«Кто говорит, что на войне не страшно, // Тот ничего не знает о войне…»
Александр Балтин, поэт, прозаик, эссеист
Версты Великой Отечественной войны, версты, опаленные трагедией и осиянные подвигом, вошли в русскую поэзию неумолимо, властно, горячо, чтобы остаться сиять в ней на века…
Правда Твардовского
Просты ли стихи Твардовского? Прав ли был Бунин, пришедший в восторг от «Василия Теркина», или Ахматова, сказавшая: «Частушки в любое время нужны»?
И он и она по-своему правы, ибо идея народности, широко внедренная в сознание граждан Советского Союза, ныне кажется нелепой. Но всякая народность условна, и «Василий Теркин» – поэма, связанная с определенным временем, так и останется в нем.
А вот грандиозное, антологичное стихотворение «Я убит подо Ржевом» ясной стройностью каждой строки врезается в сознание сильнее. Простые смыслы и точные формулировки: в этом сила Твардовского:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
И другое, необыкновенно мудрое стихотворение – как формула совести, в которую входит и осознание своей, пусть не прямой, а метафизической вины.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Поздние стихи Твардовского отмечены знаком мудрости и скорби, совмещенной с принятием действительности такой, какая она есть.
Они просты – стихи Твардовского, но простота эта высокого порядка…
Поэт, ставший прообразом Теркина
Теркин, конечно, собирательный образ, но во многом Твардовский писал его со своего фронтового друга Василия Глотова. Известный портрет Теркина тоже написан с солдата Глотова художником Орестом Верейским.
Поэзия Глотова шла от народной стихии, от простоты той жизни, что и слов требует простых, самородных, веских:
Смоляне-старожилы
Толпились у горы.
В лесу звенели пилы,
Стучали топоры.
И у реки по скату,
Как много лет назад,
Бревенчатые хаты
Выстраивались в ряд.
Стих четок и чеканен, он мощно работает с правдой действительности, точно еще и увеличивая оную…
В поэзии Глотова была та естественность, что, кажется, не требуется словесного мастерства: просто выдыхай слова, и они сами развернутся… даже, может быть, перьями жар-птицы:
Далекое, босое детство!
Нет, ты не радостно прошло.
Мне передали по наследству
Отца простое ремесло.
Я сеял в поле рожь и просо,
Ходил на промысел в тайгу,
Варил смолу, чинил колеса
На Бийском сером берегу…
Глотов, прошедший войну, делал стих легким, полетным, певучим; сам испытавший все, что испытал Теркин, и давший многое от себя, чтобы возник великий образ.
Контрасты Константина Симонова
Романтическое и мужественное начало присущи поэзии К. Симонова; поэзии, столь же чуждой рефлексии, как и абстракции; наполненной только словами значимыми, круглыми, как галька. Даже доброта, кажется, чужда мировосприятию Симонова:
Иной, всего превыше
Боясь толчка под ребра,
Такого друга ищет,
Чтоб был, как вата, добрый.
Впрочем, без доброты, как и без света, невозможно существование, и доброта мира, в частности, выражается в том, что люди получают различные дары.
Дар Симонова, некогда знаменитого, как бывали разве что космонавты и футболисты, был не малым, иногда жестким от мускульной силы строки, порой расплавленным от страсти.
Поэзия или проза наиболее полно характеризует его дар? Думается и та, и другая в равной степени, однако, все же поэзия в большей мере связана с исповедальностью, с той линией, следуя которой, можно понять человека лучше всего.
Поэзия Симонова наблюдательна, это поэзия точного взгляда и уверенных выводов:
Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.
Конкретика предметов, их необыкновенная связанность между собой точно поднимает поэтическое суждение на новую высоту, делая его более значимым.
Образы Арсения Тарковского
Читая и перечитывая стихи Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи в сочетании с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер:
И я ниоткуда
Пришел расколоть
Единое чудо
На душу и плоть…
Речь его густа, она закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.
Не гостья небесная в черни воды,
Я разве что имя звезды.
Не голос, не платье на том берегу,
Я только светиться могу.
Не луч световой у тебя за спиной,
Я – дом, разоренный войной.
Не дом на высоком валу крепостном,
Я – память о доме твоем.
Мера Михаила Кульчицкого
Крест и соль солдатского труда выражены Михаилом Кульчицким с такою силой, что какие-либо иные толкования, кажется, исключаются:
Война – совсем не фейерверк,
а просто – трудная работа,
когда,
черна от пота,
вверх
скользит по пахоте пехота.
Разумеется трудная, какой ей еще быть, когда смерть из тени превращается в плотное, хотя и не зримое образование, ждущее жертвы каждый момент.
Соль, сущностное, основное – всего этого много в небольшом, но таком ярком наследии Михаила Кульчицкого; нет в нем никогда игры, ибо жизнь всерьез.
И стихи всерьез – иначе они превращаются в легкий досуг, праздную забаву, филологические игрища.
Небесная глубина стихов Давида Самойлова
Понимать язык волн, передавая его стихами стройными и ясными, есть дар провидца, чувствующего единство всего сущего:
Когда-нибудь и мы расскажем,
Как мы живем иным пейзажем,
Где море озаряет нас,
Где пишет на песке, как гений,
Волна следы своих волнений
И вдруг стирает, осердясь.
У Давида Самойлова было много поэтических козырей, но ясность и мелодичность были из основных, из тех, что не подвластны пыли времени, но имеют средство против его течения, ибо с годами стихи – лучшие стихи Самойлова – кажутся достигающими небесной глубины.
А «Пярнусские элегии», конечно, из лучших мелодий, исполненных на русском языке во второй половине XX века.
Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Правда ль, нелепый
Маленький Шуберт,
Музыка – лекарь?
Музыка губит.
Ставшие хрестоматийными военные стихи Самойлова пахнут порохом: чтобы почувствовали грядущие поколения цену войны:
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Дар Юлии Друниной
Концентрация военной правды и боли, ужаса войны может быть дана в одном четверостишие:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Лента военных лет, коли опалила сознание, останется навсегда, будет томить и обвивать душу, и если участник войны – поэт, он не может не выплестнуться стихами.
Четверостишие Юлии Друниной грандиозно, оно заставляет чувствовать то, что, казалось бы, не в силах ощутить человек, на войне не бывавший.
Истины Иона Дегена
Сложная простота военных стихов Дегена, тончайшие нюансы психологии, малейшие переливы и нюансировка чувств:
Когда из танка, смерть перехитрив,
Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,
Ну, все, – решишь, – отныне буду жив
В пехоте, в безопасности счастливой.
И лишь когда опомнишься вполне,
Тебя коснется истина простая:
Пехоте тоже плохо на войне.
Пехоту тоже убивают.
Он точно писал не просто свою войну как талантливый, яркий поэт – он создавал энциклопедию войны, статьи которой были связаны с ежедневной смертью солдата, смерть преодолевшего; солдата, остающегося жить, чтобы поведать созвучьями миру о том, как все было.
