145 лет назад, 20 февраля 1877 года, в Москве состоялась премьера одного из самых великих балетов
Сергей Макин
К «Лебединому озеру» идеально подходят слова древнегреческого философа Гераклита: «Все течет, все меняется. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Потому что река уже не та и человек уже не тот.
В либретто 1877 года (его авторами традиционно считаются Владимир Бегичев и Василий Гельцер, допускается участие Вацлава Рейзингера, балетмейстера первой постановки, и Петра Ильича Чайковского) главная героиня рассказывает принцу: «Меня зовут Одетта, мать моя – добрая фея; она, вопреки воле отца своего, страстно, безумно полюбила одного благородного рыцаря и вышла за него замуж, но он погубил ее – и ее не стало. Отец мой женился на другой, забыл обо мне, а злая мачеха, которая была колдуньей, возненавидела меня и едва не извела. Но дедушка взял меня к себе. Старик ужасно любил мою мать и так плакал об ней, что из слез его накопилось вот это озеро, и туда-то, в самую глубину, он ушел сам и спрятал меня от людей».
Финал первой московской постановки был трагическим:
«На сцену выбегает принц.
– Одетта… здесь! – говорит он и подбегает к ней. – О, прости меня, прости, милая Одетта.
– Не в моей воле простить тебя, все кончено. Мы видимся в последний раз!
Принц горячо умоляет ее, Одетта остается непреклонной. Она робко озирается на волнующееся озеро и, вырываясь из объятий принца, бежит к развалинам. Принц догоняет ее, берет за руку и с отчаянием говорит:
– Так нет же, нет! Волею или неволею, но ты остаешься навсегда со мной!
Он быстро срывает с ее головы венец и бросает в бурное озеро, которое уж выступило из своих берегов. Над головой с криком пролетает сова, неся в когтях брошенный принцем венец Одетты.
– Что ты сделал! Ты погубил и себя и меня. Я умираю, – говорит Одетта, падая на руки принца, и сквозь грохот раскатов грома и шум волн раздается грустная последняя песня лебедя.
Волны одна за другой набегают на принца и Одетту, и скоро они скрываются под водою. Гроза утихает, вдали едва слышны слабеющие раскаты грома; луна прорезывает свой бледный луч сквозь рассеивающиеся тучи, и на успокаивающемся озере появляется стая белых лебедей».
Мариус Петипа писал в мемуарах: «Балет “Лебединое озеро” был впервые поставлен в Москве и никакого успеха там не имел. Узнав об этом, я поехал к директору (Ивану Александровичу Всеволожскому, тогдашнему директору Императорских театров. – С.М.) и сказал ему, что не могу допустить, чтоб музыка Чайковского была плоха, чтоб его произведение не имело никакого успеха; не в музыке, должно быть, дело, а в постановке балета, в танцах. Я просил директора разрешить мне воспользоваться произведением Чайковского и, использовав сюжет по-своему, поставить балет в Петербурге».
Исполнить свое намерение балетмейстеру удалось только после кончины Петра Ильича. Причем Мариус Иванович использовал по-своему и сюжет, и партитуру, перекроив ее вместе с композитором Рикардо Дриго.
Для постановки Мариинского театра 1895 года Модест Чайковский написал новое либретто, где главные герои бросались в озеро: опять трагедия. И тут минорность и фатализм Чайковского, его готовность утонуть в море жизни и смириться с гибелью других столкнулись с мажорностью Петипа, его верой в способность человека менять мир к лучшему, желанием не тонуть самому и вытаскивать остальных. Балетмейстер отказался от печального финала – прежде всего из-за своего мироощущения. Он был не только добрый гений русского балета, но и просто добрый человек. В 1899 году с чисто французским изяществом Петипа писал Пьерине Леньяни, первой исполнительнице партии Одетты-Одиллии в постановке Мариинского театра: «Трижды меня объявляли мертвым, а я чувствую себя все лучше и лучше; как Вы справедливо пишете, это приносит счастье. Первый раз я упал в Неву. Одна газета (чтобы заработать побольше денег) сообщила приятную для балетмейстеров новость, что я утонул, но так как плаваю я как рыба, я выплыл (промокший насквозь), чтобы доставить удовольствие своим добрым товарищам. Второй раз это было во время пожара, в котором мне посчастливилось спасти двух детей, а затем скрыться, чтобы не ждать благодарности родителей. На следующий день появилась статья, в которой сообщалось, что я погиб в пламени. Однако через два дня я играл роль Фауста в большом балете г-на Перро, и там меня действительно охватил священный огонь».
Вот так: проходил, увидел, спас, дальше пошел. Как в стихотворении Самуила Маршака «Рассказ о неизвестном герое». Живя в России, балетмейстер регулярно ездил во Францию. Там он был награжден медалью «За спасение утопающих». Видимо, тогда скрыться от благодарных родственников ему не удалось.
Верный своим жизненным и творческим принципам, да и для того, чтобы не расстраивать зрителей, Петипа решил спасти главных героев. Для этого в финале появился апофеоз, который, к сожалению, не сохранился. Какой он был, можно судить по реакции зрителей. После просмотра балета одни посчитали, что Одетта и принц уплывали в золотой ладье в загробный мир. Однако другого мнения придерживался Георгий Алексеевич Римский-Корсаков, по отцовской линии – внук композитора, по материнской линии – внук Надежды фон Мекк: «После мрачных сумерек сцены свидания, бури, борьбы с злым духом, сцена в глубине наполнялась лучезарным светом. Влюбленная пара не погибла от чар волшебства, как у Горского в Москве. Ее спасали лебеди и везли в лодке по внезапно успокаивающейся зеркальной поверхности озера, ярко освещенной золотистым, желто-розовым светом восходящего солнца».
«Лебединое озеро» обросло мифами. Оно само стало главным балетным мифом. При всем уважении ко Льву Иванову, творцу лебединых сцен «Озера», общий замысел принадлежал Мариусу Петипа. Хореограф выступил в роли мифотворца. Его концепция такова: зло не должно торжествовать над добром.
Белое и черное
После революции в России апофеоз Петипа показался слащавым, его убрали. В редакции Агриппины Вагановой 1933 года (дата, символично совпавшая с приходом Гитлера к власти) Ротбарт убивал белого лебедя, после чего принц закалывался. В 1937 году, когда шла война в Испании, где Советский Союз впервые схлестнулся с нацистской Германией, и уже чувствовалось приближение нового, более серьезного европейского столкновения, нельзя было допустить, чтобы в советском балете на немецкую тему торжествовало зло. Асаф Мессерер привел финал в Большом театре в соответствие с духом времени: Зигфрид вступал в поединок со Злым гением, отрывая ему крыло. После Великой Отечественной войны эту сцену закрепил в Кировском театре Константин Сергеев.
Было много редакций «Лебединого озера», однако ни в одной из них главный герой не застрелил врага в образе хищной птицы из арбалета, хотя в большинстве постановок приходил к озеру с этим оружием. Важное исключение – редакция Юрия Григоровича 1969 года: Злой гений гипнотизирует и приводит к озеру безоружного Зигфрида. В Советском Союзе с его верой в то, что зло можно побороть только силой, принц, конечно, вступал в финальную схватку с хищником, но побеждал его голыми руками. Финал сделали оптимистическим, что принято порицать: это, мол, дань официозу. Однако такая концовка больше подходила для выражения тайной концепции балета, которая была еще не вполне ясной для авторов первых либретто и с каждой новой отечественной постановкой становилась все отчетливее.
Одетта, как и жена Цезаря, выше подозрений. А как быть с Одиллией? В балете симпатии зрителя оказываются на стороне того персонажа, который лучше танцует. Между тем партия черного лебедя требует большей виртуозности, чем белого. Вершина балетного спектакля – па-де-де. Принц танцует с Одеттой только белое адажио. Полный дуэт – антре, адажио, вариация танцовщика и танцовщицы, совместная кода – с Одиллией. Может, она и есть главная героиня «Лебединого озера»? В черного лебедя – Одиллию – вложил душу Мариус Петипа, в белого – Одетту – Лев Иванов. Первому балетмейстеру Мариинского театра, конечно, хотелось превзойти второго, и черный лебедь танцует виртуознее белого.
Обычно Одиллию трактуют как темную сторону женской души. Своего апогея эта интерпретация достигла в американском фильме «Черный лебедь», вызвавшем у многих в России, включая балетных профессионалов, резкое неприятие. Отзываясь о фильме, первая солистка Большого театра Анна Тихомирова употребила слово «пошлятина». Олег Виноградов, в свое время главный балетмейстер Михайловского и Мариинского театров, выразился еще хлеще: «Совершенно отвратительный фильм, вот этот “Черный лебедьˮ, который получил все мыслимые и немыслимые премии и после просмотра которого хочется смыть с себя грязь. Это жуть, это патология, это искажение всей природы, поэтики балета».
Невозможно поверить, что галантный Петипа создавал партию мегеры и распутницы. Партия черного лебедя – абсолютный танец, мечта prima ballerina assoluta. Нельзя отдавать Одиллию силам зла. Балет полюбил ночь с ее таинственными призраками и волшебными девами. С точки зрения христианских богословов, вилисы в «Жизели» – злые духи. Однако у вилис своя правда, они достойны сочувствия. Белая Одетта в «Лебедином озере» – свет в ночи, черная Одиллия – богиня ночи при свете дня. Но именно звездной ночью человеку открывается бесконечное величие мироздания, от которого невозможно оторвать глаз. Одиллия – не мегера, а Венера.
Вечная женственность и вечная мужественность
У искусства свои законы, как и у зрительского восприятия. Героиня не может возникнуть из ниоткуда и кануть в никуда. Почему Ротбарт, прибыв в замок с Одиллией, появляется в заключительном акте без нее? В постановке Большого театра 1920 года, балетмейстером которой был Александр Горский, а режиссером Владимир Немирович-Данченко, Одиллия в последнем действии лишалась рассудка. Но в большинстве постановок она участвует только в сцене бала, после чего исчезает. В редакциях Константина Сергеева и Юрия Григоровича в последнем действии вместе с белыми лебедями танцуют черные, однако Одиллии среди них нет. Куда же она подевалась? Юрий Слонимский, автор детального исследования «“Лебединое озероˮ П. Чайковского», писал о сценарии 1877 года: «Либретто изложено чуть ли не иронически, с легкой усмешкой. Вникать в сюжет никто, кроме Чайковского, не собирался. Пусть зрители не понимали, почему Одетта появляется то птицей, то человеком, в чем тайна власти над ней Ротбарта, кто приходит в замок на бал – она сама, приняв по воле совы-Ротбарта вид Одиллии, или похожая на нее другая девушка. Подобные загадки считались в балетном спектакле вполне нормальными: на них не обращали внимания».
Итак, допускается вероятность появления на балу Одетты в образе черного лебедя. Может, не было никакой Одиллии, просто Одетта, как говорят сегодня, «сменила имидж», чтобы испытать принца? Если так, то тайна простая и одновременно внушающая трепет. Лебедь был священной птицей греческой богини любви и красоты Афродиты, у римлян – Венеры. Главная героиня балета возвышается над нациями, сословиями и выступает в двух равно пленительных образах. Балетная Афродита выходит не из пены морской, а из лебединого озера. Нежная и строгая, смиренная и властная, целомудренная и обольстительная, милостивая и неумолимая, спасающая и карающая. Поэтому Одетта не может умереть, как в старых либретто: боги бессмертны. Царица лебедей – более чем Афродита: это та самая Красота, которая спасет мир.
Много веков назад утвердилась идея превосходства мужественности над женственностью, которую бросили за борт, «в набежавшую волну». Но она всплыла Русалкой в драме Пушкина, операх Даргомыжского и Дворжака, вынырнула Наядой в балете Пуни, прилетела Сильфидой, явилась Одеттой. И манила мужчину. Гете вывел в «Фаусте» формулу возвышенного: Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan – «Вечно-женственное влечет нас ввысь». Согласно великому немцу, вечно-женственное начало управляет вечно-мужественным. В России певцами этой идеи стали Владимир Соловьев и Александр Блок. И конечно, Мариус Петипа и Лев Иванов. Стихотворение «Вечная женственность» Соловьев написал в 1898 году. Чехов писал «Чайку» в 1895–1896 годах, практически одновременно с постановкой «Лебединого озера» в Мариинском театре. И создал «пьесу в пьесе», сочиненную Треплевым мистерию, где есть «колдовское озеро» и действует Мировая душа в образе девушки, которая говорит: «От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить».
Ротбарт олицетворяет низменную брутальную мужественность. Зигфрид еще не определился со своим мужеством: он может пасть, но способен и подняться. На берегу озера перед ним предстает Вечная женственность: «Полюбуйся на меня, гляди, как я хороша! Поклянись, что будешь мне верен!» На балу, переодевшись в черное, она испытующе глядит ему в глаза: «Узнал ты меня или нет? Быть со мной – упоение». Ей надо подвергнуть принца искушению, даже помучить его, чтобы он терзался сомнениями, страдал, раскаивался, это полезно для его инфантильной души (в Испании принц – инфант, в психологии инфантильность – ребячество). Наконец, в последнем действии она призывает: «Брось свои глупые мальчишеские игры, оставайся со мной навсегда! Все безумие, бред, морок, кроме любви, ведущей в мир света и добра».
В «Лебедином озере» женская душа спасает мужскую, выводя ее из мира выпивок (танец с кубками) и убийств (сначала покушение на лебедей, а потом и на людей – какое еще призвание у земного мужчины?).
В 2001 году Юрий Григорович вставил в свой спектакль трагический конец, выразив этим мрак лихих 90-х, когда казалось, что свет в России погас надолго, если не навсегда. Но советский финал «Лебединого озера», когда главные герои остаются в живых, больше соответствует потаенной идее балета. Она заключается в том, что не Зигфрид пытается спасти Одетту, а она спасает принца. Это наглядно выражено в постановке Григоровича 1969 года: Одетта заслоняет принца от Злого гения – и тот разбивается о белую лебединую грудь. Смертельно раненный, добирается он до скалы и там испускает дух.
Гений злой и добрый
Действие «Лебединого озера» происходит в условной Германии. Сразу вспоминается Александр Блок: «Нам внятно все – и острый галльский смысл, / И сумрачный германский гений». Ротбарт – не только «сумрачный гений», он еще и genius loci, гений места, дух-покровитель территории. Но если у озера есть злой гений, у него должен быть и добрый. И это явно Одетта.
Еще один довод в пользу версии, согласно которой царица лебедей – существо из высшего мира: если бы Одетта была просто заколдованной девушкой, то как бы она мгновенно узнала об измене принца? На балу внезапно появляется белый лебедь, и в театральной программке можно прочитать, что это Одетта, но такая версия хореографически некорректна. Белого лебедя в классических постановках исполняет прима-балерина. Артистка, играющая белого лебедя на балу, – не столь высокого ранга, обычно она из кордебалета. Это лишнее доказательство того, что Злой гений сотворил призрак Одетты, бледную ее копию, чтобы унизить Зигфрида, показать ему, что он клятвопреступник.
Заключительный акт начинается без Одетты. Ее подданные на озере, а где же их владычица? Лишь спустя некоторое время появляется расстроенная Одетта. Быть может, она прибегает из замка, где… играла роль Одиллии? Если партии белого и черного лебедя исполняет одна балерина, то и Одетта с Одиллией – одно и то же лицо.
Но если Одетта – богиня, почему при первой встрече с Зигфридом она побаивается принца с его жалким арбалетом? Потому что по античным представлениям, люди – существа, опасные даже для небожителей. В «Илиаде» смертный герой Диомед ранит Афродиту:
Сын многомощный Тидея и острую пику наставил,
И налетел, и ударил ей медью блестящею в руку
Слабую. Пеплос бессмертный, самими Харитами тканный,
Медная пика пронзила и около кисти рассекла
Кожу. Ручьем заструилась бессмертная кровь у богини…
Удалилась она, вне себя от страданья.
В болях ужасных Ирида ее увела из сраженья,
За руку взяв. Почернело от крови прекрасное тело…
(Перевод Василия Вересаева)
Злой гений скорее не отрицательный, а трагический персонаж. Правда, в постановке Владимира Бурмейстера (она идет в музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко) Ротбарт превращает принцессу в царицу лебедей. Но разве это плохо – обрести способность летать? Видно, что чернокрылый гений любит Одетту, как лермонтовский Демон любит Тамару. Подобно Демону, устранившему князя Синодала, чтобы завладеть Тамарой, Ротбарт хочет дискредитировать принца перед Одеттой, выставить его посредственностью, уничтожить сперва морально, а потом и физически. И юноша не выдерживает проверки…
В венской постановке Рудольфа Нуреева 1964 года неверный Зигфрид тонет в волнах вышедшего из берегов озера, а Одетта с благословения Злого гения, продемонстрировавшего ей ненадежную человеческую природу, под финальные окрыляющие аккорды взмывает в небо. «И будешь ты царицей мира, / Подруга вечная моя».
Да, принц ошибся. Как говорили древние римляне, errare humanum est – человеку свойственно ошибаться. Другое дело, что не каждый найдет в себе силы признать свои ошибки. Если человек раскаялся, значит, он достоин прощения. Зигфрид мог подумать, что его ночная встреча с белой лебедью – греза, игра воображения. Вдруг он заснул на берегу озера, и ему приснилась чудесная девушка в белом? А днем, на балу, рядом с матерью, он видит реальную красавицу в черном. Почему бы не предложить ей стать владычицей его сердца и владений? Реальность лучше мечты.
Одетте не нужен замок, наследство Владетельной принцессы. Она не собирается царить в низшем феодальном мире, ей важно увести принца в свой, высший мир. Да, человек слаб, но за него нужно бороться. Как быть, если он столь ненадежен? Постараться его переделать. Для этого необходимо подвергнуть Зигфрида испытанию и увидеть его реакцию. Пусть даже принц ошибется, но если ему окажется не все равно, если у него есть совесть и он будет в ужасе от того, что натворил, значит, есть надежда его спасти.
Высшая целесообразность
Многие с недоверием относятся к высотам, достигнутым балетом, искусством, которое кажется им оторванными от «жизни».
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин…
«Жизнь» так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда.
Так писал Александр Блок о XIX столетии в поэме «Возмездие».
Принято с иронией относиться к словам одного из персонажей «Бани» Маяковского: «Сделайте нам красиво! В Большом театре нам постоянно делают красиво!». Между тем Иван Ефремов в романе «Лезвие бритвы» доказывал, что красота – это высшая целесообразность. А у Джона Китса в «Оде греческой вазе» красота равна истине:
Но поколенье сменится другим,
Ты новым людям будешь вновь сиять –
Не нам. Тогда скажи, благая, им:
«Краса есть правда, правда – красота»,
Земным одно лишь это надо знать.
(Перевод Василия Комаровского)
Однако люди предпочитают лукаво уходить от подлинной красоты, делая вид, что не видят ее. Некоторые и в самом деле уже не видят. «Восстание масс» привело к свержению высокого искусства с трона, к стремлению опустить его до «правды жизни», некрасивой, а значит, лживой.
«Лебединое озеро» долгое время было культовым. Никто не представлял, что грянет час и многие отвернутся от него. В 1991 году «Озеро» стало проверкой, искушением, испытанием. И подобно Зигфриду, большинство россиян этого испытания не выдержали. Выбирали не между Одеттой и Одиллией, а между лебедями и куриными окорочками, между музыкой Чайковского и «Звуками Му», между культурой и хамством. И выбрали.
После измены великому балету еще надеялись, что в России появится чудесное государство, подобное тому, которое получил Гвидон за спасение царевны Лебедь, но «лихие 90-е» – наказание за предательство «Лебединого озера». Извечный русский вопрос: что делать? То, что сделал принц: покаянно идти на берег озера и умолять лебединую деву о прощении.
Россию с полным основанием считают великой балетной державой. А есть ли в ее городах статуи, посвященные балету? Есть, только почему-то они прячутся по углам. Статуя Галины Улановой в Петербурге скрыта во дворе Академии имени Вагановой. Московский монумент Майи Плисецкой задвинут в сквер на Большой Дмитровке.
Королевский балет Великобритании старается держать высокую планку, но Англия – великая футбольная, а не балетная держава. При этом у лондонского театра Ковент-Гарден сидит бронзовая балерина в натуральную величину, а купол театра «Виктория Палас» венчает позолоченная статуя Анны Павловой. В России нет и обычной. У Большого театра в Минске – две бронзовые балерины. У Большого театра в Москве ни одной.
России не быть великой футбольной державой, а балетной – быть. Главное – оставаться в этом впереди планеты всей.
