Начало политическим процессам, которые привели к Крымской войне, было положено, как считают историки, в январе 1853 года
Тео Гуриели
Пришло время поговорить об одной из самых кровопролитных войн XIX века – Крымской (ее называют также Восточной). Особенность этой войны в том, что в ходе ее отчетливо проявились политические интересы западных держав в Черноморском бассейне, их стремление разгромить или, на худой конец, разоружить Россию и постараться, если удастся, вообще лишить ее выхода к Черному морю.
Начало политическим процессам, которые привели к Крымской войне, было положено, как считают историки, в январе 1853 года. На вечере у великой княгини Елены Павловны, на котором присутствовал дипломатический корпус, Николай I подошел к британскому послу Гамильтону Сеймуру и повел с ним разговор на ту же тему, на которую он за девять лет до этого беседовал в Виндзоре с премьером Робертом Пилем и лордом Эбердином. Речь шла о Турции, которую император называл «больным человеком» Европы. «Теперь я хочу говорить с вами как друг и джентльмен, – сказал ему Николай. – Если нам удастся прийти к соглашению – мне и Англии, – остальное мне неважно, мне безразлично, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо заявляю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны, я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю. Ни русские, ни англичане, ни французы не овладеют Константинополем. Точно так же не получит его и Греция. Я никогда не допущу до этого».
Николай I продолжал: «Пусть Молдавия, Валахия, Сербия, Болгария поступят под протекторат России. Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Тут я могу только сказать, что если при распределении оттоманского наследства после падения империи вы овладеете Египтом, то у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу и о Кандии (острове Крит). Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением».
При прощании с Сеймуром император сказал, что он доверяет английскому правительству и просит его откровенно высказаться по этому вопросу, причем он не просит обязательств, а приглашает к свободному обмену мнениями.
Лондон воспринял это как призыв со стороны России разделить вдвоем Оттоманскую империю, причем не обговаривая при этом участи Аравии, Месопотамии и восточной части Малой Азин, которые в Оттоманскую империю тогда входили. В ходе дальнейших встреч с послом и визитерами из Лондона Николай I ясно давал понять: он не может позволить западным странам закрыть проливы, ведущие в Черное море, и тем самым запереть в нем русский флот, в то время как Турция станет форпостом для наращивания мощи западных флотов вблизи русских берегов.
Николай I видел, что Англия уже давно превратила свой флот в инструмент экспансии во всех морях, включая те, в которых есть русские порты, и что англичане были бы рады ввести в рамки этой политики и Францию, которая пока не проявляла вражды к России, но может изменить свой курс в отношении России в любой момент, если ее к этому подвигнут другие западноевропейские державы. То же относилось и к Австрии.
Говорят, что, делая подобное предложение Англии, Николай исходил из того, что чувствовал дружественное к нему отношение королевы Виктории. Более того, его, возможно, в известной степени успокаивало то, что во главе кабинета в Англии в тот момент находился лорд Эбердин, который с таким интересом слушал его в Виндзоре в 1844 году. Не исключено, что все это позволяло ему надеяться на то, что его предложение встретит благожелательный прием.
Ответ, пришедший от лорда Джона Рассела, министра иностранных дел, был резко отрицательным. В отличие от Эбердина, Рассел не менее подозрительно относился к русской политике на Востоке, чем такие политики-русофобы, как Пальмерстон. Рассел заявил, что, во-первых, не считает, что Турция близка к падению, а во-вторых, не полагает возможным заключать какие бы то ни было соглашения касательно Турции. Даже временный переход Константинополя в руки Николая I он считает недопустимым. Наконец, Рассел отметил, что и Франция, и Австрия отнесутся подозрительно к подобному англо-русскому соглашению.
После получения этого отказа Нессельроде постарался в беседе с послом Сеймуром объяснить смысл предложений императора. Он заверял, что Николай не собирался угрожать Турции вторжением, а лишь желал бы исключить подписанием этого договора односторонние действия со стороны любой державы, которые могли бы нанести вред России и другим странам региона.
Но слушать канцлера никто не хотел. Позиция российского императора вызвала в британском истеблишменте реакцию прямо противоположную той, к которой он стремился.
Николай I никогда не был человеком авантюрным по натуре. Он прекрасно понимал, что по мере усиления западных держав, роста их флотов и развития их колониальных империй одной из главнейших их задач будет сделать так, чтобы Россия была ограничена в своем развитии, в своей торговле и в своих политических мероприятиях только своей территорией. А это, как ни велика эта территория, не позволит стране становиться богаче, культурнее и сильнее – в то время, как ее противники, помогая друг другу, будут все больше стремиться к ее уничтожению.
Западные историки считают, что Николай I ошибочно предполагал, что Франция, скорее всего, не присоединится к Англии в случае войны с Россией, а Австрия предпочтет оставаться нейтральной. Но русский царь был умнее и прозорливее. Он ожидал, что западные державы объединятся и рано или поздно выступят против России единым фронтом. Но он, к сожалению, придерживался того мнения, что Франция еще не оправилась после государственного переворота, и ее новый властелин Наполеон III будет долгое время занят утверждением своей власти. Следовательно, к Англии в войне с Россией она не присоединится.
В этом полнейшем непонимании ситуации были повинны в первую очередь русские послы – Киселев в Париже, Бруннов в Лондоне, Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, но еще в большей степени – канцлер Нессельроде. Все они в своих докладах извращали перед Николаем положение дел в Европе. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что императору было бы желательно от них узнать. Ни один из них не решался открыть ему глаза на те процессы, которые происходили в европейских странах, и, естественно, многие важные детали европейской политики оставались для него неизвестными.
Обострению ситуации в Европе посодействовала дипломатическая распря, начавшаяся между Луи-Наполеоном (тогда еще президентом) и Николаем I в 1850 году по поводу так называемых святых мест и достигшая своего апогея к 1853 году. Луи-Наполеон заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все подтвержденные Турцией еще в 1740 году права и преимущества католической церкви в святых местах – то есть в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился. Но тут со стороны русских дипломатов в Константинополе последовал резкий протест: они напомнили о преимуществах православной церкви перед католической на основании условий Кючук-Кайнарджийского мира. Эти разногласия послужили французскому императорскому правительству неплохим предлогом для того, чтобы всячески отдалить Англию и Австрию от России. Император Наполеон ухватился за эту возможность, как говорится, обеими руками. Сразу же вопрос о святых местах был искусно сплетен с выдвинутой Николаем претензией не только защищать права православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией защитником всех православных подданных султана, то есть получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.
Как и ожидалось, султан Абдул-Меджид и его министры, под прямым давлением французской дипломатии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией — и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит», – сказал Николай, ясно понимая теперь, что Наполеон вовсе не забыл истории с его титулом, который российский император признал с большим трудом.
Получив отказ Англии, Николай I решил совершить прежде всего не военное, а пока только дипломатическое наступление на Турцию. Он приказал морскому министру Меншикову снарядить большую свиту и на линейном корабле плыть в сопровождении этой свиты в Константинополь с решительными требованиями к султану. Меншиков был назначен в Турцию в качестве чрезвычайного посла и полномочного представителя. Ему разрешалось, в случае неполного удовлетворения требований России, предъявить султану ультиматум. Нессельроде велено было изготовить для отъезжавшего Меншикова инструкцию, основное положение которой было таково: «Распад Оттоманской империи стал бы неизбежным при первом же серьезном столкновении с нашим оружием».
Меншикову официально поручалось резко и решительно покончить спор о святых местах, добившись от султана специального Договора с Николаем I, причем в этот договор требовалось включить и признание его права покровительствовать всем православным подданным султана. Николай ожидал успеха от миссии Меншикова ввиду того, что незадолго до прибытия русского посла султан согласился на категорическое требование представителя Австрии Лейнингена удалить турецкую армию из вассального владения султана – Черногории. Но разница была в том, что Австрия и не думала после этого оккупировать Черногорию, потому что заботилась исключительно о спокойствии в близких к Черногории районах Австрийской империи, а миссия Меншикова состояла в предъявлении к Турции требований, которые предполагали ослабление суверенной власти султана во всех тех его владениях, где имелось православное население. При этом Меншикову было дано понять, что на него в Зимнем дворце не рассердятся, если даже последствием его дипломатической деятельности станет война России с Турцией.
Прибыв в Константинополь, Меншиков был встречен с необычайным почетом. Турецкая полиция не посмела даже разогнать толпу греков, которые устроили князю восторженную встречу. А Меншиков повел себя с вызывающей надменностью. Он сразу же заявил, что не желает иметь дела с министром иностранных дел Фуад-эфенди, который явно стал на стороне французов в вопросе о святых местах. Султан, напуганный известием о том, что в Бессарабии сосредотачиваются два русских корпуса, уволил Фуада и назначил угодного Меншикову Рифаат-пашу.
В Европе обратили большое внимание на раздражающие турецкие власти выходки Меншикова: писали о том, что он, нанося визит великому визирю, не снял пальто, о том, что он довольно резко говорил с султаном Абдул-Меджидом. С первых же шагов Меншикова стало ясно, что по двум важнейшим пунктам он ни за что не уступит: во-первых, он желает добиться признания за Россией права на покровительство не только православной церкви, но и православным подданным султана; во-вторых, он требует, чтобы согласие Турции было утверждено султанским сенедом (законообразующим указом), а не фирманом (обычным указом); таким образом, оно носило бы характер внешнеполитического Договора с российским императором.
Что касается вопроса о иерусалимском и вифлеемском храмах, то по этим претензиям Абдул-Меджид был готов пойти на все уступки. Но теперь этого уже было мало. 22 марта 1853 года Меншиков прочел вслух Рифаат-паше такую вербальную ноту: «Требования императорского [русского] правительства категоричны». А через два дня он прочел ему еще и другую ноту, которая требовала прекращения «систематической и злостной оппозиции». Тут он представил проект «конвенции», которая делала Николая, как сразу же заявили дипломаты других держав, «вторым турецким султаном».
Султан переходил от паники к возмущению, после раздражения опять впадал в панику; он явно не знал, как поступить. Но через две недели в Константинополь прибыл в качестве британского посла Стрэтфорд Каннинг, виконт Рэдклифф, – ярый противник русского влияния на Востоке и личный враг Николая I.
К тому времени в Лондоне произошли перемены: вместо лорда Рассела министром иностранных дел стал лорд Кларендон, полностью находившийся под влиянием Пальмерстона. Кларендон дал Каннингу широкие полномочия в Константинополе, и тот быстро повел дело к войне. Сделал он это очень хитро и подло. История эта стоит того, чтобы изложить ее подробнее.
Меншиков был прекрасным морским министром и блестящим стратегом, но мало что смыслил в дипломатии и, конечно, не мог равняться в дипломатических маневрах с осторожным и опытным английским дипломатом-интриганом. Каннинг посоветовал султану и его министрам всячески затягивать ответ по спорам, которые шли между Россией и Францией в вопросе о святых местах. Сам же он ждал, пока не представится возможность запустить интригу, которая привела бы к войне с Россией. Зная, что глава английского кабинета лорд Эбердин не желает обострения ситуации и хотел бы избежать войны, Каннинг решил прибегнуть к обычному подлогу. Когда Лондон потребовал от него, чтобы он прислал полный текст проекта конвенции, предложенный Россией Турции и представленный Меншиковым Рифаат-паше, Каннинг понял, что настал его час. В статье первой этого проекта говорилось о том, что русское правительство получает право, как и в прошлом, делать турецкому правительству представления в пользу церкви и духовенства. А Каннинг, переписывая текст конвенции, вместо слов «делать представления» написал «давать приказы».
Этот подлог резко менял весь характер ноты, и по очевидным расчетам Каннинга должен был вызвать в английском кабинете настоящую бурю. Теперь Пальмерстон и его креатура Кларендон получали явный перевес над пока еще колебавшимся лордом Эбердином. Расчет оправдался вполне. Британские министры теперь были едины в своей вражде к России.
Но и это было еще не все. Каннинг умудрился внушить Меншикову, что Рифаат-паша – ярый враг России. И Меншиков, который, собственно, посадил Рифаата вместо Фуад-эфенди, стал теперь домогаться отставки Рифаата и назначения вместо него человека, предложенного тем же Каннигом, – настоящего злобного врага России по имени Решид-паша.
Наконец, Каннинг начал убеждать Меншикова в том, что Англия ни при каких обстоятельствах, включая военные действия, ни за что не выступит на стороне султана.
События разворачивались именно так, как подстроил Каннинг. 4 мая Порта, уступив во всем, что касалось святых мест, по другим вопросам вести переговоры отказалась. Меншиков, видя, что согласия на занятие Дунайских княжеств добиться не удается, предъявил прежнее требование о договоре султана с русским императором. Султан попросил время, чтобы подумать. В тот же день, после встречи с Каннингом, султан и министры отклонили требования Меншикова. Тотчас же вместо Рифаата был назначен Решид-паша, агент Каннинга.
Меншиков объявил, что порывает сношения с Портой, и вместе со своей свитой 21 мая 1853 года выехал из Константинополя в Одессу.
По совету Каннинга султан уже 4 июня издал фирман, торжественно гарантирующий права и привилегии христианских церквей и в особенности права и преимущества православной церкви. Но ничто уже помочь не могло. Николай издал манифест о том, что он, как и его предки, должен защищать православную церковь в Турции и что для обеспечения исполнения турками прежних договоров с Россией, нарушаемых султаном, он принужден занять Дунайские княжества (Молдавию и Валахию). 21 июня 1853 года русские войска перешли через реку Прут и вторглись в Молдавию.
Война Турции еще не была объявлена. Не объявляла войны и Турция. Но уже в марте Наполеон III приказал своему военному флоту, стоявшему в Тулоне, немедленно отплыть в Эгейское море, к Саламину, и быть готовым к войне. Наполеон бесповоротно решил воевать с Россией. Защита Турции от возможного русского завоевания представлялась императору французов абсолютно необходимой – и не по политическим или моральным соображениям! У французов были очень крупные финансовые вложения в Турции и в Оттоманской империи вообще. Собственно, французский император считал, что защищает экономические интересы Франции на Востоке. Сразу же после отплытия французского флота в восточную часть Средиземного моря последовал приказ и британской эскадре идти туда же.
Боязнь России и желание овладеть ее землями и богатствами были у западных держав так сильны, а ненависть к ней так широко посеяна в их народах, что во Франции и Англии не могло быть в тот момент более популярной войны, чем война против России. И это еще больше подталкивало к ней Наполеона III, который видел в войне против Николая возможность не только покрыть славой свой трон, но и взять реванш за проигранную французами войну 1812 года.
Австрия, которая клялась России в дружбе и верности, тут же начала свою закулисную игру. Буоль фон Шауэнштейн, министр иностранных дел Австрийской империи, вел оживленные переговоры на два фронта: он старался, с одной стороны, убедить Николая I в необходимости поскорее прийти к соглашению с Турцией и очистить Дунайские княжества, а с другой – интриговал в Париже и Лондоне, желая узнать, что можно получить от западных держав за политику, враждебную России. Ему удалось сплести сети шпионажа вокруг русского посольства в Вене и получать от них важные сведения, излагая их, разумеется, в своей трактовке.
Франц-Иосиф стал занимать антирусскую позицию. С другой стороны, он испытывал страх и перед Наполеоном III, который делал довольно прозрачные намеки на возможность без особых затруднений выгнать Австрию из Ломбардии и Венеции. Французский император не скрывал от барона Гюбнера, австрийского посла в Париже, что не очень расположен позволить Австрии остаться нейтральной страной. Следовательно, Францу-Иосифу предстояло либо выступить заодно с Наполеоном III и Англией и добиваться вытеснения русских войск из Молдавии и Валахии, либо действовать совместно с Николаем I, и в случае его победы над Турцией утратить положение монарха крупной европейской державы, потеряв еще при этом Ломбардию и Венецию.
Прусский король Фридрих-Вильгельм IV не знал, на что решиться. Он опасался Наполеона III, боялся Николая I, а потому метался из стороны в сторону. Бисмарк, будущий лидер Пруссии, с раздражением следивший из Франкфурта за этими зигзагами, говорил, что прусская королевская политика напоминает пуделя, который потерял своего хозяина и в растерянности подбегает то к одному прохожему, то к другому. В конце концов выяснилось, что Пруссия не примкнет к Англии и Франции, а Австрия без Пруссии не решится это сделать. Буоль составил проект ноты, который вручил приглашенным им на совещание послам Англии и Франции в Вене. В этой ноте говорилось, что Турция принимает на себя обязательство соблюдать все условия Адрианопольского и Кучук-Кайнарджийского мирных договоров; снова подчеркивал положение об особых правах и преимуществах православной церкви. Решено было послать эту ноту 31 июля 1833 года русскому царю и в случае его согласия – султану. Николай согласился.
Прослышав о том, что в Вене намечается какой-то компромисс, Каннинг сейчас же решил подвести дипломатическую мину под любой проект, который привел бы к разрядке ситуации. Он заставил султана Абдул-Меджида отклонить Венскую ноту, а сам еще до этого поспешил составить, якобы от имени Турции, другую ноту, с некоторыми оговорками против Венской ноты. Николай ее в свою очередь отверг. По существу, Венская нота совпадала с собственным проектом турок, но для того чтобы оправдать отказ турок от принятия этой ноты, Каннинг постарался представить дело так, что Венская нота якобы вызвала в Турции «настоящее негодование».
Николай I получал от Киселева из Парижа самые утешительные известия о «невозможности совместного военного выступления Англии и Франции». А в октябре, побуждаемый заверениями Каннинга и французского посла в Турции Лакура, что их державы готовы вступиться за Оттоманскую империю по первому зову, султан объявил России войну. Это была большая ошибка. Ответ последовал незамедлительно: 18 (30) ноября 1853 года командующий эскадрой Черноморского флота вице-адмирал П.С. Нахимов атаковал турецкий флот в Синопской бухте, истребил его и разрушил береговые укрепления.
Синопское сражение явилось для западной коалиции показателем того, что война не будет для них легкой прогулкой. Когда осенью 1853 года стало известно о том, что турки готовят переброску крупного десанта на восточное побережье Черного моря в районе Сухум-Кале (Сухуми) и Поти, Черноморскому флоту была поставлена задача вести наблюдение за действиями противника на Черном море и воспрепятствовать переброске турецких войск на Кавказ. 11 (23) ноября Нахимов, получив сведения о том, что эскадра противника укрылась от шторма в Синопской бухте, принял решение сорвать планы противника.
Турецкая эскадра, стоявшая на рейде в Синопе, имела в своем составе 7 фрегатов, 3 корвета, 2 пароходофрегата, 2 брига и 2 военных транспорта (всего 510 орудий) и находилась под защитой береговых батарей (38 орудий). Накануне жестокий шторм нанес сильные повреждения русской эскадре, после чего у Нахимова осталось только три линейных корабля, а два корабля и фрегат пришлось отправить в Севастополь. Оценив обстановку и, в частности, возможность появления на Черном море англо-французского флота, Нахимов решил до подхода подкреплений запереть турецкую эскадру в Синопской бухте. 16 (28) ноября к Синопу на помощь Нахимову подошла эскадра контр-адмирала Ф.М. Новосильского в составе трех кораблей и одного фрегата, а на другой день – еще один фрегат «Кулевчи». В результате под командой Нахимова оказалось 6 линейных кораблей и 2 фрегата (всего 720 орудий). Из них 76 орудий стреляли разрывными бомбами, имевшими большую разрушительную силу. Таким образом, на стороне русских был перевес. Однако неприятель имел ряд преимуществ, основными из которых являлись стоянка в укрепленной базе и наличие пароходов, в то время как у русских имелись только парусные корабли.
Разработанный Нахимовым план атаки содержал четкие указания по приготовлениям к бою и по ведению артиллерийского огня, который в кратчайший срок должен был уничтожить неприятельский флот. При этом командирам предоставлялась определенная самостоятельность в зависимости от конкретной обстановки при неукоснительном соблюдении принципа взаимной поддержки.
Утром 18 (30) ноября 1853 года русская эскадра в строю двух кильватерных колонн вошла в Синопскую бухту. Во главе правой колонны шел флагманский корабль Нахимова «Императрица Мария», левой колонны – «Париж» Новосильского. Эскадра Осман-паши стояла полукругом у самой набережной города, закрывая собой часть береговых батарей. Суда располагались таким образом, что один борт их был обращен к морю, а другой к городу. Таким образом, действие огня неприятеля было ослаблено. В 12 часов 30 минут раздался первый залп турецкого флагманского корабля «Авни-Аллах», открывшего огонь по подходившей русской эскадре, а вслед за ним открыли огонь орудия других судов и береговые батареи. Под сильным перекрестным огнем противника русские корабли заняли позиции в соответствии с планом атаки и только после этого открыли ответный огонь. Флагманский корабль Нахимова шел первым и ближе всех оказался к турецкой эскадре и береговым батареям. Он сосредоточил огонь по адмиральскому фрегату противника «Авни-Аллах». Через полчаса «Авни-Аллах» и фрегат «Фазлы-Аллах», объятые пламенем, были выведены из строя. Такая же участь постигла и другие турецкие суда. Управление турецкой эскадрой нарушилось. К 17 часам артиллерийским огнем русские моряки уничтожили 15 из 16 кораблей противника и подавили все его береговые батареи.
Из всей турецкой эскадры удалось спастись лишь одному быстроходному 20-пушечному пароходу «Тайф», на борту которого находился главный советник турок по морским вопросам англичанин Слэд. Прибыв в Стамбул, он доложил об истреблении турецких судов в Синопе.
В Синопском сражении турки потеряли свыше 3 тысяч человек убитыми и ранеными. В плен были взяты 200 человек, в том числе командующий эскадрой Осман-паша и командиры трех кораблей. Русская эскадра потерь в кораблях не имела, но многие из них, в том числе флагманский корабль Нахимова «Императрица Мария» получили серьезные повреждения. Потери русских составили 37 убитыми и 235 ранеными. Победа была одержана в результате высокого профессионального мастерства русских моряков, героизма, мужества и отваги моряков, а также благодаря решительным и искусным действиям командования и прежде всего – адмирала Нахимова.
Синопский бой явился тем толчком, который привел в действие страшную машину большой войны. В середине декабря Наполеон III объявил британскому послу в Париже лорду Каули, что намерен приказать своему флоту войти в Черное море. Это предрешало действия и британского кабинета. Эбердин дал английскому флоту соответствующие распоряжения.
После Синопа в английских общественных кругах возбуждение против России возросло в неимоверной степени. В прессе громко обвиняли даже королеву Викторию и ее мужа в подозрительных, чуть ли не изменнических замыслах. Когда внезапно 15 декабря 1853 году Пальмерстон подал в отставку, настоящая буря негодования обрушилась на кабинет, откуда «выжили честного патриота». Спустя неделю, Эбердин упросил Пальмерстона вернуться в министерство. Это возвращение отдавало кабинет Эбердина полностью в руки Пальмерстона. Война против России была этим предрешена.
4 января 1854 года соединенный англо-французский флот вошел в Черное море. Два адмирала, начальствовавшие над флотом, известили русские власти, что имеют задание ограждать турецкие суда и порты от нападений с русской стороны.
Немедленно Нессельроде по приказу Николая обратился к русскому послу в Париже Киселеву и к послу в Лондоне Бруннову, предлагая им запросить оба правительства, при которых эти послы аккредитованы: как понимать сообщение адмиралов: относится ли фактическое запрещение плавать по Черному морю только к русским судам или также к турецким? В случае если окажется, что запрет распространяется только на русские суда, Бруннову и Киселеву предписывалось тотчас прервать дипломатические отношения и покинуть Лондон и Париж.
Английская пресса призывала бороться за независимость Турции. 29 января 1854 года в официальном органе Французской империи «Монитер» появилось письмо Наполеона III к российскому императору Николаю I. Наполеон писал, что «гром синопских пушек оскорбил французскую и английскую национальную честь». Не всем было понятно – почему это? Ведь Турция была первой, кто объявил войну России, и Синопское сражение было вполне законным ответом на объявление войны.
Французский император предлагал Николаю I такой выход: увести войска из Молдавии и Валахии. В этом случае Франция и Англия прикажут своим флотам покинуть Черное море. А затем пусть Россия и Турция назначат уполномоченных для мирных переговоров. Этот необычный в дипломатическом обиходе прием – публичное обращение одного царствующего монарха к другому – был понят всей Европой как попытка перед самым началом жестокой войны свалить всю ответственность на противника, продемонстрировав свое «миролюбие».
Николай ответил 9 февраля. Одновременно с отсылкой подлинника в Париж он также приказал напечатать копию своего письма в «Журналь де Сен-Петерсбург», официальном органе русского министерства иностранных дел. Николай I отмечал, что ему русская честь так же дорога, как Наполеону III французская; Синопский бой был вполне правомерным действием; нельзя приравнивать занятие Дунайских княжеств к фактическому овладению Черным морем посредством посылки туда французского и английского флотов.
А уже на третий день после отправления письма Наполеона в Петербург Киселев получил в Париже и официальную ноту Друэн-де-Люпса. Нота носила нарочито вызывающий характер; она разъясняла, что запрет плавания по Черному морю касается лишь русского флота, а не турецкого. Немедленно, в силу уже ранее полученных инструкций, Киселев заявил о разрыве дипломатических отношений между Россией и Францией.
Выступление Франции против России в данном случае было настолько слабо мотивировано, что и Николай I в Петербурге, и Киселев в Париже постарались подчеркнуть, что на разрыв с Францией они смотрят иначе, чем на последовавший разрыв с Англией. Николай велел немедленно прислать на дом Гамильтону Сеймуру паспорта на выезд посольства. А генералу Кастельбажаку, французскому послу, предоставили, когда ему заблагорассудится, заявить о желании уехать и получить паспорта. При очень милостивом прощании с генералом Николай вручил послу один из самых высоких орденов – звезду Александра Невского, как бы подчеркивая этим необычным жестом, что считает разрыв с Францией дипломатическим недоразумением, которое может скоро уладиться.
Еще больше это было подчеркнуто при отъезде Киселева из Парижа. Киселев, уведомив уже 4 февраля 1854 года министра Друэн-де-Люиса о своем отъезде с посольством из Парижа, тотчас после этого заявил, что желал бы лично откланяться императору Наполеону. Вот как объяснял Киселев в письме к Нессельроде свой поступок, который, кстати говоря, не возбудил ни со стороны канцлера, ни со стороны Николая I ни малейших возражений. «Если вопреки обычаю я пожелал проститься с Луи-Наполеоном в частном свидании перед тем, как потребовать мой паспорт, это потому, что я знал, как он чувствителен к такого рода манифестациям и проявлениям личного почтения и насколько воспоминание о подобном поступке могло бы, при случае, помочь завязать вновь сношения».
Наполеон принял Киселева в утренней аудиенции наедине, и они говорили долго. Император утверждал, будто его поведение во всем этом конфликте было самым примирительным. Слегка, намеком, Наполеон III коснулся и злосчастной истории с его титулованием, и Киселеву стало ясно, что его собеседник ее не забыл и не простил. Киселев даже сказал: «Государь, позвольте вам сказать, что вы ошибаетесь… Франция бросается в войну, которая ей не нужна, в которой она ничего не может выиграть, и она будет воевать только, чтобы служить целям и интересам Англии. Ни для кого тут не секрет, что Англия с одинаковым удовольствием увидела бы уничтожение любого флота, вашего флота или нашего, и, чего здесь не понимают, это то, что Франция в настоящее время помогает разрушению [русского] флота, который в случае нужды был бы наилучшим для вас помощником против того флота, который когда-нибудь повернет свои пушки против вашего». Французский император выслушал эти многозначительные заявления молча и – что крайне показательно – ни единым словом Киселеву на них не возразил. Любопытно, что о самой Турции оба собеседника как-то совершенно забыли. Наполеон III, видимо, упустил, что ради приличия следовало хотя бы упомянуть о «независимости» страны, якобы для «защиты» которой он обнажает меч и начинает кровавую войну.
Усилия Англии и Франции после этого были направлены на то, чтобы заставить Австрию во что бы то ни стало выступить против России. Действия австрийской дипломатии имели в виду разрешение очень трудной задачи: не объявляя формально войны России, заставить Николая убрать войска из Молдавии и Валахии, причем устроить это так, чтобы не рассердить Наполеона, но и не рассориться с императором России. Что касается дипломатических отношений между самими союзниками, то сначала еще не выявлялось коренное расхождение между целями Англии и Франции. Наоборот, на первых порах между ними не было ни малейших разногласий. В Вене союзниками был дан дипломатический бой Николаю, и этот бой был им проигран. Он понял это не сразу. Но уже после Синопа, когда западные державы открыто готовились объявить России войну, позиция Австрии показалась императору подозрительной. Тогда он решил провести переговоры с Францем-Иосифом через посредство доверенного человека. Он послал в Вену графа Орлова, очень ловкого царедворца и довольно способного дипломата, что он доказал еще в 1833 году при заключении договора с Турцией в Ункиар-Искелесси.
31 января 1854 года Орлов передал австрийскому императору такие предложения: Австрия объявляет дружественной России нейтралитет в начинающейся войне Николая I с западными державами. За это российский император гарантирует полную неприкосновенность австрийских владений и обязывается побудить Пруссию и с ней весь Германский союз присоединиться к этой гарантии. Затем, в случае победы России и распада Турции, Россия и Австрия на равных правах объявляют свой протекторат над Сербией, Болгарией, Молдавией и Валахией. Результат был довольно неожиданный: сразу же после отъезда Орлова из Вены Франц-Иосиф приказал отправить в Трансильванию 13-тысячное войско. Это было явной угрозой русским войскам на Дунае.
Николай удвоил свою любезность по отношению к Пруссии. Но и тут его ждало разочарование. Король продолжал метаться из стороны в сторону. В конце февраля 1854 года, возвращаясь из Петербурга в Лондон после разрыва дипломатических отношений, сэр Гамильтон Сеймур сделал неудачную попытку втравить Пруссию в войну с Россией. Но Фридрих-Вильгельм IV отвечал: «Я не хочу, чтобы вместо сражений на Дунае происходили сражения в Восточной Пруссии». Король добавил, что на границе Пруссии уже стоит 200-тысячная армия.
Для Англии было важно уже то, что русские силы были оттянуты от европейского юга. Затем к королю с теми же предложениями стал упорно обращаться маркиз де Мустье, французский посол в Берлине. Но и тут ничего не вышло. Тогда английская пресса пустилась на прямые угрозы. Бисмарк во Франкфурте жаловался английскому представителю Александру Мэлету: «Ни в коем случае мы не станем союзниками России, – говорил Бисмарк, – но брать на себя риск и издержки по войне с Российской империей – совсем иное дело, особенно если правильно взвесить возможные выгоды для Пруссии даже в случае успешного исхода подобной войны».
В апреле 1854 года, после отправления французской и английской десантной армии к Варне, австрийский министр Буоль окончательно осмелел: с согласия Франца-Иосифа он предложил Пруссии присоединиться к австрийскому представлению – просить Николая убрать свои войска из Молдавии и Валахии. Король Фридрих-Вильгельм IV, теснимый в это самое время как англичанами, так и французами, не посмел отказаться и 20 апреля (1854 г.) согласился примкнуть к Австрии. «Английская партия» при прусском дворе взяла верх.
Этот новый поступок короля возмутил Николая. Вот что он писал Паскевичу: «Итак, настало время бороться не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать ее за бесстыдную неблагодарность». Но союзники уже стояли в Варне. Выступления Австрии ждали 13 июля; Николай I получил об этом достоверные сведения ровно за месяц, 13 июня, и дал приказ об отступлении русских войск из Дунайских княжеств. Отныне война была, по сути дела, проиграна – во всяком случае в Центральной Европе. Но сражения продолжались на Кавказе и в Крыму.
Продолжение следует
