В середине XX века в литературный мир ворвалась «лейтенантская проза» – исповедь тех, кто прошел через все испытания войны
Александр Балтин, прозаик, эссеист
Идя лестницей лейтенантской прозы, читатель в равной степени мог ощутить тяжесть военного креста – ежедневного труда, и постигнуть бездну самоотверженности, заложенную в недрах человеческого духа: не говоря о качестве предложенной прозы, что всегда способствует интеллектуальному и душевному развитию.
Окопы Виктора Некрасова взорвали тогдашнюю реальность: наждачная правда была настолько сильна, что любая лакировка становилась посмешищем.
Сила в правде, а правда открытого Некрасовым метода была слишком значительна, чтобы нуждаться в подтверждениях или опровержениях.
Жесткость реализма приобретала новое звучание – уже надолго.
«Батальоны просят огня» Юрия Бондарева, «Пядь земли» и другие повести Григория Бакланова выстраивали галерею военных лет, либо открывали ретроспекцию, страшнее которой не было, ярче которой не придумать.
Книги Константина Воробьева, Василя Быкова, Виктора Курочкина – каждая по-своему открывали новые и новые ракурсы войны, и окопная правда была жизненна в той же мере, в какой и метафизична: ибо смерть стояла за каждым днем войны, ибо, видя ее в упор, приходилось ее не замечать, чтобы побеждать.
Внимание к детали, точность и сочность описаний… Книги словно фиксировали реальность – те ее участки, что не могут подлежать забвению.
Писать просто и строго – что может быть выше?
Так фокусируется луч вечности в любом кратковременном жизненном отрезке и таком длительном и великом, как Вторая мировая…
Новаторский вектор Виктора Некрасова
Золото фактов, залитое кровью, должно было превратиться в платиновую литературу.
…Война, отраженная повседневностью, будничностью тяжелой работы, с правдой каждого дня: и страха, и двойной радости от еды, и счастья, что пока еще жив.
Так явились «Окопы» Виктора Некрасова.
«Окопы», определившие направление в литературе, даже шире – во многом и само движение литературы, какая не делится на жестко изолированные тематические отсеки.
Жизнь, увиденная через призму войны, страшнее, чем означенная через любые другие призмы.
Но и в недрах оной все определяется верой, правдой, любовью, долгом.
Иного нет, ибо жизнь вообще сводима к нескольким корневым понятиям, и то, насколько человек может соответствовать им, и делает его человеком.
Подвиги совершались каждый день – но воспринимались ли они таковыми?
Железный морок Сталинградской битвы тек расплавом стали, смерти, земли, надежды, и победа в ней участниками ее виделась, вероятно, иначе, чем через десятилетия была увидена историками…
Квант высокой простоты и ясности, заряжавший каждую фразу повести Некрасова, прожег грядущее, как вариант образца, которому стоит следовать.
Послевоенные трудности носили окрас подлинной трагедии, что воплощено было в повести «Родной город». Вернувшемуся с войны разведчику сложно понять и принять происшедшее, но невозможно не считаться с ним, чтобы продолжать жить дальше.
Жизнь всегда остается жизнью, какой бы она ни была.
Различные ее аспекты попадали в поле зрения Виктора Некрасова, по-разному толковались им, но выжившему в недрах войны уже невозможно было уйти от генеральной темы, не возвращаться к ней…
Хотя монумента «Окопов» было бы достаточно для писательского бессмертия.
Бездна Юрия Бондарева
…План был хорош, форсирование Днепра необходимо, но… война вносит свои жестокие коррективы; и полковник Иверзев, в срочном порядке отзывающий все полки, в том числе и артиллерию, вынужденно оставляет батальон без огневой поддержки…
Правда войны в повести Бондарева «Батальоны просят огня» продерет по сердцу читателя, заставляя сочиться кровью сострадания, пробуждая понимание подвига: ибо из нескольких сот солдат батальона останутся пятеро, и Иверзев, точно отвечая на упрек капитана Ермакова: «Я не могу считать вас офицером и командиром», – пойдет в другой раз сам поднимать солдат в атаку…
Бездну войны не представляют в массе красок и оттенков те, кто живет благодаря победителям, – особенно в наше денежно-товарное время, туго закрученное вокруг оси эгоизма.
Жертвенность, как высшее начало в человеке густо и ярко выявлено войной; больше того, такое непопулярное в советские времена словосочетание, как «духовный рост», проявлялось каждым днем войны, бывшим, по сути своей, человеческим преодолением себя, своей низовой природы…
Повествование Бондарева живописно в той мере, в какой необходимо восстановить все детали: от скрежета стали до смертного ужаса, накатывающего на всех: и совершающих подвиги, и проявляющих трусость.
…и снег будет горяч, и будет взрываться и под треками танков, и под яростью стрельбы; снег будет пламенеть реальной запредельностью, в которой необходимо не только выжить – выиграть.
Пафос не союзен военным дням, какие в сущности – труд, как писал Кульчицкий:
Война – совсем не фейерверк,
а просто – трудная работа…
Это же высветлено, показано, укоренено военными произведениями Юрия Бондарева: документами, не позволяющими перечеркивать память, сколь бы многим теперь этого ни хотелось…
Весть Бориса Васильева
Зори могут быть тихими, но сила тишины рвется наплывающим гулом противоестественного явления – войны.
В самом известном произведении Васильева геройство совмещено с заурядностью оного, где решение: «Не пущу врага!» исходит не от командования, а является эффектом свободной воли защищающих свою землю.
Сержант Васков в той же степени прост, сколь и стоек, так же хозяйственен, как и спокойно относится к смерти, зная, – надо решить задачу, что будет стоить жизни.
Молодая вдова и дочь офицера, студентка, дщерь лесника, сирота; отношения их; прописи жизни и адские напластования войны; формулы бесстрашия и мерцающий призрачно-алый знак победы – все соединяется ясным, четким, лаконичным языком повествования, который через передатчика своего, писателя Бориса Васильева, дарует истинный шедевр.
Серия исторических повествований, рассказы, охватывающие реальность с различных сторон, повести… Борис Васильев кажется неисчерпаемым, хотя и одних «Зорь…» хватило бы для бессмертия…
Высокая проза Василя Быкова
Кто-нибудь не откажется – поскольку откажутся другие.
Интеллигентный Сотников мягок, а мягкое побеждает твердое, как утверждает старый китайский трактат, вряд ли многим известный на самой страшной войне.
Экзистенциальная драма завязывается круто: морские узлы в сравнении с нею – пустяки.
Кашель выдает Сотникова, примирившегося с мыслью о смерти, но не желающего ее принимать с покорностью, – а с думою о другом: с просьбою отпустить Рыбака – мол, это он, Сотников, ранил полицая.
«Мертвым не больно» – таково название одной из повестей Василя Быкова, и эта страшная формула выражает ту сущность, которой не должно бы быть…
Однако она есть.
Как есть проза Василя Быкова, свидетельствующая о силе, которая одолевает любую смерть…
Те, кому не больно, убраны в землю, чтобы другие двигались вперед.
А не такова ли вообще жизнь, чья онтологическая бездна сгущается войной до черных кругов, плывущих в сознанье?
Не такова?
Нет, жизнь – солнце, мед и радость; летающие цветки пчел и лепестками улыбающиеся цветы, жизнь – это многообразие трудов, обеспечивающих ее.
Способную обойтись без нас.
Как мы способны обойтись без войны.
Но если она есть, то нельзя обойтись без литературы о ней – высокой литературы, такой, какова проза Василя Быкова.
Величественные ромбы Анатолия Ананьева
Три дня войны могут показаться тремя годами; особенно если события разворачиваются в самом начале Курской битвы и уверенность в победе прослоена волнами отчаянья и даже банального страха…
Затишье на фронте – как предчувствие грозящего испытания, ибо известно, что немцы готовы наступать; майор Грива, никогда не участвовавший в боях; капитан Пашенцев, в чье дело по ошибке было внесено «был в плену», живущий надеждой восстановить доброе имя офицера; бойцы Царев и Савушкин, ночью отправляющиеся в разведку, но так неудачно, что Савушкин погибает…
Разнообразие характеров, психологий, надежд и внутренних тупиков; а на рассвете немецкие танки идут «ромбом», страшный угол которого направлен на расположение взвода.
«Танки идут ромбом» – самый известный роман Ананьева, автобиографический, впитавший страшный – и величественный – опыт; перенасыщенный страшной плазмой бытия – тяжел реализм повествования, но другим оно не могло быть…
Шесть отраженных вражеских атак вписаны в каждую жизнь – из тех, что сохранятся; многочисленные отступления обнажают – с жесткой четкостью – сущности персонажей, выписанных так живо: вот они, перед вами: люди силы и страха, обычные бойцы, одолевающие махину, которую, казалось бы, невозможно одолеть…
Анатолий Ананьев писал исторические романы, писал разные книги о войне, – впрочем, всегда честные, лакировка не мыслилась для ветерана, – но танки, шедшие ромбом, но судьбы – столь же непохожие, сколь имеющие общий окрас – героев романа, но стиль его – на грани нервной обнаженности – суммарно сошлись в произведение, сила которого не слабеет, несмотря на столь круто изменившееся время…
Боль и сила Григория Бакланова
В двадцать один год вернувшись с войны, жить легкостью убеждения, что все основное в жизни уже сделано. Так описывал свое состояние сам Бакланов, ставший одним из самых известных писателей военной правды.
И темы.
Но в двадцать один год ветерану кажется, что все позади, впереди только небо, не омраченное гудением военных самолетов, и никакой карьеры делать не хочется, тем более суетиться ради нее.
В пятидесятые талантливые писатели, наверное, и не особенно суетились: другая жизнь, иные системы взаимоотношений; и первая публикация Бакланова в журнале «Крестьянка» прошла естественно, как будто была дипломом выпускника Литературного института.
А первые повести писателя «Пядь земли» и «Южнее главного удара» прошли через строй шпицрутенов критики: показалась слишком жесткой военная правда; хотя самая трудная судьба ждала роман «Июль 41»…
Тропы войны между подвигом и ужасом, как между Сциллой и Харибдой, описывались Баклановым с тем рельефом подробностей, какой возможен только у человека с огнем дышащей памятью и светлым талантом, ибо всегда в перспективе виднеется небо будущего – синее-синее.
Яма страха и взлеты, не позволяющие в нее скатиться, простота солдатского хлеба, помноженная на чудовищность войны вообще, невероятно выпукло представлены в повестях, романах, рассказах Бакланова…
Разумеется, писатель уходил за пределы военной темы, развивался в разных отношениях; и сколько важного сделал он, будучи главным редактором «Знамени», едва ли переоценить…
Но, думается, главная его сила – именно в верности военной теме. Как долгу, так и мере собственного дарования.
