Крещение России, произошедшее 1035 лет назад, стало ее стартом в новый, всеобщий мир
Кирилл Привалов
Встреча эта состоялась без малого четыре десятилетия назад, но я помню все как сейчас.
– Господи праведный, как пахнет! Как божественно пахнет! – Вера Львовна трогательно-бережно, как младенца или как драгоценную жемчужину, держала привезенную ей в подарок из Москвы буханку черного. Эмигрантка первого, «белого», поколения русских беженцев, осевших под Парижем, она никак не могла до конца насладиться неповторимым, горько-карамельным духом бородинского хлеба.
Старая женщина (какое, право, жестокое словосочетание!) припала губами к румяному, пряному ржаному бочку и, отломив корочку, поцеловала ее:
– Слышу Русь, Святую Русь!
Именно с этим эпитетом мы зачастую говорим о России. Это не фигура речи, а суть исконного восприятия необъятного пространства, доставшегося нам от предков; замечу: исключительно восприятия – далеко не modus vivendi в нем. И сам высокий термин «святость» как общий синоним непорочности духа, души и тела, непричастности злу здесь не суть главное. Ибо речь идет о святости не в смысле состояния бытия, нашего образа жизни, а о святости христианской, точнее – православной. О святости русской Веры.
«История новейшая есть история христианства», – утверждал Александр Пушкин. Он говорил прежде всего о культуре, а российская культура – христианская в большинстве своем. Вспоминается наш давнишний разговор с Василием Аксеновым, еще в Биаррице, во Франции, до возвращения писателя из эмиграции в Москву. Я спросил Василия Павловича в его уютном маленьком домике с баскским названием «Арбола дерра», почему его американские лекции в значительной степени были посвящены Серебряному веку. Аксенов ответил: «Серебряный век был апогеем российской культуры. Той самой, без которой Россия не стала бы на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий одной из первых политических и экономических держав мира. Мощь страны измеряется потенциалом ее творцов. Не только ученых, изобретателей, рационализаторов, но и, в первую очередь, интеллектуалов: писателей, философов, композиторов… Глубинная же культура России основана на учении Христа. Крещение страны стало, по сути, точкой отсчета ее обозримой истории, ее стартом в новый, всеобщий мир».
Не скрою, меня удивило, что это прозвучало из уст человека, родившегося в СССР и сформированного советским обществом. Замечательного писателя никто бы никогда не назвал, как сейчас говорят, «воцерковленным». Нет, автор «Острова Крыма» и «Затоваренной бочкотары» был достойным представителем вполне светской эпохи. И тем ценнее мудрость Аксенова, выдающегося мыслителя и патриота. Ибо год 988-й, когда состоялось официальное крещение Руси (некоторые исследователи полагают, что событие это произошло позже: в 990 или даже в 991 году), явился отправной точкой для всего, что мы сегодня видим вокруг нас, – началом больших начал явился.
Когда христианство пришло на территорию нынешней России? Неблагодарная миссия отвечать на этот вопрос, ибо с развитием науки появляются такие открытия, которые определяют первые в стране христианские храмы все более близкими по дате их создания к Рождеству Христову.
В Дагестане – в Дербенте, самом южном городе России, – обнаружили подземное сооружение, по поводу предназначения которого исследователи выдвинули сразу несколько версий. Специалисты сочли, что оно могло быть и огромным резервуаром для воды, и древним храмом зороастрийцев-огнепоклонников… Все сомнения отпали, когда появились результаты мюонной радиографии. Смысл ее состоит в детектировании проходящих сквозь стены мюонов – заряженных частиц, возникающих при взаимодействии первичных космических лучей с ядрами атмосферы Земли. Благодаря этому эксперименту выяснилось, что здание имеет форму креста, а его стены ориентированы по сторонам света. Купол располагается в центре крестообразной конструкции. Нет сомнений: подземное сооружение являлось довольно большой для своего времени христианской церковью. И построена она была, как показывает радиография, около 300 года.
Да, христиане на территории восточных славян и их соседей жили еще при римских императорах. Бытует предание об Андрее Первозванном, отправившемся нести Христову веру в Скифию – сначала в Северное Причерноморье, а затем и вверх по Днепру. Якобы, один из двенадцати апостолов Иисуса водрузил крест на холмах, на которых позднее вырос Киев. Эти события в стиле голливудской альтернативной истории вызывают сомнение даже у самых рьяных агиографов… Впрочем, за каждым мифом стоят, как известно, реальные факты, но порой давно забытые.
Византия, опасавшаяся иметь у своих пределов многочисленные племена воинственных варваров-язычников, систематически посылала к ним миссионеров. Участи некоторых из них не позавидуешь, в том числе и тех, кто испытывал судьбу еще при Римской империи. Житие Климента, четвертого по счету папы Римского, повествует о пребывании этого понтифика на каторге в инкерманских каменоломнях под Херсонесом, где Климент погибает в годы правления императора Траяна, то есть на рубеже первого и второго веков после Рождества Христова. Римляне-язычники привязывают Климента за шею к якорю и бросают в Черное море…
Несмотря на это христианство в Крыму уже в III веке приняло такие размеры, что появилась нужда в собственном епископе. На историческом Первом Вселенском Соборе в Никее присутствовал митрополит Готфил, которому была подчинена – обратите внимание! – Таврическая епископия, уже учрежденная. Представители Боспора (Керчи) и Херсонеса также поставили свои подписи под соборными постановлениями.
Однако ни в коем случае не стоит полагать, будто восточные славяне легко отказывались от языческих богов: Перуна, Велеса, Дажьбога… Но византийские миссионеры не дремали: иногда им удавалось обращать в христианство славянских вельмож, полководцев и даже князей. Конкретные свидетельства? Их в наши дни толком нет… Правда, существует предание об обращении в христианство около 860 года Аскольда и Дира, бояр-дружинников новгородского князя Рюрика. Но не ясно, кем были эти персонажи, якобы правившие в Киеве. Впрочем, в некоторых источниках с той эпохой, когда император Фотий послал на берега Днепра своего епископа, отдельные церковные историки связывают так называемое Фотиево крещение Руси. Пунктирно возникшее в более поздних анналах первое, так сказать, довладимирское. Имело ли оно место быть? Как говорят итальянцы, “Se non è vero, è ben trovato” («Если это и неправда, то хорошо придумано»).
Первые действительные правители Руси Олег и Игорь были язычниками. А вот жена князя Игоря княгиня Ольга стала христианкой – это факт, доказательств не требующий. Можно долго рассуждать о том, что ее духовный выбор был вызван политической необходимостью, не более того. Но это все аd marginem («на полях страницы»). Гораздо важнее, что славяно-варяжка Ольга приняла крещение в 955 году (по византийским источникам – в 957-м), и где – непосредственно в Константинополе, пребывание в котором русской княгини расписано в средневековых официальных документах буквально подневно.
Характерно, что этот визит правительницы русов, длившийся на берегах Босфора больше месяца, состоялся после победоносных походов на Византию киевских князей в 866, 907 и 941 годах. Важен контекст. Ибо это были не пиратские налеты в стиле скандинавских викингов-грабителей: все походы русов заканчивались официальными договорами с Константинополем. Вот и Ольга надеялась извлечь из своей поездки в Царьград максимум пользы не для себя лично, а для Руси. Василевс Константин Багрянородный предпринял все, чтобы максимально поразить высокую гостью из «диких краев». Были и «летающий» трон императора, и бьющие хвостами рычащие механические львы, и деревья из золота с поющими райскими птицами…
Однако византийские хитромудрые уловки не смогли изменить намерений Ольги. Она приехала в Царьград обрести таинство крещения не для того, чтобы стать духовной императорской «супругой-августой», а чтобы получить высокий титул «дщери-царицы». Но Константин Багрянородный отказался возлагать на чело их княгини царский венец. Василевс не мог допустить приравнивания властительницы Руси к себе, Богу подобному. Понимал, что это рискует повлечь независимость от Константинополя и будущей Русской Церкви.
Перед Ольгой стояла невозможная задача: воссоединить Русскую Церковь с византийским священством и в то же время воспрепятствовать превращению своей страны в политического сателлита и в культурную провинцию Византийской империи. Взирая из своего небесного дворца сверху вниз на соседние с его империей народы, василевс полагал для них участь сателлитов Византии, ее протекторатов. Что и произошло с болгарами, венграми, с лангобардами в Италии… Киевская княгиня представляла завтрашний день Руси иначе.
«Русская архонтисса» (так княгиню величали греки) покрестилась в Святой Софии, но подчиниться тем, которые видели себя «властелинами Европы и Азии», не пожелала. Ольга видела завтрашнюю Русь страной христианской, но при этом вовсе не зависимой, приниженно и слепо, от теократии Византии. Ее высокомерие отвратило от принятия Веры Христовой юного Святослава, побывавшего вместе с матерью в Царьграде и даже не приглашенного императором на прощальный обед, затеянный для несговорчивых русов. А те, униженные, не захотели забыть обиду. Когда эмиссары василевса через несколько лет явились в Киев за помощью и попросили «воев в помощь», как сказано в «Повести временных лет», Ольга отказалась посылать своих испытанных бойцов в очередной раз спасать от арабов Константинополь.
Наблюдая за нескончаемыми интригами «дряблых, изнеженных ромеев», остался язычником Святослав, которому к тому же отказали в руке византийской кесаревны. По вине чванливой Византии крещение Руси, по сути дела, отложилось на три десятилетия, вплоть до прихода к власти Владимира, сына Святославова.
…Как только не называют в русских летописях Владимира Святославича! Он и «блаженный», и «равноапостольный», и «великий»… Одним словом: Красное Солнышко. И род Рюриковичей возводят аж к римскому императору Августу. Как говаривали еще древние: Богу – Богово, а кесарю – кесарево! Оставим подобные историографические экзерсисы специалистам. Меня же живо интересует совсем другое: почему Владимир последовал заветам своей могучей бабки и что его духовный выбор дал сначала разноплеменной Руси, а потом – и всей многонациональной России?
Путь «из варяг в греки» вплоть до XII века был одной из главных торгово-транспортных артерий Европы. В северной части этого маршрута стоял самый большой город Руси – доступный холодным морям, богатый и свободолюбивый Новгород. Соседние с ним племена «чуди» – финны, эстонцы, вепсы, карелы – сами участвовали в славянской торговле. Чудины дворы, дома для приема и отдыха финно-угорских купцов, существовали и в Киеве, и в Новгороде. А вот ближе к югу, где приходилось тащить на бревнах суда волоком, надо было всем торговым людям из разных племен объединять силы. Степняки-кочевники и лиходеи всех мастей только и ждали, когда караваны с товаром окажутся досягаемыми для них на суше. Единая для всех – и купцов, и их стражей – вера помогала лучше понимать друг друга. Как в сражении, так и в коммерции. Оставалось князю только выбрать подходящую ему, как и всей Руси, веру.
Составитель «Повести временных лет» монах Киево-Печерской лавры по имени Нестор, представляет Владимира как «испытателя вер». Тот, совсем недавно откровенный язычник, практиковавший, по некоторым источникам, даже человеческие жертвоприношения, разочаровывается в верованиях отца и ищет для своего народа новую религию. В летописи момент выбора властителем Киева между мусульманством волжских булгар, иудаизмом «непокорных хазаров» и христианством греков предстает, на мой взгляд, поверхностно и неубедительно. Важнее другое: язычество никак не выглядит как религия. Да оно таковым и не являлось. Представляло собой хаотичную совокупность различных верований и культов. В нем были местнические национальные черты, но не находилось способности объединять разрозненные и враждующие между собой племена. А пришедший с мечом в Киев из Новгорода Владимир, расчетливо-амбициозный, сделавшийся великим князем, страстно жаждет с минимальными потерями объединить Русь. Этот его зов к единству всех народов, составляющих страну, эхом отдавался на протяжении всей российской истории. Звучит и по сей день.
Будущая нация созревала с двух сторон: Новгорода, открытого на север и запад, и Киева, глядящего на юг. Руси довольно было вариться в собственном соку, ей жизненно необходимо было вырваться на оперативный простор из родных лесов и болот. Требовалось живое ощущение времени как меры истории и фактора культуры – от греческой античности вплоть до Нового Рима ромеев.
Владимир, смелый воин (не всегда удачливый, надо сказать), ловкий дипломат и энергичный созидатель, больше власти и женщин любил просто саму жизнь во всех ее ипостасях. А для пущего наслаждения ею князь хотел воспринимать многочисленных соседей Руси не как «немцев» (от слова «немой», то есть не говорящий на понятном языке), потенциальных врагов, а как если не партнеров, то хотя бы единоверцев. К мировой, сильной и активно распространяемой религии разумнее примкнуть по согласию, нежели натужно соперничать с нею.
Возвышение Киева над, казалось бы, куда более могущественным Новгородом происходило в значительной степени за счет того, что христианство пришло на Русь именно с юга – из Царьграда. Чем не убедительный аргумент против версии о варягах в качестве формирователей нашей страны, родившейся в романовскую эпоху под воздействием германских фамилий, которые в немалой степени составили российский дворянский синклит? На самом деле все, скорее всего, обстояло с точностью до наоборот. Для справки: крещение Скандинавии – Швеции и Норвегии – состоялось на два столетия позже Руси. И произошло это не без влияния наших пращуров – славяно-варягов.
Если франк Карл Великий несет христианство в Германию, избивая целые сакские племена, Вера Иисусова распространяется на Руси достаточно мирно. Ниспровержение Перуна не сопровождалось массовыми репрессиями. Язычники со слезами спускали по рекам обветшавших деревянных идолов, но за оружие обычно не брались. Исключение лишь Новгород, где тысяцкий Угоняй метался по городской стене с криком: «Лучше помереть, чем дать богов наших на поругание». И «началась сеча злая», как гласит Ипатьевская летопись. Но силы оказались неравными. Княжьи дружинники быстро одолели горожан. Воины давно симпатизировали «византийской вере»: «Один Бог на небе – один василевс на земле!» И новгородские бояре, практичные коммерсанты, быстро сообразив, с кем им выгоднее быть, дружно покрестились. Владимир, в пору своего язычества отличавшийся жестокостью, на этот раз ослушников пожалел. На вопрос соратников из ближнего круга, почему он не казнит бунтовщиков, ответил совсем по-христиански: «Боюсь греха…»
Константин Великий принял крещение только на пороге смерти, испугавшись пронзительного холода небытия. Владимир пошел другим путем: менялся сам на протяжении жизни. Знал, что, не будучи чистым в душе, не имеет права по-христиански очищать других. Он вышел из купели крещения новым человеком и подарил надежду на обновление соотечественникам. Как гласит Писание: «Ибо мы спасены в надежде». Это ли не истинная сила?.. Помогло и то, что, мирно входя на Руси в традиции жизни, христианство не стало конфликтовать с языческими обрядами, а просто-напросто поглотило их, адаптировало к собственной тематике. Так, Ярилин день летнего солнцестояния превратился в праздник Рождества Иоанна Предтечи, а Триглав – в праздник Святой Троицы, да и Масленицу с Пасхой славяне отмечали под другими названиями еще задолго до принятия христианства. Оно на Руси не превратилось в догму, а подарило людям способность видеть чудо в серости тварных буден, позволило обрести упование на лучшую жизнь. Пусть загробную – но лучшую!
Абсолютные ценности для Руси были сформированы только благодаря заповедям Христовым. С Иисусовой верой, как завеса в Иерусалимском храме в день Распятия, были разорваны сверху донизу стереотипы примитивного сознания русов. Мир сделался для них выпуклым и безграничным. Чему способствовало и другое важнейшее событие в истории: создание Кириллом и Мефодием славянской письменности. Родилась азбука! Совпадение? Нет, конечно. Перемены на Руси назревали давно, и вот они пришли. Стремительно, разом. Подвиг Владимира Святителя совпал с даром славянскому миру двух великих Солунских братьев (Солунь – славянское название Салоник).
Афанасий Александрийский, один из великих ревнителей раннего христианства, сказал: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Это про Русь, про Россию. Ее соборность – уникальное явление. В русском христианстве личность не подавлена, но лишена эгоизма. Она существует в свободном духовном единении людей – и в церковной жизни, и в мирской общности. Ибо менталитет российского человека рождался в симбиозе Православной Церкви и деревенской общины. В других языках аналога слову «соборность» нет, как не существует и самого явления. Как точно формулировал замечательный русский философ-богослов Владимир Соловьев, «католицизм есть единство без свободы; протестантизм – свобода без единства; православие – единство в свободе и свобода в единстве».
Христианство (с 1054 года православное) и кириллица – вот два ключа к выходу наших предков на большую мировую арену. А кто владеет языком, тот и управляет его народом. «Наша вера не греческая, а христианская», – заявлял Иван Грозный. И надо признать: даже прозападнические по духу реформы Петра I не изменили сути ни русской веры, ни русского алфавита. Впрочем, совсем ли русского? По некоторым данным, креститься Владимира уговаривала его жена-болгарка (до крещения у великого князя-язычника было несколько сотен жен и наложниц). Она же подсказала и позаимствовать у болгар их культовый язык. На основе его и произошло формирование русского национального самосознания. С помощью четко отстроенной болгарской письменности был сокращен русский путь в большую литературу. Поначалу только в духовную. В первый же век русского христианства появились такие шедевры, как, скажем, «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона. Обращение Владимира в истинную веру он представляет как чудо. Митрополит Киевский середины XI века пишет о Владимире, что он не видел Христа, не знал ни закона, ни пророков, не слышал апостольскую проповедь, не видел чудес, творимых святыми, но «безъ всѣхъ сихъ притече къ Христу, токмо от благааго съмысла и остроумиа разумѣвъ, яко есть Богъ единъ творець невидимыимъ и видимыим».
Если характер человека – его судьба, то и характер нации – тоже. Христианство с его культом самопожертвования было искренне, даже иногда исступленно, воспринято русскими. Другое дело – была ли всегда полезна и спасительна для них подобная, зачастую мученическая самоотверженность? Во всяком случае без христианства по Святому Владимиру (любопытно, что канонизировали его лишь почти три столетия спустя после кончины, но это отдельный вопрос) не было бы ни России, ни русской идеи. Без этого и понять нельзя Россию, как, например, не понять Китай без конфуцианства.
Соборность – вот константа русского национального сознания. Его попытались испортить коммунисты с их показательными «общей идеей и общей волей». Но большевикам это удалось лишь временно, лишь частично. Их марксистская вера оказалась слишком разрушительной, чтобы надолго подарить массам убедительную надежду. В немалой степени замахнулся на христианскую соборность на недавнем рубеже миллениумов и западный индивидуализм с его материальным благополучием и гендерной невнятностью как единственными синонимами счастья. Тоже не случилось, как мы все чаще убеждаемся сегодня.
Зато у нас, русских людей, осталась Вера. И Надежда осталась. В этом тоже – завет на века святого равноапостольного князя Владимира.
