Душа поэта высока: она парит и тогда, когда тело бродит по дорогам жизни
Александр Балтин, поэт, прозаик, эссеист
Романтик, назвавший Россини солнцем Италии, едкий философ, саркастический лирик… в Гейне всего было намешено на несколько человек.
Не знаю, о чем я тоскую.
Покоя душе моей нет.
Забыть ни на миг не могу я
Преданье далеких лет.
Дохнуло прохладой. Темнеет.
Струится река в тишине.
Вершина горы пламенеет
Над Рейном в закатном огне.
Девушка в светлом наряде
Сидит над обрывом крутым,
И блещут, как золото, пряди
Под гребнем ее золотым.
Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.
Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.
А скалы кругом все отвесней,
А волны – круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.
(Перевод С. Маршака)
Постоянный скиталец Гейне слышал ее песни и передал их миру…
В грандиозной поэме «Германия. Зимняя сказка» слова объемны, поставлены плотно друг к другу и словно налиты розоватым свечением изнутри…
А вот – быстро мчащийся гонец: так быстро, будто покой – иллюзия. И снова романтическое натяжение строк велико: словно занимает у бесконечного покрова вечно простертых над нами небес:
Гонец, скачи во весь опорЧерез леса, поля,Пока не въедешь ты во дворДункана-короля. Спроси в конюшне у людей,Кого король-отецИз двух прекрасных дочерейГотовит под венец. (Перевод С. Маршака)
Гейне – противоречащий торгашеского миру (а он, по сути, всегда торгашеский), вечно замкнутому на необходимости сытно и душно жить, не подозревающему о парениях, возможных для души, чурающемуся фантазии, как чего-то мешающего достатку:
Для дел высоких и благих
До капли кровь отдать я рад.
Но страшно задыхаться здесь,
В мирке, где торгаши царят.
(Перевод В. Левика)
Душа поэта высока: она парит и тогда, когда тело бродит по дорогам жизни; неважно ведут ли они круто и мощено среди городов или выходят за их пределы, где дышится вольготней…
Душа парит. Торгашество ей того не велит. Валькирии поют над войной… и если б у человека было три горла, жрал бы во все – неустанно, тупо…
Остер язык Гейне… особенно в «Германии. Зимней сказке». И то, как переплетаются волокна сатиры и лирики, поражает. Формы канонические: сонет, баллада, романс; тяготение к народному песенному жанру…
«Книга песен» возвышается своей простотой и правдой, и интенсивность лирических порывов напоминает туго надутые ветром паруса. Фрегаты мысли плывут… Лирический герой «Книги песен» возводит любовь без взаимности в трагедию масштаба космического, в результате чего путает сны с явью… Что ж, трагедии бывают разного покроя…
Гейне любил Германию: отсюда и лирика, и сатира, чтобы улучшить то, что подлежит улучшению.
Всерьез ли он утверждал, что поэзия для него – просто священная игрушка, и он никогда не придавал никакого значения славе поэта? Трудно понять. Но время отвело Гейне одно из первых мест в мировом поэтическом пантеоне.
Гейне был чрезвычайно популярен в России: есть основания говорить о русской гейнеане, о вариантах переводов, о многом, связанном с изучением его жизни: в советский период это еще и умножалось на его дружбу с Марксом, одной из основных фигур социалистического космоса.
Возможно, именно в России поэт обрел вторую родину; еще Тургенев писал: «Кто не знает, что именно Гейне теперь у нас любимый чужеземный поэт…»
И романтизм Гейне – высокие идеалы, желание жить над бытом – соответствовали устремлениям многих русских душ: выше, выше – в запредельность; и острота его сарказма находила отзвук в сердцах русских, чувствующих, что у нас вечно все не так.
Поэт, журналист и переводчик Дмитрий Минаев писал в журнале «Русское слово», издававшемся с 1859 по 1866 год графом Г. А. Кушелевым-Безбородко: «Мы не знаем ни одного из современных поэтов, который не перевел бы два-три стихотворения Гейне».
Циклы из «Книги песен» были опубликованы в 1820-х годах, сразу вызвав резонанс. С 1845 года стал печатать свои переводы из Гейне М. Михайлов – поэт некрасовской школы.
Гейне входит в читательское восприятие поколений, он раскрывался и как лирик, и как социальный поэт, и как своеобразный философ сатиры. Сарказм его соответствовал мировосприятию многих в отдельные периоды русской истории.
Добролюбов, относил поэта к «вершинам мировой цивилизации; вторил ему Писарев; Тургенев, сделавший ряд переводов «Романсеро», считал его гениальным. Он и был таковым: иначе разве проросли бы зерна, посеянные им в почву духа? Стал бы он классиком не только на родине, но и в России?
В других странах голос его был не менее отчетлив: Борхес, например, называл его в числе трех лучших поэтов мира (наряду с Вергилием и Верленом), и при всей капризности индивидуальных оценок, это говорит именно о влиянии немца.
Как он воспринимается сейчас? Кристально и нежно, едко и страстно, с его необыкновенной любовью к родине и непримиримостью к порокам: так, как воспринимался на протяжении веков, ибо метафизическое золото слова не тускнеет.
Но современному русскому читателю Гейне, вероятнее всего, раскроется в переводах двух совершенных (насколько сие определение применимо к литературной деятельности) мастеров – Самуила Маршака и Вильгельма Левика. И тот и другой владели магическим кристаллом ремесла, лучи от граней которого позволяли переводить сердечными ритмами: боль – болью, страдание – страданием, насмешку – насмешкой. И тот и другой во многом предложили несколько осовремененный, и нисколько не ветшающий с годами гейневский поэтический пантеон.
Поднявшись над зеркалом Рейна,
Глядится в зыбкий простор
Святыня великого Кельна,
Великий старый собор.
И есть в том соборе мадонна,
По золоту писанный лик,
Чей кроткий свет благосклонно
В мой мир одичалый проник.
Как ювелирно выполнена работа переводчика: драгоценный камень стихотворения сияет многими гранями. Как легко льются, будто в клавесинном исполнении Левика замечательно простые стихи. Замечательно сложные, если иметь в виду заложенную в них метафизическую правду; и гигантский каменный сад великого собора, словно расцветает в сознании читающего, вынужденного сопоставлять свои ощущения с переживаниями поэта.
Маршак обладал природной способностью выращивать строку естественно, как цветок, и множество их, собранных в переводах из Гейне, сияют, тянутся к солнцу духа:
Как из пены вод рожденная,
Ты сияешь – потому,
Что невестой нареченною
Стала ты бог весть кому.
Пусть же сердце терпеливое
Позабудет и простит
Все, что дурочка красивая,
Не задумавшись, творит!
Ирония смешивается с лиризмом, и таковая смесь вдвойне действует на читательское сознание.
Махина созданного немецким классиком густо отражена в зеркалах неба. В них отражается «Книга песен», чьи новаторские поэтические конструкции снискали стольких поклонников, породив сонм подражателей. В них отражается «Германия. Зимняя сказка», насквозь пропитанная любовью к Германии, к ее укладу жизни, пусть и чрезмерно мещанскому. В них отражаются «Путевые картины» и роскошное «Путешествие по Гарцу», подарившие поэту столько прозрений, изящно переведенных в прозу. И «Город Лукка», и «Английские фрагменты», играющие величием мира, о котором много и разно поведал поэт; и блестящие «Романсеро», дающие такие картины путешествия души, что невозможно не верить в бесконечность жизни.
