Сергей Харламов: «Чтобы вырезать гравюры нужно большое терпение или, лучше сказать, смирение»
Алексей Шульгин
Возродится ли гравюра в России? Со всей страстью, на которую способна пока моя душа, люблю я русскую гравюру. Сейчас гравюра переживает трудные времена. О грустной участи жанра говорил и последний из могикан – Сергей Михайлович Харламов.
Но будем надеяться на лучшее… и вспомним замечательных русских художников-граверов. Вот у них бы поучиться любви к родине и своему труду.
Почему же так будоражит будущее русской гравюры? Я знал очень многих художников-граверов, а те в свою очередь были учениками и друзьями великих художников старшего поколения. Живую речь великих, отошедших уже в мир иной, я слышал в рассказах своих товарищей. На расстоянии «вытянутой руки» оказались со мной Остроумова-Лебедева, Павлов, Фаворский, Фалилеев, Кругликова…
Попробую выхватить у прошлого образы этих художников…
Анна Остроумова-Лебедева
Анна Петровна Остроумова-Лебедева родилась в Санкт-Петербурге в 1871 году. У нее с младых ногтей был непереносимый характер. Это не значит, что она изводила близких капризами или была зла и нетерпима. Вовсе нет! Просто с малых лет окружающие поражались твердости ее духа. Позже, когда Анна Петровна уже училась в Императорской Академии художеств, она не раз со всей прямолинейностью демонстрировала, чаще себе во вред, знаменитый остроумовский характер. С поразительной честностью она высказывала человеку в глаза все (даже самое нелицеприятное), не задумываясь о том, какие последствия это может иметь для нее.
Не стоит удивляться, что звание академика она получила тринадцатью голосами против двенадцати. Ведь ее недоброжелателем был лично И. Е. Репин – великий русский художник, одно время мастер-куратор Анны Петровны в Академии. Зато Остроумовой повезло с учителями. Джеймса Уистлера без сомнения можно назвать остроумовским учителем, научившим ее правильно обращаться с красками. Другим (а лучше сказать – первым) учителем был В. В. Матэ – гравер.
Она была пионером станковой цветной линогравюры. Благодаря Остроумовой-Лебедевой награвированные пейзажи стали восприниматься как самостоятельное произведение искусства. Кто бы мог в это поверить в XIX веке?! Оформляя книгу «Душа Петербурга», могла ли Анна Петровна предполагать, что воплотила в своих гравюрах самую душу Петербурга, что и она сама – душа любимого города.
В одном из последних писем своему другу Н.В. Синицыну Анна Петровна писала: «Как бы много я ни работала над живописью, или рукописью, или архивом, меня одолевает неистребимая тоска по гравюре. Смотрю работы других граверов, как бы этим утоляя жажду. Но вот совсем на днях перед вашим приездом, представьте, я решила гравировать на дереве, забыв слабость моих рук. Резала доску небольшого размера очень длительное время. Правая рука так слаба, что с большим трудом штихель входил в самшит. Инструмент совсем не подчиняется моей воле, хотя, когда я начинаю гравировать, руки перестают трястись».
Живительными силами играя,
Высокое призвание свое
Сознали Вы. Не тесное жилье
Вам – целый мир. Жизнь – без конца и края.
И творчески ее запечатлев
Резцом и кистью, и пером, и словом
Живите в каждом поколенье новом.
Так «высоким штилем» Ю.Н. Верховский писал Анне Петровне в 1946 году. А она всю свою жизнь в этом «штиле» и прожила.
Иван Павлов
Иван Николаевич Павлов родился 17 марта 1872 года в местечке Поповка Тульской губернии. В дом, где жила семья Павловых, переехала лито-типография, и мальчик заболел искусством.
Летом 1882 года на даче в деревне Строгино произошла любопытная встреча. Внимание Ивана Павлова привлек седобородый старик в длинной белой блузе, лежащий на высоком берегу Москвы-реки:
‒ Что же ты тут, дедушка, делаешь?
‒ Я, милый, ‒ отвечал он, ‒ наблюдаю природу… Природу… понимаешь ты? После я напишу картину…
‒ А кто же ты такой будешь? ‒ все любопытствовал я…
‒ Я художник Саврасов… Учись и ты наблюдать природу… Подрастешь, нарисуй картину таким же способом, как и я…
И Павлов отправился в Санкт-Петербург, поступил в Центральное училище технического рисования барона А. Л. Штиглица, а затем учился в Рисовальной школе Императорского общества поощрения художеств.
В 1883 году он награвировал двадцать досок по ступинской «Азбуке-картинке» и решил продать гравюры в издательство. Но Иван Дмитриевич Сытин не поверил в авторство мальчишки. А когда недоразумение разрешилось, заплатил ему рубль и, погладив по голове, сказал: «Учись, учись гравюре. Граверы мне нужны. Выучившись, всегда найдешь у меня дело…»
Павлов много повидал и многого добился. Любил славу и деньги. Водил дружбу с сильными мира сего; до конца жизни Павлова берегло «крыло» его молодого друга Саши Герасимова, ставшего вдруг президентом Академии художеств СССР.
Но фанатичная любовь к гравюре у Павлова была самая подлинная. «Тон бумаги в соединении с штрихами, глубоко впившимися в бумагу, дает тон непередаваемой красоты… Гравер не есть скучный копиист, а создатель нового мира образов, где картину художника он переводит на свой язык, придает новые оттенки… Гравер это делает проникновеннее равнодушного объектива», – пишет он. И незадолго до смерти признает: «Исторические судьбы русской гравюры очень сложны: по своей специфике ксилографии приходится вести постоянную борьбу за свои права».
Владимир Фаворский
Корифеем, вождем граверной школы считается Владимир Андреевич Фаворский. Он родился 15 марта 1886 года. О нем спустя годы Осип Мандельштам напишет в одном из своих стихов:
Как дерево и медь – Фаворского полет,
В дощатом воздухе мы с временем соседи.
В начале XX века, поехав в Мюнхен учиться на экономическом факультете университета, Фаворский внезапно круто меняет свою судьбу, начиная посещать частную художественную Академию профессора Шимона Холлоши.
«Рисовать вы не умеете, нет в ваших рисунках цельности, детали разбросаны, сплошные отдельные пятна». Это слова Шимона Холлоши. Что оставалось? Работа, работа, упорная работа. «Он первый открыл мне дверь в искусство и научил искать в натуре художественную правду, за что я всегда буду ему благодарен», – вспоминал Владимир Андреевич годы учебы.
В 1920-е годы Фаворский стал «профессором по деревянной гравюре» и начал преподавать во ВХУТЕМАСе. Много оформлял книг. Битый за формализм в 1930-е годы, Фаворский в 1937-м на Всемирной выставке в Париже удостоен высшей награды Grand Prix за оформление советского павильона.
Видимо, Владимиру Андреевичу позволялось то, что другим было запрещено. В этом смысле многое объясняет дневник Пришвина: «Я из интеллигенции единственно уважаю В. А. Фаворского, которого на чистке спрашивали:
– Что вы делаете для антирелигиозной пропаганды?
И он на это ответил:
– Как я могу что-нибудь делать, если я в Бога верую?
За эти слова Фаворскому ничего не было, а того, кто спрашивал, посадили. Почему же других мучают за веру, а Фаворскому можно? Потому что Фаворского, как и меня, Бог любит».
Илларион Голицын, художник и юный друг Фаворского, написал: «Он до конца мыслил, творил. Когда он не смог делать гравюры на дереве, то перешел на линолеум, когда не смог гравировать, рисовал эскизы для керамики, когда не смог рисовать, выскабливал скальпелем рисунок на тарелочках, помните эти две обожженные тарелочки – последние работы художника. Когда он не смог работать руками, диктовал статьи о художниках, творчестве. А когда не смог и этого делать – его не стало».
Елизавета Кругликова
Елизавета Сергеевна Кругликова родилась в Санкт-Петербурге в 1865 году. Кроме прочего работала в редком жанре силуэта. Сколько великих современников она увековечила в силуэте! Горького, Блока, Бенуа, Нестерова и многих других.
А. Н. Бенуа писал о Кругликовой, которая опекала молодых художников: «Елизавета Сергеевна ни у кого на службе не состоит, она антипод всякого чиновничества, но роль ее похожа на роль тех екатерининских корреспондентов». Александр Николаевич под этим имел в виду, что Кругликова опекала молодых художников и помогала им. «Она очень талантлива. Ее все интересует. Вся жизнь кругом. Из ее кармана торчит карандаш и маленький альбомчик. Она все хочет видеть», – отмечала А. П. Остроумова-Лебедева.
Кругликова первая почувствовала опасность технического прогресса, отметив: «С возникновением и усовершенствованием фотографических приемов при приготовлении клише для типографского станка дорогостоящая и дающая ограниченное количество оттисков ручная гравюра для цели репродукции почти вытеснена из обихода». К ее опасениям товарищи по искусству не прислушались. А жаль.
Вадим Фалилеев
Сейчас его знают больше антиквары и ценители гравюры. Хотя, как писал его друг, гравер Иван Николаевич Павлов, «этот художник и человек, так трагически закончивший свой путь в искусстве, достоин самой доброй памяти».
Вадим Дмитриевич Фалилеев родился в купеческой семье 31 декабря 1879 года в Пензенской губернии, где в селе Маиса располагалось родительское поместье. Учился в Киевской художественной школе княгини М. К. Тенишевой и в рисовальных классах в Санкт-Петербурге, а в 1903 году поступил в Императорскую Академию художеств.
Его гравюры сравнивали с картинами Ван Гога. О Фалилееве лучше всех написал его ученик, художник-гравер Михаил Владимирович Маторин: «Я поражался энтузиазму этого человека как педагога. Он горел, горел огнем. Мы перед ним благоговели. Он безжалостно убивал на нас свое драгоценное время, не считаясь с часами, и мы не замечали, как оно летит. Дивный мастер, он старался и в нас вдохнуть этот всепожирающий огонь творчества. Когда дело касалось искусства, время для него не существовало. Гравюру, если он задумал и начал ее резать, он резал день, и ночь, и второй день, пока не кончал. Он был таким же страстным педагогом».
А скупая на похвалу Остроумова-Лебедева говорила: «Побольше бы таких граверов, тогда можно было бы быть спокойным за судьбу гравюры как свободного большого искусства».
Михаил Маторин
В 10-й книге многотомного издания «Истории русского искусства», выходившего под редакцией Грабаря, читаем: «Многие из граверов младшего поколения были обязаны начатками своих художественных знаний И. Павлову, но лишь немногие из них, подобно М. Маторину, стали его последователями».
Многое сближало старого московского гравера Ивана Павлова с молодым другом ‒ Михаилом Владимировичем Маториным, о котором он писал: «Начну я прежде всего с любимого ученика Миши Маторина. Много работая над собою, он развивался для дела искусства, которому отдал свою жизнь». Сколько было совместно пережито, как много наработали их резцы, сколько километров линолеума нарезали.
В автобиографических записках Маторин пишет: «Иван Николаевич спускался в школу сверху, где он работал как штатный гравер при типографии на особых, независимых условиях. Он приносил листы своих гравюр, первые опыты акватипии, листы “Провинции”, оттиснутые с линолеума. Гравюры действовали на меня завораживающе. Я до сих пор помню первый запах линолеума, – этот запах был обаятельным».
Он был великолепным художником, а еще педагогом. «Блестящий мастер гравюры, владевший до тонкости всеми ее секретами, Михаил Владимирович с первого урока требовал строгого, серьезного отношения к искусству ксилографии, начиная со «становления руки», выполнения обязательных штудий и копий с таких серьезных произведений, как гравюры Дюрера. Не могу без улыбки вспоминать, как будучи студентом “получил по рукам”, то есть по руке от своего преподавателя – эдакий легкий шлепок за неправильное владение штихелем. Это было время, когда Михаил Владимирович “ставил руку”, что особенно важно для начинающего гравера», – вспоминал его ученик Н.И. Калита.
А другой ученик – великий художник, детский иллюстратор Н.А. Устинов ‒ с доброй иронией писал: «На четвертом курсе, когда распределялись по мастерским, я пошел в книжную, к Дехтереву. А из печатных техник я занимался гравюрой у Михаила Владимировича Маторина. Наверное, я не стал настоящим гравером потому, что так и не научился точить инструменты. Михаил Владимирович говорил, пробуя мои штихеля пальцем: “Вы, Устинов, наверное, штихелем коньяк открывали”! И смеялся…»
Сергей Харламов
Сергей Михайлович Харламов по счастью еще жив и продолжает трудиться. Он последний из могикан русской гравюры. Патриарх! И как приговор звучат его слова из недавнего интервью: «Сейчас гравюра как искусство вымирает, почти никто ею не занимается. Я недавно говорил об этом с художником Николаем Воронковым, и он согласен с моим мнением. Однако я все равно продолжаю работать несмотря ни на что. Упадок гравюры связан с появлением компьютерных технологий, отсутствием подходящего линолеума. В линогравюре нужен не тот линолеум, который кладут на пол, а особый – для резьбы.
В мое время искусство гравюры процветало. Существовали эстампные мастерские. Я делал гравюры, тиражировал, и все распродавалось. За картины получали серьезные деньги. Мы делали много копий с одной картины, например до ста оттисков. Компьютерная печать, несмотря на развитие, не способна заменить гравюру. Здесь каждый штрих выполнен руками художника. Одну работу вырезаешь месяцами, а иногда и год, поэтому разница между обычной печатью и гравюрой огромная. Чтобы вырезать гравюры нужно большое терпение или, лучше сказать, смирение».
Перебирая штихели, нанося рисунок на линолеум, начиная резать новую гравюру, я думаю: появятся ли в России новые замечательные художники-граверы? И не могу себя заставить самообмануться, надежды мало. Может быть, мы просто не можем следовать наставлениям стариков? «Основой подвига является забвение себя. Это достойно удивления. Но основа тут та же: из любви к чему-то забыть себя», – писал Фаворский. Как это понятно! Но до чего трудно следовать этому совету! Гравером, пожалуй, нужно родиться.
«Помню тот момент, когда я начала резать первый раз пальмовую доску. Хрустение дерева при встрече со сталью было мне знакомо. Ощущение, когда инструмент бежит по доске, – совсем особое ощущение. И волнующее, и сладкое. Я дожила до старости, и всегда, когда начинаю резать дерево, меня охватывает непонятное волнение и радость, главное радость», – говорила Остроумова-Лебедева.
Вспоминаются и слова замечательного гравера Петра Николаевича Староносова: «Я думаю, что еще раз вернусь к теме, которой я отдал все свои творческие силы, накопленные за многие годы».
