. В более широком смысле к царю пришло понимание факта (который Россия признает и сегодня): европейским политикам вообще нельзя верить, а договоры и союзы для них – пустая формальность, не имеющая никакой цены.
Между тем в Европе росли национальные и революционные движения за более свободные формы политического устройства государства. Поэтому в 1815 году тремя монархами – русским, австрийским и прусским – было подписано заявление о взаимопомощи, к которому постепенно присоединились все континентальные монархи, кроме папы римского и турецкого султана.
Некоторое время казалось, что в этом Священном союзе найдена формула мира. Но в конце жизни и сам Александр убедился в непрочности подобного союза. Ему открылась печальная истина. Дипломаты держав, вошедших в Священный союз, не переставали с жаром утверждать на всех трех конгрессах (Аахенском 1818 г., Троппау-Лайбахском 1820–1821 гг. и Веронском 1822 г.), будто основная цель у них одна: борьба с революциями и организация необходимых вооруженных интервенций по мере проявления не только в Европе, но и вообще на земном шаре мятежного революционного духа. На самом деле наряду с этой целью существовали и другие.Австрийский канцлер Меттерних боялся революции, но начинал думать, что габсбургской державе грозит распад скорее от соседства русского колосса, чем от внутреннего революционного взрыва. Фридрих-Вильгельм III боялся и революции, и возможного союза Людовика XVIII с Александром I. Он совсем уже приуныл, когда при Карле Х и Николае I, накануне июльской революции, этот союз стал близок к осуществлению. Наконец, сам Александр, ненавидя революции, совсем не верил своим друзьям по Священному союзу. Он подозревал ложь и подвох в каждом их слове, потому что не забывал, как Меттерних создал у него за спиной враждебную коалицию трех великих держав. Словом, экономические и политические интересы правителей, их взаимная боязнь и бесконечные интриги уже в первые годы после создания Священного союза фактически свели его эффективность к нулю.
Более всего, конечно, боялись России. Большинство европейских политиков соглашалось с высказанной Наполеоном на острове Св. Елены мыслью о том, что Россия при известной предприимчивости может повторить и завершить дело, которое осуществлял он сам, а именно – покорение Европы.
Прошло несколько лет, и обнаружилось, что Англия далеко не во всем готова следовать за Священным союзом. Конечно, из пяти великих держав, которые составляли в те годы европейскую «пентархию», наиболее близкой к революционному взрыву представлялась как раз Англия. Рабочий класс, переживавший время лютой нужды, жесточайшей эксплуатации и периодической безработицы, был раздражен и время от времени проявлял свое недовольство в виде бурных выступлений. Буржуазия громко и решительно требовала избирательной реформы. Виконт Кэстльри, герцог Веллингтон, лорд Ливерпуль, да и сам принц-регент Георг, конечно, всецело разделяли непримиримую позицию Священного союза в отношении «революционной гидры». Однако, когда на конгрессе 1818 года в Аахене Александр выдвинул идею создания всеевропейского монархического ареопага с периодическими съездами для рассмотрения текущих дел, английские делегаты Кэстльри и Веллингтон решительно этому воспротивились, что вызвало недовольство Александра. Он даже собирался ехать в Лондон, надеясь там повлиять на принца-регента. Александру хотелось, чтобы «пентархия» совместно решала задачи, выдвинутые Священным союзом. Но лорд Ливерпуль, глава кабинета, ни за что не хотел этого царского визита; он поспешил написать Кэстльри в Аахен, чтобы тот попытался отговорить императора. Александр в Англию не поехал.
Но тут произошло событие, которое, по мнению западных политиков, показало определенную слабость самой России применительно к массовым выступлениям. В октябре 1820 года имели место демонстративные выступления солдат Семеновского гвардейского полка Российской императорской армии, вызванные жестокой муштрой и иными мучениями солдат, которым подвергал их полковник Федор Шварц. Он был боевым офицером, заслужившим признание в годы Отечественной войны, но, судя по всему, проявлял излишнее рвение.
Меттерниху удалось получить сведения об этом происшествии и представить Александру дело так, что и в России уже начинается нечто вроде испанских и неаполитанских революционных событий, что побудило Александра отказаться на время от вмешательства в греческие дела. Кроме того, реальным руководителем русского внешнеполитического ведомства был тогда граф Карл Нессельроде, давно купленный Меттернихом.
Меттерних считал, что переиграл Александра, но на всякий случай сговорился с английским представителем Стюартом, чтобы враждебная позиция Англии по отношению к вмешательству России в греческие дела немедленно стала известна Александру. Кэстльри приказал Стюарту решительно отклонить всякое участие Англии в намеченной интервенции Священного союза в Неаполе и Пьемонте, но в то же время приветствовать посылку туда австрийских войск. Что же касается Греции, то Кэстльри продолжил интригу Меттерниха: он велел своему представителю в Петербурге Вэготу передать Александру такое сообщение: «Греки образуют разветвление того организованного духа возмущения, который систематически пропагандируется в Европе и который проявляется взрывом всюду, где ослабевает по какой-либо причине рука правящей власти».
Меттерних торжествовал: австрийская интервенция погасила революцию в Неаполе и Пьемонте, греки были брошены на произвол турецкого султана. Канцлер решил, что габсбургская династия вполне может теперь опереться на Англию. Но тут его ждал жестокий удар: виконт Кэстльри перерезал себе перочинным ножом сонную артерию. На освободившийся пост британский кабинет назначил Джорджа Каннинга.
Новый глава дипломатического ведомства разработал принципиально новую доктрину британской внешней политики. В отношении Соединенных Штатов его политика была такой: из их врага они становятся дружественной страной. Каннинг отметал всякую возможность интервенции стран Священного Союза и в Южную Америку. Пользуясь поддержкой промышленных, торговых и банкирских кругов, он вскоре завоевал и поддержку парламента. Но еще более жестокий удар Каннинг нанес австрийцам, туркам и французам. Он заявил, что его страна будет поддерживать греческих повстанцев.
В 1821–1822 годах греческое восстание против турок переживало тяжкие поражения. После конгресса в Троппау, казалось, окончательно рухнули надежды греков на Александра и на русскую помощь. Страшная резня, учиненная турками в отношении хиосских греков, зверские избиения в Константинополе и в провинциях, публичное повешение Патриарха Константинопольского – все это прошло для султана Махмуда абсолютно безнаказанно. Правда, Александра давно раздражало вызывающее поведение турецких политиков относительно России. Он был в ярости, когда получил следующий ответ министра иностранных дел Турции по поводу хиосской кровавой бойни: «Мы знаем лучше, как нам обращаться с нашими подданными». Зато этот ответ привел в полный восторг Меттерниха.
Каннинг круто повернул руль британской политики в греческом вопросе. Он начал с того, что, даже не уведомив никого из членов дипломатического корпуса в Лондоне, 25 марта 1823 года официально заявил, что Британия отныне будет признавать греков и турок двумя воюющими сторонами. Это как громом поразило Меттерниха. Каннинг правильно рассчитал удар, нанеся его Священному союзу в самом слабом его месте: там, где тайная, но острая вражда разъединяла Меттерниха и Александра, а именно – в вопросе об их отношении к Турции. Из факта признания воюющей стороной «бунтовщиков-греков», вытекало, что само их восстание Англия считает законным и что первая территория, где повстанцам удастся укрепиться, будет признана той же Англией самостоятельным государством.
Этот шаг Каннинга дал могучий толчок общественному и литературному движению в Европе в пользу греков. Байрон в Англии и Пушкин в России были далеко не одиноки в своих прогреческих настроениях. Отношение Александра к политике Каннинга в греческом вопросе также свидетельствовало о наступающем повороте в судьбах Греции. Инициатива Каннинга побудила Александра в конце 1823 году снова обратиться к греческим делам. Он выработал вместе с Нессельроде очень сложный и явно трудноосуществимый план: разделить греческую провинцию Турции на три части и даровать им автономию с тем, чтобы султан считался их верховным государем, а контроль принадлежал европейским державам.
Александр и сам мало верил в этот почти утопический план. Идея была, конечно, прекрасная: православных греков больше никто резать не будет, а греческие революционеры принуждены будут покориться своему законному государю Махмуду. Реакция на план была различная. Ознакомившись с ним, Меттерних сделал такой вывод: Александр собирается начать завоевание Турции с отторжения от нее всей южной части Балканского полуострова и создания там трех русских генерал-губернаторств под видом «автономных» греческих областей. Но Каннинг очень хорошо знал, что для его экономических и политических целей ему нужна свободная от турок Греция, как нужны и свободные от испанцев южноамериканские колонии. Редко кто из политиков той эпохи так умел ковать железо, пока горячо, как Каннинг. Между Александром I и Каннингом установился дружественный контакт.
Но в начале декабря 1825 года Европу облетела нежданная весть о смерти сорокасемилетнего царя в далеком южнорусском городишке Таганроге. Александр оставил свою страну в довольно тяжелом состоянии. Он занимался главным образом вопросами внешней политики, потому что прекрасно понимал: новую войну с европейской коалицией экономика страны вряд ли выдержит. Наполеоновское вторжение привело к разорению почти всех западных губерний, и за два послевоенных года восстановить разрушенное и сожженное, включая продовольственные запасы, оказалось невозможным. Осознав, что ему требуется обратить особое внимание на экономику державы и в первую очередь предпринять решительные шаги для роста экономики не только пострадавших губерний, но также южных и восточных районов страны, он начал планомерно объезжать их. И в одном из первых его путешествий по России его нашла преждевременная смерть…
Это событие повлекло за собой внутриполитический кризис, который резко изменил обстановку в стране и отразился практически на всех слоях российского общества. В Санкт-Петербурге произошло Декабрьское восстание, которое, по существу, было попыткой государственного переворота. Ее осуществила группа дворян, многие из которых были офицерами императорской гвардии. Целью переворота было свержение самодержавия, отмена крепостного строя, принятие конституции и введение представительного правления. Инициаторами восстания были члены различных тайных обществ, которые полтора десятка лет вынашивали планы государственного переворота и верили в то, что им удастся построить новое общество «на обломках самодержавия».
Декабрьское восстание в Санкт-Петербурге стало крупнейшим внутриполитическим событием России в первой половине XIX века и самым крупным выступлением дворянского сословия в истории России вообще. Изначально восстание было запланировано на лето 1826 года, но все изменила внезапная смерть императора Александра I. Все дело в том, что по закону в случае смерти императора на престол должен был вступить цесаревич Константин, следующий по старшинству брат Александра. Константин Павлович был известным человеком: он участвовал в Итальянском походе А. В. Суворова и в войнах с Наполеоном, в 1812–1813 годах командовал гвардией, а в конце 1814 года стал главнокомандующим польской армией в Варшаве, то есть фактически был наместником Королевства Польского.
Но Александр, зная, что Константин живет в Варшаве в морганатическом браке с польской аристократкой графиней Грудзинской, в 1823 году взял с него слово, что тот откажется от трона, чтобы данное обстоятельство не было использовано для очернения российской монархии. Константин, будучи уверенным, что брат проживет еще долго, такое слово дал. Акт отречения Константина Павловича держался в тайне. После смерти Александра I Константин Павлович с 27 ноября до 14 декабря 1825 года формально являлся русским императором, и как российская армия, так и государственные структуры, включая Сенат, были приведены к присяге царю Константину. Присягнул ему и его брат Николай. И только после того, как Константин повторно отказался от короны, был подписан манифест о вступлении на престол Николая Павловича, третьего по старшинству сына Павла I.
Повторная присяга, на этот раз императору Николаю, была назначена на 26 декабря. В стране создалась обстановка междуцарствия. И участники восстания решили воспользоваться ситуацией неопределенности, которая воцарилась в обществе, в частности в высших эшелонах власти. В их планы входило помешать войскам и Сенату принести присягу новому царю, захватить Зимний дворец и арестовать царскую семью. Кое-кто из декабристов даже хотел убить царя Николая. Руководителем восстания был избран князь Сергей Трубецкой. В случае успеха восстания офицеры гвардии намерены были потребовать от Сената издания всенародного манифеста с провозглашением всех прав и свобод, то есть принятия Конституции, а также учреждения Временного правительства. Манифест также должен был содержать положение об отмене крепостного права и равенстве всех сословий перед законом. Вопрос о дальнейшей форме правления должно было решить Учредительное собрание: по планам, это должна была быть конституционная монархия или республика.
26 декабря (14 декабря по старому стилю) 1825 года на Сенатскую площадь стали стягиваться восставшие войска. К 11 часам утра декабристы, как их стали называть позднее, собрали более трех тысяч человек – солдат Московского и Гренадерского полков и матросов Гвардейского морского экипажа. Однако к тому времени, когда войска вышли на Сенатскую площадь, присяга новому императору в Сенате уже состоялась, а сенаторы разошлись. К тому же и Трубецкой на площадь не явился. И пока участники спорили о выборе нового предводителя, полки продолжали стоять на месте. И вскоре площадь стали окружать верные властям полки.
Император Александр I довольно много знал о тайных обществах, но не верил, что они перейдут красную черту. Его братья не имели никакого представления об этих обществах, однако Николай был заранее предупрежден о восстании: 12 декабря 1825 года в письме Николаю Павловичу подпоручик Яков Ростовцев, один из членов тайного общества, донес будущему императору о планируемом государственном перевороте. Сообщения такого рода приходили и из других источников. Именно поэтому Николай перенес принесение присяги Сенатом на семь часов утра и подготовил верные ему полки для подавления восстания.
Между тем на Сенатской площади сгущались тучи. Петербургский военный генерал-губернатор, герой Отечественной войны 1812 года Михаил Милорадович предпринял попытку уговорить восставших разойтись. Он, обращаясь к солдатам, убеждал их в том, что после отказа от престола Константина Павловича законным императором является его брат Николай, увещевал их, призывал солдат сложить оружие. Тут декабрист Евгений Оболенский нанес ему удар штыком, а потом генерала смертельно ранил выстрелом из пистолета декабрист Петр Каховский. Он же убил полковника Николая Стюрлера, который взял на себя функцию парламентера.
Вокруг площади собралось множество жителей Петербурга, и было ясно, что они сочувствуют восставшим. Когда появился император со свитой, в них полетели камни и поленья. Но весь район был уже окружен войсками, приведенными для подавления восстания. Император хотел покончить с ним до наступления темноты, чтобы не дать возможности черни устраивать нападения на дома и на учреждения в столице. Генерал Иван Сухозанет разместил гвардейскую артиллерию вокруг площади и дал холостой залп. Восставшие в ответ открыли огонь из ружей. И тогда император Николай I отдал приказ стрелять картечью. Мятежные солдаты пустились в бегство. Попытки офицеров восстановить порядок в их рядах и захватить Петропавловскую крепость не удались. Уже к вечеру императорские войска полностью подавили восстание.
В результате мятежа погибли 1271 человек. Как следовало из полицейского донесения, в их числе были: один генерал, один штаб-офицер, 17 обер-офицеров разных полков, 282 нижних чина лейб-гвардии, 39 человек «во фраках и шинелях», 150 малолетних, 903 черни. Практически сразу начались массовые аресты участников восстания. В расследовании дела император Николай I принимал непосредственное участие.
Следствие проходило тайно, к ответу были привлечены 579 человек. Всех участников поделили на «разряды», исходя из их роли и активности в восстании. Вне этого списка шли пять человек – те, кто сразу был приговорен к смертной казни. Это Павел Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Кондратий Рылеев и Петр Каховский. Они были приговорены к четвертованию, однако император заменил его на повешение. Приговор был приведен в исполнение спустя полгода – ранним утром 25 июля 1826 года в Петропавловской крепости.
В результате разбирательства Верховный уголовный суд признал виновными и приговорил к различным мерам наказания свыше 120 человек. Многих участников восстания и членов тайных обществ отправили в ссылку и на каторгу в Сибирь. А солдат массово переводили в «горячие точки» на Кавказ, где велись военные действия.
Первая группа осужденных декабристов отправилась на каторгу уже в августе 1826 года. За декабристами последовали их жены и невесты дворянских кровей. Однако, вопреки легенде о большом количестве «декабристских жен», на самом деле их было всего одиннадцать.
На первый взгляд, восстание декабристов было чисто российским внутриполитическим событием: его организовало русское дворянство, основной движущей силой были офицеры гвардии, а в качестве военной силы, необходимой для переворота, членами тайных обществ использовались солдаты петербургских и гвардейских частей. Но сегодня мы уже обладаем значительно более обширной информацией, почерпнутой из архивов разных стран и из воспоминаний политиков и дипломатов того периода. А это информация говорит о том, что довольно большое количество участников тайных обществ находилось под влиянием иностранной агентуры и масонских лож.
К примеру, с 1820-го по 1830 год функции посла США в России исполнял некий Генри Миддлтон. Есть основания полагать, что этот политик и плантатор-рабовладелец, будучи американским дипломатом, действовал в России в интересах не только своего правительства, но и британского политического истеблишмента; иными словами, был английским агентом. Миддлтон провел молодые годы в Англии и в 24 года женился на дочери английского офицера, связанного с британской разведкой. В России американский дипломат уделял особое внимание изучению не только политики России, но и ее армии, финансов и настроений сильных мира сего в российском обществе. Его жена обзавелась важными связями при дворе, стала подругой Елизаветы, дочери политика и философа Михаила Сперанского, покойная жена которого была англичанкой. Елизавету воспитывала ее английская бабушка, жившая в России. В молодые годы она служила гувернанткой в дворянских домах, близких к власти, и ее тоже подозревали в том, что увиденное и услышанное в этих домах становилось известным английским агентам.
В свою очередь, Сперанский был дружен с графом Нессельроде, российским министром иностранных дел. Получалось, что Миддлтон обладал очень серьезными источниками информации, которые поступали от него и в Англию, и в Америку.
Как известно, основная формула уголовного расследования – «Кому выгодно?» (Cui prodest?). Осуществление государственного переворота в России в первую очередь было выгодно в то время таким европейским странам, как Австрия и Франция: их бы очень устроило, если бы государственная власть в России перешла к людям, которыми они могли манипулировать, а страна была бы серьезно ослаблена внутренними распрями. То, что в попытке переворота прослеживается австрийский след, сомнений не вызывает. Князь Сергей Трубецкой и австрийский дипломат Людвиг Лебцельтерн были женаты на двух сестрах; собственно, и арестован был Трубецкой в доме Лебцельтерна.
Но не меньше были заинтересованы в успехе переворота Британия и Америка. Установление конституционной власти в России несомненно дало бы возможность этим странам использовать контакты с ее торгово-финансовым капиталом для широких экономических связей с Россией, начать широкий экспорт сырья и медленное закабаление страны.
О том, что такие планы у американского посла и английской агентуры были, говорят и отношения Миддлтона с Кондратием Рылеевым. С 1824 года Рылеев был управляющим Русско-американской компании, в которой, кстати говоря, служили и некоторые другие декабристы. Заметим, что у него было 10 акций этой компании, в то время как у императора Александра их было 20!
Рылеев, как стало известно, был наиболее проамерикански настроенным из декабристов; он заявлял, что «в мире не существует хороших правительств, за исключением Америки». В 1823 году Рылеев стал членом Северного общества декабристов, вскоре возглавив его наиболее радикальное крыло. Кстати, это Рылеев убеждал Каховского убить Николая Павловича…
Наконец, надо принять как данность, что немалую роль в организации переворота играли масонские ложи. Из пяти повешенных трое (Пестель, Рылеев и Муравьев-Апостол) были масонами. Были масоны и в числе организаторов восстания (Шаховской и Трубецкой). Общеизвестно, что масонами были Пущин и Кюхельбекер, друзья Пушкина. Словом, принадлежность к тайным масонским ложам была обычным делом и в гвардии, и вообще в столичной элите. А то, что многие российские масонские ложи в той или иной степени контролировались зарубежной агентурой, это истина, которую оспорить невозможно.
Поражение декабристов имело серьезную проекцию и на общество, и на самого императора Николая I. Общество испытало немалый шок: в антиправительственный заговор были вовлечены сливки общества, высшая аристократия! Что же касается императора, то его опасения, что нечто подобное может повториться, сделало его жестким правителем. В итоге он стал верховным арбитром европейской политики, грозой для правительств Восточной и Средней Европы, противником всех прогрессивных движений и ярым ненавистником любых революционных перемен. При всем этом он был великим реформатором, существенно изменившим к лучшему жизнь в стране.
