Беседу вела Татьяна Бадалова
Мы идем по набережной лейтенанта Шмидта в Санкт-Петербурге. Мой попутчик и собеседник – лидер группы «Пикник» Эдмунд Шклярский. У Горного университета мне подумалось, что эти потемневшие от воды гранитные набережные, неприветливые и гнетущие в пасмурную погоду и расцветающие под солнечными лучами, и мой собеседник в чем-то очень похожи. На сцене, в необычных, сюрреалистических декорациях и черных очках, Эдмунд Шклярский – далекий и таинственно-сумрачный. Но в жизни – общительный, жизнерадостный и в чем-то авантюрный человек. И это лишь разные стороны многогранной личности.
Самому загадочному музыканту российской рок-сцены, поэту, композитору, художнику, изобретателю 26 сентября исполняется 65 лет.
Эдмунд, Бог одарил вас талантом и определенным везением. Признайтесь, вы испытываете некоторое чувство превосходства?
Не превосходства. Есть чувства другие – заданности, запрограммированности, словно ты находишься на рельсах. Не ты их построил, хочешь или нет, но катишься по этим рельсам, и тебе не дано с них сойти, потому что если ты сойдешь, то станешь лишним на этом празднике жизни. Но я не скажу, что такая запрограммированность – это очень хорошо. Так или иначе я отрабатываю свой путь.
Но ведь далеко не все выделяются из общей массы, как вы…
Все дети начинают примерно одинаково. Если дать им пластилин, они будут лепить, дать краски – станут рисовать. Впоследствии по каким-то причинам многие прекращают. По какой-то причине я не прекратил. Это можно или развивать, или в определенный момент завершить. Потому что многое заканчивается, когда человек создает семью, как это ни странно. В семье сразу перекрывают кислород: «Что ты там ерундой занимаешься?» (Смеется).
Вам в этом плане повезло.
Мне повезло, что все произошло быстро, и я перешел на, так скажем, профессиональные рельсы. Если бы я долго бегал на репетиции, продолжая заниматься музыкой как хобби, это бы мало кому понравилось. Ведь даже с рыбалки рыбу приносят, а с репетиции ты только можешь пьяным прийти (смеется). Да даже если трезвым, тем не менее вполне понятна реакция семьи, когда нет никакого выхлопа, условно говоря, ни морального, ни материального. Или надо поступать, как Гоген: в сорок лет уехать на остров и забыть всех. Делать решительные поступки. Но опять же, если ты резко все обрезал, не факт, что ты станешь Гогеном.
Что радует душу, когда вам плохо?
У меня нет такой конкретной музыки или фильма, чтобы послушал, посмотрел и тебя отпустило. Вот отец пианиста Вана Клиберна работал в нефтяной отрасли и, когда у сына случалась депрессия, возил его с собой. Мне кажется, если человеку действительно не по себе, ему надо отправляться в путешествие, паломничество, искать себе трудности. Это один из способов, который может его отвлечь, успокоить. Это уже совсем другие интересы, когда тебе некогда слушать музыку, а просто надо дойти от одной точки до другой и не упасть.
Тема дороги, вечных странствий и отчужденности в этом мире красной нитью проходит через ваше творчество. Что ваш лирический герой ищет в дороге, какие ответы хочет найти?
Любой человек задает себе вопрос, на каком основании он вообще существует. Как минимум. Кто-то находит ответ, а кто-то нет. Мой герой не находит, он все еще пока задает вопросы. Ты можешь задавать вопросы всевышнему, да кому угодно, и все равно не найдешь ответы.
Как думаете, что будет, если люди станут говорить то, что думают?
Это вряд ли когда-нибудь случится. Да и не всегда в этом есть необходимость. Потому что порой первые эмоции на то или иное событие не всегда правильные. Даже, например, когда нас посещали все эти катаклизмы 91-го года, первоначально возникло одно ощущение, но потом оно изменилось, потому что меняется время, и ты на это уже немножко иначе смотришь. Сначала у тебя эйфория в 88–89 годы – во всех головах общее настроение. Казалось, что наступит рай земной (смеется), нов се провалилось, и вылезли совершенно другие персонажи 90-х.
Помнится, вы купили куклу в ЦДХ и даже рассказывали об этом в своем блоге. Это какая-то особенная привязанность? Вы их собираете?
Нет, я ничего не собираю. Раньше собирал марки, но тогда, наверное, все их собирали, но это опять же было в определенный период, и альбомы до сих пор остались. Папа тоже собирал марки. Почему не собираю? Потому что тогда можно завалиться всем этим, заставить всю квартиру. А насчет кукол, у нас ведь все время в семье жили так называемые куклы, если так можно называть роботов. Папа постоянно работал над созданием существа, которое должно как-то шевелиться. Это уже было частью моего существования – какой-то неодушевленный предмет, который всегда присутствовал в доме. И я теперь этим занимаюсь. Вот есть один, сейчас делается второй. Он будет играть на слайд-гитаре.
Они скоро все у вас будут на сцене стоять вместе с вами?
Ну, двоих уже можно выпускать, да (смеется).
К новой программе готовите?
Нет, это, скорее, моя личная жизнь. Если все заработает, обязательно покажу. Придумать можно все что угодно, важно, чтобы это можно было потом материализовать.
Мальтийский крест – одно из постоянных украшений, которое с вами почти всюду. Это дань чему?
Мы когда-то ходили в паломничество, оттуда я его и привез. Собственно говоря, мне нравится эстетика этих крестов, без углубления в историю происхождения. У меня еще был и другой крест, даже на крест по форме не совсем похожий… Они своеобразные и по-своему очень красивые. И на гитарном ремне смотрится хорошо.
Помнится, вы называли любовь болезнью. В вашей жизни это чувство вам больше помогало или мешало?
К счастью, любовь мне не помогала и не мешала. Все равно этот воображаемый мир, который записан на бумаге, это вовсе не то же самое, когда художник рисует свою жену. Это воображаемый сюрреалистический мир, где нет очертаний. И по полунамекам, которые, может быть, спрятаны там глубоко, ты можешь что-то такое откопать. А так для меня это в принципе параллельная история.
Сегодня браки распадаются очень быстро. Люди перестали ценить семью и не держатся друг за друга, как это было раньше. Что помогает вам и вашей супруге столько лет хранить семью?
Я не знаю… Это зависит, наверное, от характера самих брачующихся. В нашем случае гастроли особенно помогают. Многим же нравилась профессия моряка дальнего плавания: его долго нет, а потом он приезжает, и в семье все хорошо. Расставания, мне кажется, в каких-то разумных дозах полезны, потому что вы встречаетесь как бы заново, и нет рутины. Из-за коронавируса много браков распалось, потому что людей заставили сидеть на карантине. Пошел вал разводов. Вот секрет – хотя бы на какое-то время уезжать из дома. Не мозолить друг другу глаза.
Любовь и семья совместимы?
Мне кажется, не надо думать вообще на эту тему. Опять же, все зависит от характера. Можно сразу напрячься, потому что у каждого есть свои привычки. Например, некоторым надо, чтобы у них все лежало на одном месте. Есть бытовые вещи, из-за которых все распадается. Или человек не может принять какие-то привычки своей половины. То есть, с одной стороны, это принять можно, но он не хочет. Не хочет ждать, ему легче все пустить по боку и искать новые выси, где он сможет обрести идеал, которого нет.
Вам доводилось сетовать на несправедливость жизни?
Лично мне – нет. Множество людей считают себя несправедливо обиженными судьбой. Но это неправильно. У тебя такая судьба – и все. Обижаться вообще бесполезно. Надо просто не сидеть на месте со сложенными руками. Даже если ты ищешь в совершенно другой плоскости и найдешь не то, что тебе надо, оно все равно потом тебе пригодится.
Я говорю про свои конкретные ощущения. Некоторые считают так: я написал вот это и больше не хочу ничего писать. Вот «Грачи прилетели» – хорошая же картина? И Саврасов ее часто тиражировал, потому что его просили. Не другую картину, а именно эту просили сыграть. Сыграй эту картину! И он играл эту картину. Она получалась то лучше, то хуже, понятно, что он не мог ее в точности повторить. Но мы же не станем осуждать человека за то, что у него хорошо получилась эта картина и люди хотят слушать именно ее.
С вашими песнями все то же. Вы регулярно пишете новые альбомы, но поклонники приходят слушать хиты.
Мы не можем их не играть, потому что иначе это будет обман. Обман зрения. В принципе то, что мы играем, нам не надоедает. Нам вполне комфортно. Опять же, если эту песню поставить на другое место, переместить в программе, она начинает звучать совершенно иначе, краски новые появляются.
Сейчас в моде свобода самовыражения, и каждый творит в меру своего разумения, называя себя художниками, поэтами, композиторами независимо от мастерства. Что с этим делать?
Художник без образования – странное понятие. Многие сейчас называют себя художниками. Сегодня я как раз видел по телевизору корейское искусство в Эрмитаже. И вот там очередная инсталляция: проигрыватель, чайник – все, что под руку попало. Примерно то же самое продается в лавке недалеко от моего дома. Можно купить такое же старье, поставить, включить и говорить, что это инсталляция и на что-то она намекает.
Опять же вопрос: а судьи кто? Кто будет оценивать, что есть профанация, а что есть искусство? Одно дело, если в Эрмитаже просто выставили самозанятых, самореализующихся. А если выставляются художники, то мне, обывателю, нужно показать, что он действительно художник, что до этого он прошел какой-то путь художника. Или даже пусть не художника. Может, он на Тибете был и повторил путь Святого Якова по полной программе – ноги стер себе. И он что-то понял. А не просто зашел в лавку, купил какие-то предметы, поставил их, включил и заставляет тебя ему верить. На каком основании я должен ему верить?
Дилетантский подход раздражает, но дилетанты свободны, а профессионалы зачастую сетуют, что правила игры им навязывают, ставя на коммерческие рельсы.
Конкретно нам никто не диктует. Если кому-то диктуют условия, значит, они попались в такие тиски. Понятно, что писателю проще – ему нужна бумага и карандаш, или он может купить себе печатную машинку или компьютер. Но если тебе надо снимать кино, понятно, что ты не можешь этот процесс осуществить самостоятельно – за редким исключением, когда люди снимают фильмы на все свои последние деньги, как Мел Гибсон. Поэтому, когда человек находится в таких больших формах, он связан по рукам и ногам, можно сказать, такими демонами, с которыми ему приходится как-то существовать.
Но ведь нас же этими кормят…
Меня этим не накормить. Это идет мимо меня, мы живем на разных планетах, независимо от того, что пересекаемся во времени. Мне этого не надо, значит, я это не ем, даже если это кушанье стоит на столе. Потому что оно мне ничего не дает. Я все равно стараюсь насытиться той информацией, которую я так или иначе ищу, а не той, которую мне предоставляют.
Вы взрослый, опытный, и вам проще отсекать, а как быть с детьми? Внуков будете ограждать от этого мусора?
Вообще, ограждать от чего-либо проблематично. Любой человек старается получить свой опыт. Если ты его оградишь здесь, то он найдет это в другом месте, или ему подскажут. Страшнее даже не плохое искусство, а информация о наркотиках, которая тоже как кушанье предоставляется. Тогда уже все остальное действительно покажется мультиками по отношению к этой проблеме.
Вы испытываете ностальгию по прошлому?
Все, что было до школы, мне нравилось, была беззаботность. Это моя единственная ностальгия, а все остальные времена я, в принципе, принимаю как данность.
В вашей семье хранится много старинных открыток. Для вас они –некая ниточка в прошлое?
Эти открытки мы не специально собирали, конечно, они пришли к нам от родственников. И теперь просто лежат как факт существования. У нас хранятся клочки от бабушек-прабабушек, и уже трудно разобрать, что там написано. И тем не менее мы их не выкидываем – скорее, свое что-то ненужное выбросишь, порвешь. А эти клочки из древних времен храним, хотя, может, никакую информацию они уже и не несут.
Как и открыток, у нас очень много военных писем, особенно дядиных, потому что отец плавал, и письма редко доходили. А от дяди, который жил в Риге, у нас много писем осталось, их очень интересно читать, а некоторые даже смешно. Вот уже война идет, а он пишет: «Если бы не было патефона, на котором можно слушать хотя бы одну пластинку, то вообще бы тоска была». На войне!
По-вашему, нужно рассказывать детям об этой войне?
Не вижу ничего плохого в том, чтобы дети знали о той войне. Все равно должна быть какая-то память, и это не самая плохая память, что твои предки защитили землю. Мне папа говорил (не знаю, правда это или нет), что когда война уже закончилась, Черчилль очень внимательно смотрел в физиономии русских солдат, пытаясь понять, что это за люди такие, что они презрели все блага и смогли себя рассматривать винтиками в этой безумной истории. Не все, наверное, нации готовы на это пойти. Все-таки свою роль играет менталитет. Да, наш народ такой-сякой, но в какие-то моменты он собирается и дает по башке всем, кто претендует на его территорию. А общество относится к этому подвигу эгоистично и вспоминает о нем, как и о своем родителе, в день рождения или 8 марта. Хорошо бы, чтобы об этом помнили все время.
Думаете, нынешнее поколение способно на самоотверженные поступки?
Как проявят себя люди в случае каких-то катаклизмов, мы не знаем. И не дай бог, чтобы мы – да и не только мы – были свидетелями каких-то катаклизмов.
В некоторых школах сейчас патриотизм в виде урока ввели, пытаются привить любовь к родине…
Искусственно нельзя насадить ничего и тем более любовь к родине. Понятно, что не будет никакого эффекта. Патриотизм надо прививать через уроки истории, иначе получаются мантры какие-то. Но мантрами, я думаю, не стоит сильно человека перегружать, потому что он находится в реальной жизни, видит, что происходит на улице. Все равно главный показатель жизни – это улица, а не то, что тебе показывают по телевизору или что ты прочтешь в газете. Важно – что висит в воздухе. Вот перестройка в свое время висела в воздухе, ты чувствовал, что время изменилось. А сейчас я ничего такого не чувствую в воздухе. И коронавируса тоже. Это сравнимо с призывами: на нас нападают марсиане, все на борьбу с ними! Они маленькие, как бактерия, но это все равно марсиане. Еще надо маленькие копья сделать, чтобы их колоть. Вот такая немного фантастическая картинка.
