В России впервые издана книга драматурга Серебряного века Мищенко-Атэ «День испытания»
Екатерина Федорова, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова
Драматург Серебряного века Михаил Давидович фон Альбрехт (литературный псевдоним Мищенко-Атэ) погиб в Петрограде в 1921 году, сорока лет от роду, от пули чекиста при инсценированной «попытке побега». Племянник драматурга Михаэль фон Альбрехт приложил все усилия, чтобы сохранить наследие своего дяди. В результате в России впервые увидела свет книга Мищенко-Атэ «День испытания».
Михаэль фон Альбрехт
Михаэль фон Альбрехт (род. в 1933 г. в Германии) – выдающийся филолог-классик, специалист в области латинской и древнегреческой литератур, большой знаток древних языков, в том числе и санскрита, автор трехтомной «Истории римской литературы», переведенной на все европейские языки и ставшей обязательной книгой в программах университетов для антиковедов в России. А еще он скрипач, теоретик и историк музыки, а также художник. Альбрехт – почетный доктор Российской академии наук. У него множество высоких европейских наград и званий. Но сначала мы расскажем о его семье, отце-композиторе и дяде-писателе.
Потомок Александра Невского и святого князя Довмонта Псковского, внук пианистки Варвары Михайловны Мищенко, Михаэль фон Альбрехт ведет свой род от прадеда Иоганна Готлиба Альбрехта, крестьянина-колониста, который, как и многие немцы тогда, по приглашению российских властей проделал путь от земли Баден-Вюртемберг до Тифлиса, получил во владение виноградники и, упрямый и работящий, преуспел в их культивации. Дед Давид Иванович Альбрехт пешком добрался до Петербурга, поступил в университет, оказался способным математиком, стал строгим и принципиальным преподавателем, был человеком простым, естественным, довольно застенчивым, не признавал лести и «светской изворотливости».
Великая княгиня Ольга Николаевна, жена великого князя Михаила Николаевича, искала именно такого учителя для своих детей. Позже Давид Альбрехт проявил качества мужества и верности, оберегая вверенных ему детей. Он занимал высокий пост в Министерстве просвещения. Император Николай II даровал ему потомственное дворянство. После событий Октября Давид Альбрехт, опасаясь за судьбу семьи, оставил ее и один уехал в Туапсе, где некогда было его имение. Вскоре он был интернирован в один из первых лагерей для «стариков из бывших» и скончался там от голода.
Его младший сын Георгий, отец Михаэля фон Альбрехта, ученик Танеева и Глазунова, стал композитором. Со старшим братом Михаилом Георгия соединяла особенно близкая дружба и взаимопонимание. Писатель Михаил Давидович и после смерти изредка
являлся в снах младшему брату, каждый сон оказывался знаком спасения и как бы «выводил из преисподней». Так случилось, когда в начале 20-х, в тюрьме, Георгий ожидал расстрела, но неожиданные хлопоты его почитательницы – жены наркома – спасли ему жизнь… Георгий видел ужасы Гражданской войны, многое пережил. Так, оказавшись в военном госпитале среди раненых солдат и умирая от неудачной операции, он увидел во сне Богородицу, которую молил оставить его на земле – ему страстно хотелось жить – и услышал утвердительное: «Ты будешь жить». Георгий выздоровел и, повинуясь неодолимому предчувствию, покинул госпиталь за день до того, как «красные» расстреляли раненых солдат прямо в их кроватях…
Пережитое творчески осмыслялось и в 1921-м нашло форму в опере «Отче наш, или Прощение». По доносу соседки в коммуналке, подсмотревшей на столе листки оперной увертюры «о белых и красных», Георгий Альбрехт был арестован, вновь едва не расстрелян. Движимый желанием завершить оперу он, по просьбе своей тетки Александры Коллонтай и при содействии наркома Анатолия Луначарского, отправился в 1923 году «на гастроли» в Штутгарт, т.е. в эмиграцию.
Композитор закончил оперу в 1938 году, был смелым антифашистом, его преследовали нацистские власти, чудом ему удавалось избегать ареста[1]. Идея оперы: в эпоху рациональных идеологем, разрывавших человечество в распрях и уничтожении друг друга, путь к примирению – в иррациональном христианском милосердии. Композитор завещал поставить оперу в России. В 2011 году постановку «Отче наш» осуществил Георгий Исаакян в Перми, в рамках «Дягилевских сезонов».
Мищенко-Атэ
Михаил Давидович фон Альбрехт (псевдоним Мищенко-Атэ) родился 25 августа (по старому стилю) 1880 года в Тифлисе (ныне Тбилиси). Мать открыла ему мир классической и романтической музыки, заложила любовь к театру и опере. Девичья фамилия матери, Мищенко, будет служить писателю первой частью литературного псевдонима, вторая его часть – звуковое воспроизведение первой и последней букв фамилии Альбрехт: «А – тэ». Он закончил с золотой медалью 8-ю классическую гимназию в Петербурге, затем – университет и стал инженером путей сообщения. Михаил Давидович фон Альбрехт имел возможность побывать во многих уголках России – от Донбасса до Урала – и узнать жизнь страны того времени. В последние годы жизни он занимал значительный пост в Ведомстве путей сообщения и видное положение в Петербурге.
Уже в молодости Альбрехт познакомился и стал встречаться и с петербургскими писателями. Облик писателя соответствовал его внутреннему миру: «У Михаила были черные как смоль волосы, темно-карие глаза, тонкое продолговатое лицо, он был высок ростом и худощав», – писал его младший брат Георгий и добавлял, что характер у него сложился «саркастическим и язвительным», была у брата и «склонность к эксцентрическому, мистическому и драматическому». Михаил Давидович фон Альбрехт, как говорили родные, обладал даром предвидения. После революции его жена Ванда с тремя детьми выехала в Польшу, на свою родину; это произошло незадолго до гибели мужа. Он знал, что погибнет. Но решил не оставлять Россию. Георгий рассказывал о судьбе Михаила: «Когда генерал Юденич, приближаясь к Петербургу со стороны Финляндии, осаждал столицу, к Михаилу явился незнакомец с вопросом, готов ли он, в случае победы, передать подчиненные ему железные дороги белым и стать министром путей сообщения? Михаил обещал. Однако мнимый посредник оказался провокатором: после отступления Юденича от Петрограда Михаила сразу арестовали. В тюрьме навещать его никому не разрешалось. Позже мы слышали, что заточенных отвезли в Ригу, чтобы передать их англичанам. Когда те не выплатили ожидаемого выкупа, большевики инсценировали “попытку бегства” и расстреляли заточенных».
С тех пор имя Михаила Д. фон Альбрехта и его творчество было под запретом в СССР и оставалось неизвестным для следующих поколений. К счастью, сестрам писателя удалось вывезти рукописи в эмиграцию в Африку и в 1943 году переслать в Штутгарт. Еще одно происшествие чудом их не уничтожило: американский налет сжег деревянный дом, где они хранились. Но «рукописи не горят»! Племянник, Михаэль фон Альбрехт, когда это стало возможным, передал России тексты, снабдив комментариями, и сохранил для потомства три пьесы драматурга в разных жанрах и философско-поэтические миниатюры «Книга счастья», тщательно отшлифованные, как драгоценные камни.
«Книга счастья», опубликованная в 1910 году, составлена из фрагментов ритмической прозы, отдающих дань актуальным идеям эпохи. Ритмическая проза имела тогда в России уже довольно длительную традицию: стихотворения в прозе Тургенева, популярный в России перевод книги Ницше «Так говорил Заратустра», опыты в этом жанре Федора Сологуба, Валерия Брюсова и др. «Поэтические пьесы» использовались в жанре мелодекламации, или ритмодекламации, исполнялись под музыку: заложенная внутри фразы музыкальная интонация, эмоциональный смысл их обнаруживались до конца в родстве со звуком, интонацией исполнителя. Терзавшие писатели мысли высказаны в афористической форме в «Книге счастья», но пронизывают и драмы. Так, «Кто захочет искать ту черту, за которой правда святого обращается в клевету жрецов и толпы? Хитрым и лживым зверем выходит на площадь владыка дум народных. Его сердце закрыто от всех, и ложью облечены уста его. Того слушают». Писатель не решил для себя до конца важнейших вопросов, он только трудно искал ответы. Та же мысль, но в сказочно-драматичном облике проступает в драме «Три победителя», в остро-памфлетной форме проводится и в комедии «Развал».
В комедии драматургически точно выписанные разговоры на «социальные темы» в светской гостиной, наверное, являлись слепком бесед, реально происходивших в 1910 году. У писателя был тонкий музыкальный слух, хорошее музыкальное образование. Внимание к звучащему слову, разговорные словечки эпохи, даже характерные междометия способствуют живости восприятия, внутренней правде диалогов, которые делают пьесу «постановочной», удобной режиссеру и актерам. Сущность происходящего в годы перед революцией характеризуется писателем как развал. Персонажи живут, действуют, любят, мыслят полумеханически, вполсилы, равнодушно, невольно приближая то страшное, грозное, что должно смести их и их мелкие житейские интересы.
Художественное предсказание Михаила фон Альбрехта не заметят, но оно станет явью через семь лет.
В сатирической комедийной пьесе – колоссальное предвидение творца о грядущих бедах, скрытых за обманчивой «легкостью бытия»:
«Нищета, тьма, невежество! Что может сказать народ? Нет таких слов. Слезами и кровью он говорит… За двадцать пять лет я не слышал от мужика ни одного слова на человеческом языке. Так, как мы здесь говорим, так, как мы думаем, такими словами он не говорит… И только теперь я понял, что напрасно я ждал от них наших слов и наших мыслей. У меня и у него разная душа, и говорит он со мной только кровью и слезами». Такую правду не хотели слышать в 1910 году.
И еще:
– К русскому народу можно подойти только с религиозной идеей…
– Мысль не новая. Достоевский, Соловьев. И после них писали…
– Так позвольте же вам доложить, что нет на свете другого такого атеиста, как русский народ. Церковь ему нужна, чтобы венчать, крестить и хоронить. Религиозные идеи его самые варварские, а люди, мало-мальски хватившие образования, – полные и обнаженные атеисты…
– Потому что нельзя проектировать на массу народную свои собственные интеллигентские фантазии.
И вскользь брошенное в диалоге «развал»!
– Господа, какие уклонения в сторону! Пока существует партийная организация, партия…
– Да где она, партия? Вы, я, Иван Иваныч, мы спорим, обсуждаем, ставим резолюцию, потом опять в Думе спорим, обсуждаем, решаем, и все это как-то бесплодно, мертво. И сама партия обращается постепенно в какую-то фикцию.
– Нет, позвольте, так нельзя. Что же это, вы какой-то развал проповедуете?..
Пророческая трагикомедия названа автором «комедией» в чеховском понимании, отсылает к «Вишневому саду». Происходящее не слишком серьезно, легко-воздушно, почти водевильно. Течет обычная жизнь обычных людей, не слишком сильных, не слишком добрых, но нет и выдающихся злодеев – обычная житейская коллизия, «непростые обстоятельства непростой жизни», в которых запутываются обычные люди. В чем смысл «Развала»? Герои пьесы не совсем живут, скользя по поверхности жизни, по верхам чувств, поэтому им невозможно во всю полноту сопереживать. Именно в этом смысл обозначенного жанра: комедия. В грозном дыхании «Рока», накрывшего безжалостным валом событий этих нарочито обыкновенных людей, видится одна из главных тем творчества Мищенко-Атэ – «Рок» высвечивает неполноту жизни в персонажах: они существуют равнодушно, «шутя», а жизнь нешуточно мстит им за это. Они – «теплые» по евангельскому выражению, не «холодные», но и не «горячие»[2]… Пьеса так никогда и не увидела свет рамп.
Картонные страсти становятся и одной из тем символической драмы-сказки «Три победителя», в свете сегодняшнего дня не утратившей актуальности.
Драма-сказка «Три победителя», написанная в первое десятилетие XX века, рассказывает о поклонении древнему религиозному языческому культу – богу Дождя в таинственной Атлантиде. Люди избирают Посвященного, который воспринимается как воплощение божества на земле. Ему предоставляются все житейские блага и сокровища, а за это в нужный день и час он должен погибнуть как жертвоприношение божеству. У Посвященного семь красавиц жен, готовых дарить ему наслаждение, ему открыты все чувственные радости земли. Роли распределены, все должно идти и идет по раз и навсегда заведенному порядку: жены не жены – а исполняют роль жен, жрец не жрец, а исполняет роль жреца, и сам Посвященный осознает себя носителем «картонной маски».
Вновь в этой пьесе холод, а жизни, истинной, полнокровной нет, потому нет полноценной смерти, нет ужаса ее. Зато есть опасное восприятие легковесности смерти, есть лживый ритуал, полностью заместивший собою жизнь (аллюзия на «Балаганчик» Блока, безумные терзания героя, за которыми проглядывает искаженная иронией насмешка автора – страсти картонные, герой истекает «клюквенным соком», а не живой кровью).
Сказочные реалии этой сказки-памфлета – элементы декораций, которые позволяют автору отстраненно, чтобы душевная боль не перекрыла впечатления художественного образа, говорить, кричать, плакать и печалиться о современном ему «сегодняшнем дне». (Такую пьесу в свое время хорошо бы играть в условно-стилизованной манере вахтанговской «Турандот»). Лукавый Жрец – древний, но и актуальный психологический тип: он – представитель власти, «отвечающий за веру» или даже можно рискнуть сказать шире – «за идеологию». За этим образом можно увидеть нескончаемую вереницу вполне конкретных исторических лиц (от Победоносцева до Суслова). Кризис веры в обществе и то, что Жрецом подается вместо нее народу: «безопасный» суррогат, кисло-сладкая «сказка» (так и обозначен жанр пьесы), успокаивающая иллюзия духовной пищи, держащая в узде, но главное – не позволяющая развиваться индивидуальному общению: человек – божество. Если кто-то дерзнул на собственное восприятие божества – тут же неминуемое наказание загонит непокорного в стадо. Даже просто осознавший, как устроен фальшивый остов «псевдоверы», – враг Жрецу.
Почему писателю понадобилась сказка о несуществующем царстве – погибшей Атлантиде? Прямо говорить о кризисе мировоззрения народа-богоносца в конце XX века было крайне затруднительно. «Атлантида» уходит на дно; автор прозревает последовавшую всего лишь через десятилетие эпоху «великого атеизма».
Герой драмы «Три победителя» Посвященный, обласканный и избранный властью, ощущает, что вместо жизни ему подсунули ее суррогат: «Я прочитал все книги ваши, всю мудрость вашу, я исчерпал до дна и открыл те бездонные глубины лжи, в которых вы потопили истину». Как водится, героя спасает любовь – одна из жен оказывается неспособной к «роли жены», прохладно и равнодушно отдающей свою судьбу обычаю. Ее горячая любовь к Посвященному опасна и неприлична с точки зрения общественно-религиозных канонов, среди неживых камней – лишь она одна, Хриза, живая, и это дает силы герою. Он и она побеждают, вырываясь из плена ритуала, спасая свои жизни и свое живое чувство – это их правда.
Посвященный спасается. Он Победитель. Но спасается один, не спасая никого, его победа индивидуальна и эгоистична, его прозрение – прозрение одинокого мыслителя, уровня которого не достичь обычному человеку. С этой победой соперничает и другая правда – правда Жреца. Он носитель Закона для толпы, сам не верящий ни в божество, ни в духовные силы человека, ни в то, что толпу можно изменить, просветить и улучшить. У него по-своему понимаемое милосердие: если в основе своей жизнь темна и жестока, человек по сути своей ничтожен, его следует милосердно обмануть и одновременно держать в страхе и узде Закона: ведь человеку «разума хватает только на то, чтобы познать ужас и безнадежность своей жизни». Это в русле идей времени: трудно не припомнить горьковского персонажа – Луку, «русское ницшеанство». В фигуре Жреца – предугаданное Альбрехтом искушение, терзавшее Россию целое столетие: презрительная, внерелигиозная любовь к человеку, на которой выросли, в частности, политические программы: осчастливить человечество насильно и насилием. Нет нужды говорить, чем это обернулось, какие несчастья из этого выросли.
И Жрец – «победитель», его правда житейского устройства и порядка непреодолима для толпы, может быть, вообще не преодолимая на земле. Не одолеть ее и Посвященному. Жрец восклицает: «Обман! Обман! Пусть так… Этот обман держит в повиновении бесчисленный народ. Больше: этот обман дает им закон, нравственность, – все, чем жив народ. Сегодня мы разрушим Храм, а завтра они будут тысячами бесноваться на улицах города, требуя крови. И когда не станет лучших, они начнут убивать друг друга… Разве они научились чему-нибудь от пророков своих? Все, что они знают, все, во что они верят, дали им мы. Где же пророки их? – Одни изгнаны, другие убиты».
Есть еще один, может быть, самый важный персонаж – рыбак-Пророк. Проповедь его, по сути, христианская… Его доля – погибнуть в земном своем существовании, но передать смысл своей бескорыстной жертвы человечеству. Этой жертвой человечество в дальнейшем может защититься от плоской правды Жреца. Победа рыбака в том, что он дает надежду – вырваться когда-нибудь из круга личностной несвободы, рабства духа в угоду благополучному житейскому существованию, где не задыхается тот, кто не помышляет о личной свободе.
Пророк нигде не назван по имени: «этот жалкий нищий, этот безумный рыбак… не хочешь ли ты сказать, что это Бог пришел к народу?». Литературный намек ли это на Самого Христа, на Предтечу ли его, автор тут сознательно все оставляет в тумане. В проповеди рыбака есть лишь первозданное настроение новой нравственной проповеди: «Кто ищет сокровища земного – купец и земледелец, воин и пастух, или слуга княжеский, – тот муке себя обретает… Тот, у кого чувства спокойны, как укрощенные возницею кони, кто освободился от гордости, преодолев все желания, – тому завидуют властители». Посвященный преодолел только земную ложь, но не приблизился к истине божественной. Он устраняется от участия в судьбе рыбака-Пророка, которого жаждет уничтожить Жрец. В сущности, Посвященный умывает руки: «Люди! Ваш пророк служит храму!», –обращается он к народу, но… «быстро уходит». Пророк остается на растерзание Жрецу.
Фантастические декорации сказки лишь заостряют основной смысл драмы: освобождение от ветхой правды – еще не встреча с невозможным пока для Посвященного светом новой. Таким образом три Победителя – три правды: правда житейского устройства и толпы, Жрец; правда индивидуальности, Посвященный; небесная правда, рыбак-Пророк. Первая торжествует неизменно, вторая прорывается иногда и с великим усилием, третья почти отвержена, лишь смутно прозревается – не символическая ли это картина духовных умонастроений в начале XX века? Нам кажется, неожиданными художественными средствами, иносказаниями, символикой отвлеченных образов драматург попытался воссоздать для читателя свежесть восприятия нравственной христианской мысли. Невольно мысли обращаются к роману «Мастер и Маргарита» Булгакова, предложившего читателю борьбу житейской правды с небесной в необычных, невиданных обстоятельствах, что сильно воздействует на эмоциональное восприятие христианского учения.
Драма «Три победителя» содержит желание проникнуть в ментальность иных эпох, иных культурных миров – автору удается создать картину столь далекого прошлого, что неизбежно оно предстает фантастическим прошлым, никак не связанным с настоящим – художественный «плюсквамперфект». Но читатель вдруг ясно видит в «исторических» сценах злободневность нравственных проблем. Саркастичность, фельетонность изображения конфликтов в драме отсылает к современному для Альбрехта устройству общества. Это символично в том самом значении, которое вкладывали в слово «символ» сами символисты: на поверхности конкретный образ, глубины и нюансы которого теряются вдали и принципиально до конца непостижимы.
Драма никогда не была поставлена. Через 100 лет после её написания, как уже говорилось, усилиями племянника писателя Михаэля фон Альбрехта увидела свет книга «М.Д. Мищенко-Атэ. День испытания: Драматургия. Ритмическая проза. Поэтические опыты» (Международный научный проект МГУ имени М.В. Ломоносова «Возвращение культурного наследия семьи Альбрехт в Россию». М., Лабиринт, 2009), которая и по сей день является единственным на русском языке источником сведений об авторе.
Рассказывает Михаэль фон Альбрехт
Какие аспекты в творчестве вашего дяди вы считаете наиболее ценными для потомков?
Как и его старшие братья, Михаил Давидович Альбрехт всей душой был предан своей специальности инженера путей сообщения и при постройке российских железных дорог (от Черного Моря вплоть до Амура) не избегал самых трудных и опасных задач. Эта работа семейства Альбрехт весьма ценна и никогда не потеряет своего значения для потомков. А в ХХ веке российские потомки Эммануила Альбрехта[3] способствовали развитию путей сообщения в космическом масштабе. Например, Александр Владимирович Альбрехт (потомок той ветви Альбрехтов, что осталась в России) принимал непосредственное участие в создании знаменитой ракеты «Протон».
В своем литературном творчестве Михаил Давидович Альбрехт также стремился преодолеть пределы пространства и даже времени. Место действия его драмы «Три победителя» – Атлантида. Этот сказочный материк в глубоком прошлом исчез в Атлантическом океане. Но проблемы, осуждаемые в драме, весьма злободневны: из трех «победителей» первый (Посвященный) отстаивает свою личную свободу п право на личное счастье. Второй (Жрец) защищает государственный порядок, а третий (Пророк) – права униженных и оскорбленных. Злободневнее этих проблем ничего нет. Очень интересно также, что Мищенко-Атэ преодолевает, чисто «мужской» горизонт своего поколения: Посвященный находит свое счастье не в одиночестве, а вместе с любимой женой.
Что касается стиля, мне думается, что стремление автора «Книги счастья» к краткости и ясности слога и к прямому высказыванию мыслей может оказаться полезным, побуждает нас и потомков не кривить душой и убеждать читателя не словесной оболочкой, а содержанием.
Каковы были взаимоотношения вашего отца и его старшего брата Михаила?
Михаил Давидович любил удивлять (и даже пугать) младшего брата и сестер театральными представлениями в детской.
Позже он водил их на концерты и таким образом способствовал музыкальному образованию брата. Все младшие любили и уважали его. Из-за ранней смерти он особенно ярко запечатлен в семейной памяти. Его сочинения сохранились благодаря сестрам, блестяще окончившим Высшие женские курсы в Москве по специальности русская и романская литература и лингвистика. Братья любили Михаила, но не были слепы и к недостаткам его литературных попыток. Георгий не разделял его пессимизма и вообще не увлекался философией Ницше, от влияния которой Михаил освободился лишь в последние годы жизни.
Что вы считаете главным в творчестве вашего отца-композитора?
Музыкальное творчество Георгия фон Альбрехта тесно связано с его родиной, Россией. Он страстно любил песни народов России и хоровое пение (достаточно вспомнить его «Литургию» и оперу «Отче наш»). Русская черта его инструментальной музыки – особая певучесть мелодии.
Но одновременно в своих сонатах он решает сложные конструктивные задачи: соединение сонатной формы с фугой (Соната для фл. Оп. 53), диалог двух или трех голосов в различных тональностях. Все технические трудности, вплоть до додекафонии, преодолены композитором столь совершенно, что слушатель забывает о них, ввиду гармоничности и красоты общего впечатления.
Музыка Альбрехта не молчит о тяжелых переживаниях XX века (соната для фп. в соль-диез миноре), но ярко говорит о возможности совместить самые различные индивидуальные стремления в органичном целом. Не забудем сказать, что владение контрапунктом (что может показаться «западной» чертой) было передано Альбрехту его русским учителем, композитором Сергеем Ивановичем Танеевым.
[1] О событиях его жизни и о творчестве: Георг фон Альбрехт. От народной песни к додекафонии. М., Аграф, 2006.
[2] «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!» Откр. 3, 15.
[3] Эммануил Иванович фон Альбрехт (погиб в 1920/21 гг.), родной дядя писателя, брат Давида Ивановича фон Альбрехта, член Московской Думы, действительный статский советник, влиятельный гражданин Москвы.
