О предвидении, пророческом потенциале поэтов, божественном вдохновении, познании души и Непале…
Александр Сенкевич, писатель, поэт, индолог
Что с человечеством будет завтра? Или послезавтра? Только и слышишь, что стоим у последней черты и ничего хорошего ждать не приходится. На наши головы ежедневно сваливается множество проблем. Мы находимся в постоянном стрессе. Уже вошло в привычку ни на минуту не расслабляться. Держим по инерции ухо востро, а взгляд сохраняем зорким. Издевкой воспринимается в этой ситуации высказывание древнегреческого философа Эпикура (342–270 гг. до н. э.): «Величайший плод справедливости – безмятежность».
Случайное совпадение или предвидение?
Мой друг Святослав Бэлза предупреждал: «Как трубы вострубят – не успеешь и чирикнуть».
Не всякому человеку дано предвидеть будущее. Потому-то вера в мудрость пророков и в достоверность их пророчеств только возрастает.
Пессимистических пророчеств пруд пруди, а вот оптимистических с гулькин нос. Последние особенно радуют, какими бы заумными они ни казались. Как, например, те, что появились в книге известного писателя Юрия Мамлеева «Россия вечная»: «…Историческая Россия выдерживала все испытания еще и потому, что даже в самые тяжелые годы нашествий и смуты она никогда не теряла своей “русскости”, своей сути… Но в любом случае сама Метафизическая Россия является гарантом вечности России и Россий, в которых могут воплощаться и те души русских людей на этой земле, которые в конечном итоге пойдут по пути сочетания единства с Россией. Русскому человеку, таким образом, самим Богом дана возможность идти к невероятным реалиям и целям, и для него чем цель запредельней, тем она реальней и желанней».
За книгу «Россия вечная» Юрию Мамлееву была присуждена в конце 2012 года премия правительства Российской Федерации. Как отмечала «Российская газета», в ней знаменитый писатель-метафизик «развил собственную доктрину русской идеи, ни на что не похожую и не имеющую аналогов».
Человека воодушевляют хорошие новости, будь они даже об обещанных и в итоге не состоявшихся событиях.
Будучи человеком верующим и порядочным, Мамлеев вряд ли бы одобрил мысль Вольтера (1694–1778): «Если бы Бога не существовало, Его следовало бы выдумать». Но, безусловно, он горячо приветствовал бы, как многие из нас, другой тезис французского вольнодумца, более определенный и конкретный: «Истина, свобода и добродетель – вот единственное, ради чего нужно любить жизнь». Другое дело, что жизнь во всех ее противоречиях и контрастах, прямо скажу, полюбить нелегко. Особенно она бывает в тягость, когда сталкиваешься с чем-то труднообъяснимым.
Издавна повелось, что пророческие предсказания пользовались и пользуются в России повышенным спросом. Чего уж тут скрывать. Впрочем, в наши дни отечественных оракулов и провидцев, пифий и сивилл затмила простая женщина из Болгарии по имени Ванга.
А ведь еще совсем недавно по конкретности предсказаний Россия-матушка занимала чуть ли не первое место в мире. Даже общая и расплывчатая идея о конце света у наших доморощенных нострадамусов приобретала особую конкретность. А все из-за того, что в ней присутствовало желание избежать личной ответственности за будущие события. Отсюда и непоколебимая вера в предопределенность того, что было предсказано и в соответствии с этим предвидением произошло или произойдет.
Может быть, именно позицией «моя хата с краю» объясняется востребованность пророчеств в современном мире. По существу, это одна из форм психотерапевтического воздействия на людей. Попытка снять с них какую-либо личную ответственность за трагические и кровопролитные события, происшедшие при их жизни или в удаленном прошлом при их предках.
Вспомню некоторые из этих отечественных пророчеств. Главным образом те, что сегодня наиболее известны. Например, пророчество вещего Авеля, современника Екатерины II и Павла I, о том, что последний русский царь из династии Романовых сменит царскую корону на терновый венец, примет страдания нечеловеческие и станет царем-мучеником. О том же самом пророчествовал Серафим Саровский, предсказавший Александру I, что род Романовых просуществует три столетия и три года.
Еще в прошлом веке у нас всяким прорицаниям предпочитали проклятия. Однако постоянно насылать божьи кары утомительно. Проклятия из-за их частого употребления тускнеют. Иными словами, становятся риторическими фигурами. Приедается слушать одно и то же. Угрозы наслать чуму на чей-то дом сейчас никого уже не волнуют. Ведь это будет чей-то дом, а не твой собственный. К тому же не надо забывать, что у всякого предсказания существует альтруистическая подоплека – искренняя или показная боль за человека. Кроме того, в его основе содержится недовольство существующим порядком вещей. Особенно в те годы, когда «как-то по-больному идет время». Эта привлекшая меня фраза взята из «Дневника 1934 года» поэта Серебряного века, переводчика, прозаика, композитора Михаила Кузмина (1872–1936).
Не из больного ли времени идет представление о будущем, как о счастливой альтернативе неблагополучному настоящему? Или же о существовании того же настоящего в его наихудшем варианте? Особенно широко использовались у нас проклятия в 1937–1938 годах: в годы Большого террора место карающего Бога занял гнев трудящихся.
О поэтах и их пророческом потенциале
Понятно, что многие пророчества (особенно когда они исходят от людей авторитетных или им приписываются) воспринимались в прошлом и воспринимаются по сегодняшний день не как некие исторические предания, а как достоверные факты. Со времен Державина, и даже раньше, пророком у нас считается человек со всякими заморочками в голове. Например, юродивый с его непредсказуемым поведением и маловразумительными речами. К этому психологическому типу в его рафинированном и окультуренном виде можно также отнести и искусного в красноречии человека, умеющего не столько своим поведением, сколько словом воздействовать на людей. Такой златоуст известен как народный вития, как трибун, как поэт. Именно он, как полагают, силой своего таланта и вдохновения предчувствует будущее и внушает людям, что его пророчества обязательно сбудутся. Вот что по этому поводу говорил выдающийся русский ученый Владимир Иванович Вернадский (1863–1945): «В истории развития человечества значение мистического настроения – вдохновения – никогда не может быть оценено слишком высоко. В той или иной форме оно проникает всю душевную жизнь человека, является основным элементом жизни».
После такой впечатляющей цитаты великого ученого самое время перейти к поэзии. Смысловая и словесная невнятица русского поэтического постмодернизма времен Михаила Горбачева и Бориса Ельцина какое-то время привлекала читателей прежде всего пародированием советских идеологических штампов и стереотипов. Карнавальная дорога нашего постмодернизма, предоставлявшая, как поначалу казалось, неограниченный простор для ернической мысли и импровизационной игры, не успев начаться, уперлась в тупик. В настоящее время этот поэтический модернизм выглядит обычной застольной хохмой.
Большинство поэтов возвернулось на широкую и бескрайнюю пушкинскую дорогу. Особенно поэты, обладающие религиозным сознанием. На этот раз опытными проводниками для них стали не только Александр Блок, Марина Цветаева, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, но и поэты Русского зарубежья. Особенно те изгнанники, которых относят к первой волне эмиграции.
Почему это событие должно было неминуемо произойти, объяснил живший в Праге и заглянувший на десятилетия вперед прозаик Евгений Николаевич Чириков (1864–1932). В его сборнике рассказов «Между небом и землей» (Париж, 1927) читаем: «Поэзия, как вам известно, родная сестра религии. Поэзия, как и религия, построена на вере в Бога, в чудеса, в откровение свыше. Вся наша литература рождена из этой веры в Добро и Зло, и только такая литература носит русский национальный характер, а всякие эти новомодные, украденные из-за границы школы, – все это так, мыльные пузыри!»
Поэзию рассматривают как эмоциональную форму углубленного самопознания. На это утверждение трудно возразить. Страсти разгораются вокруг другого вопроса. О том, какое место занимает поэзия в жизни отдельного человека и человеческого сообщества. А проще говоря, зачем она вообще нужна? На эту тему особенно много споров велось еще в конце 20-х годов и в 30-е годы среди молодого поколения писателей Русского зарубежья. В их среде существовало две партии. Как писал поэт, прозаик, критик и художник Лев Николаевич Гомолицкий (1903–1988) в 1935 году в сборнике «Новь» (Таллин), посвященном памяти Льва Николаевича Толстого, к первой партии относились писатели большей частью обитавшие на Востоке и убежденные в том, что стихи относятся к так называемым законам Ману (Ману-смрити), также известным как Манава-дхармашастра или Ману самхита.
Законы Ману представляют собой древнеиндийский свод предписаний, относящийся к религиозно-нравственному и общественному долгу (дхарме), кодексу чести ариев. Именно в стихах, как объявляли эти писатели, «начинается жизнь и к своему же первоисточнику возвращается». А уж из этого исходного постулата следовало, что поэты – «непризнанные законодатели мира».
Сам Лев Николаевич Гомолицкий в поэтическом творчестве больше склонялся к Западу, чем к Востоку. В автобиографической поэме «Варшава», опубликованной в 1934 году в сдвоенном номере (9–10) варшавского еженедельника «Меч», он вспоминает Россию и свое детство в Царском Селе. Этот еженедельник выходил в Варшаве (редактор Д.В. Философов) и в Париже (редактор Д.С. Мережковский). В нем печатались самые талантливые писатели Русского зарубежья, в том числе и Л.Н. Гомолицкий. Приведу короткий отрывок из поэмы «Варшава»:
Гляжу, как соблазняя, нимфу
бог манит каменной лозой,
и старомодным роем рифмы
овладевают вдруг душой.
И, одержимый их звучаньем,
расстаться с ними не хочу,
их бормочу, как причитанья,
их пальцем на песке черчу.
Вторая партия писателей смотрела на свое ремесло куда скромнее. Она приняла за основу своего взгляда на поэтическое творчество определение Георгия Викторовича Адамовича (1892–1972) из его знаменитой книги «Комментарии». Авторитетный мэтр полагал, что стихи – «это тихое лунное дело», не больше того. Как точно отметил О.А. Коростелев (1959–2020), известный исследователь литературы Русского зарубежья, «ряд поэтов и писателей младшего поколения думал по Адамовичу, проверяя свои мысли и свое мироощущение по “Комментариям”».
Этот взгляд Георгия Адамовича на сущность поэтического творчества Лев Гомолицкий сопрягал с размышлениями величайшего китайского мыслителя древности Лао-цзы. Он транскрибировал его имя как Ляотсе: «Само слово “стихи” тихое. Есть в нем китайская ляотсевская смиренномудрость: главный принцип религии Ляотсе, кирпичики, из которых сложено его учение об истинном совершенстве, – смирение, тихость. Ляотсе – величайший из всех законодателей, светящийся тихостью – даже не умерший – отошедший (буквально) из мира, или – лучше – растворившийся в воздухе легенды, – потому он ближе Магомета тихим законодателям – стихотворцам. Главный принцип его: тихое есть самое громкое, последнее – первое. “Вода, – она прозрачна, безвкусна, не имеет формы, но невидимый ручеек подмывает горы, капля крушит гранит”. Недаром за стихи ссылали, заточали, казнили. Не историей ли доказано, что из тихого дела вырастали громкие дела».
Некоторые сведения о душе
Поговорим о душе. Никому ведь не запретишь заглянуть в тот мир, что с трудом познается, да и то с помощью религиозного чувства. Душа для большинства из нас по-прежнему остается тайной за семью печатями. Поэтому каждый, кому не лень, толкует ее вкривь и вкось и всякий раз по-разному. Однако некоторым художественно одаренным людям удается довольно-таки близко подойти к ее разгадке. Как еще заметил древнегреческий философ Демокрит из Абдер (ок. 470 или 460 – ок. 380 или 370 до н. э.), философ, ученый энциклопедист, основатель античной атомистики: «Все, что поэт пишет с божественным вдохновением и святым духом, то весьма прекрасно». И еще Демокрит дает «научное» определение душе. Для него душа – «это огнеподобное сложное соединение умопостигаемых телец, имеющих сферические формы и огненное свойство».
Другой древнегреческий философ Анаксагор из Клазомен (ок. 500–428 до н. э.) сосредоточился на одной из многочисленных возможностей души. Для него «душа – это то, что движет».
К этим двум философам добавлю другого авторитетного грека – философа и ученого-энциклопедиста Аристотеля из Стагиры (384–322 до н. э.). Его рассуждения о душе более обстоятельны: «Думается, что познание души много способствует познанию всякой истины, особенно же познанию природы. Ведь душа есть как бы начало живых существ». Вывод, сделанный Аристотелем, верный и многое объясняющий. Например, возникновение «душевных» отношений между хищниками и их жертвами. Интернет заполнен такими душещипательными историями.
Лауреат Нобелевской премии по литературе (1913 г.) индийский писатель и поэт Рабиндранат Тагор (1861–1941), высказался о душе, как и пристало просвещенному индийцу, в форме заклинания: «Хоть горька беда – будь, душа, тверда». Задолго до него другой поэт – итальянец Данте Алигьери (1265–1321) – посмотрел на душу, словно находился в космосе: «Душа – величайшее чудо мира».
В Талмуде, священной книге иудеев, душа трактуется, как «сущность невидимая, хотя все видящая».
И наконец, обращусь к одному из индийских гениев. К мудрости основателя религиозно-философской школы «двайта-веданта» Мадхвачарье (1238 – 1317), считавшего душу «лишь телом, особенность которого – сознание».
На Западе повеяло ветром с Востока
Мысли о душе пришли мне на ум при чтении захватывающей по содержанию книги «Непал: взгляд из России». Она вышла под редакцией М.Ф. Альбедиль и Л.Я. Боркина в Санкт-Петербурге в конце прошлого года и посвящена памяти выдающегося востоковеда Ивана Павловича Минаева (1840–1890), основателя школы российской индологии. Это серьезное научное достижение восемнадцати ученых. Книга состоит из двух разделов: «Культура, традиции, религии» и «Природа». Статьи первого раздела объединяет одна идея – необходимость жить согласно моральным законам. Сказано об этом не в лоб, но достаточно внятно и убедительно.
Минаев был первым русским, кто в феврале 1875 года отправился в Непал. В XIX веке в России мало кто знал о существовании этой зажатой между Индией и Тибетом страны.
У кого-то, предполагаю, тут же возникнет вопрос: «А какое отношение к Непалу имеет душа, эта загадочная субстанция?». Отвечу: самое непосредственное! По одной версии, опирающейся на ныне мертвый язык санскрит, топоним «Непал» означает «жилище, расположенное у подножья самых высоких гор», то есть Гималаев. А по другой версии, использующей тибетский язык, переводится как «святая земля». Ведь на территории нынешнего Непала родился Сиддхартха Гаутама, известный человечеству как Будда. К тому же душа человеческая очищается и возвышается в страданиях, а еще в скитах отшельников. То есть в большом отдалении от людей. Например, среди высоких и недоступных гор.
Чтобы читатель еще раз смог убедиться, как горы благотворно действуют на сознание и душу человека, процитирую несколько стихотворных строк Владимира Высоцкого:
Здесь голубым сияньем льдов
Весь склон облит,
И тайну чьих-нибудь следов
Гранит хранит…
И я гляжу в свою мечту
Поверх голов
И свято верю в чистоту
Снегов и слов!
В предисловии к книге «Непал: взгляд из России» ее составители искренне сожалеют о том, что этой удивительной стране в отечественном востоковедении, и не только в нем одном, уделяется мало внимания: «Остается лишь удивляться, что такая во многих отношениях уникальная страна с ее практически нетронутой архаикой не стала объектом длительного, серьезного, глубокого и всестороннего изучения со стороны специалистов разных наук, как она того, бесспорно, заслуживает. Что касается гуманитарного направления, то, по сути, в нашем отечественном востоковедении до сих пор не сложилось непаловедения как устойчивого и динамично развивающегося направления со всем набором изучаемых дисциплин (история, лингвистика, филология, фольклористика и т.п.) и собственно научной школой, хотя благодатный непальский материал дает для этого богатейшие возможности».
Такая ситуация не случайна. Она опирается на давний интерес к оккультной и теософской традициям, в которых вымысел заменила реальность с ее достоверными фактами. Именно ей в настоящее время в России отдается приоритет. Это с одной стороны, а с другой – с появлением интереса к оккультизму и теософии возник широкий интерес моих современников к Северной Индии, Непалу, Бутану, Тибету. А для ученых наступило благодатное время энергичнее взяться за научное исследование различных феноменов в культуре и религиозной практике этих стран.
Наша соотечественница, основательница теософии Елена Петровна Блаватская (1831–1891) в XIX веке прославилась в России своей книгой путевых очерков «Из пещер и дебрей Индостана». Ее изданию предшествовали журнальные публикации в «Русском вестнике» в 1880 году. Первое изданное в России сочинение Блаватской принесло ей небывалый успех. В тот год в Индии также находился И.П. Минаев. Среди последователей жизни и творчества Блаватской бытует представление, что она побывала на территории Непала на несколько лет раньше него. Это один из многочисленных фейков, на которые Елена Петровна была большая мастерица.
Как следует из биографии Е.П. Блаватской, она во всех своих начинаниях надеялась на серьезный успех, потому-то ей было важно заполучить в союзники И.П. Минаева, выдающегося русского востоковеда. Она написала ему письмо, в котором, в частности, говорилось, что в ней «английские власти подозревают русскую шпионку». Минаев на это письмо не ответил. Как я полагаю, он решил, что его втягивают в какую-то международную авантюру, и проявил осторожность. Тем более что в тот приснопамятный 1880 год его поездка в Индию состоялась при содействии Российского Генерального штаба, а в России публика во всю шумела по поводу спасения индусов от британского рабства.
Общественное мнение в тот год было в России такое, что представлялось вполне возможным столкновение между ней и Англией. Что касается И.П. Минаева, он сделал все возможное, чтобы воспрепятствовать авантюре со втягиванием России в бессмысленную и кровавую бойню. Недаром он записал в своем дневнике: «Эта вера в то, что в Индии нас ждут как освободителей – просто непостижимая глупость!».
Кому еще, как не ученым, восстанавливать правду со всей научной тщательностью и скрупулезностью. Не всем читателям, однако, такой подход и соответствующий ему стиль повествования приходится по душе. Ведь завлекательные словесные фиоритуры даже посредственных беллетристов бывают привлекательней сухого языка ученых. К счастью, наукообразный язык в книге «Непал: взгляд из России» отсутствует. Ее содержание также не усложнено специфической терминологией.
Российская ассоциация исследователей Гималаев и Тибета, от имени которой выпущена книга, состоит, как можно догадаться, не из кабинетных ученых, замшелых и окостеневших от изнурительного сидения за письменным столом. Многие из ее авторов побывали в стране своих научных интересов. Некоторые из них, особенно те, кто занимается земноводными и пресмыкающимися – от безобидных лягушек до гремучих змей, – на протяжении многих лет неоднократно участвовали в герпетологических экспедициях. Описание результатов этих полевых исследований вошло во второй раздел книги: «Природа» (авторы статей Л.Я Боркин, С.Н. Литвинчук, Д.А Мельников, А.А. Романов, Е.В. Мелихова, Е.А. Коблик, М.А. Зарубина, К.Е. Михайлов).
В «Предисловии» к книге ее составители пишут: «Непал – страна древней истории, истоки которой теряются в глубине веков. Находясь между двумя исполинами, Индией и Китаем, постоянно балансируя между ними и органично воспринимая их мощные культурные импульсы, она сохраняет свою неповторимую самобытность, хотя в последние десятилетия неизбежно утрачивает ее под неумолимым натиском глобализации».
Основные темы, рассматриваемые авторами в первой части книги – индуизм и буддизм. В их контексте исследуются исторические и социальные процессы, происходившие и происходящие сегодня в Непале, специфика его кастовой системы, а также этнические, традиции, культурно-бытовые особенности и материальное наследие населяющих эту страну народов. Есть о чем поразмышлять вдумчивому и внимательному читателю. По существу, ее авторы фокусируют свое внимание на проявлениях мощного и всеобъемлющего духовного начала у жителей Непала, в их верованиях, повседневной жизни и деятельности, а также в их взаимоотношениях с природой. Иными словами, деликатно и всесторонне рассматривается одно из основных понятий индийской религиозно-философской традиции – атман (дыхание, дух, «Я», самость).
По конституции 2015 года Непал объявлен светским государством. Но одно дело что-то объявить декретом и совсем другое – жить согласно этой новой официальной декларации. Реальная конфессиональная ситуация в Непале, доказывает в своей статье М.Ф. Альбедиль, не соотносится со светскостью и конфессиональным безразличием. Действительно, проще реки повернуть вспять, чем верования, религиозные и ритуальные традиции исключить из сознания большей части непальцев. А также изгнать их из идеологии, культуры, повседневной и общественной жизни. В Непале по сей день доминирующей религией является индуизм. Ее исповедует 80% населения. Замечу, что термин «индуизм» сочинен европейцами в конце XVIII – начале XIX века. Он как нельзя лучше подходил для обозначения того «необозримого комплекса разнородных верований, культов, ритуалов, социальных отношений, философских взглядов, эстетических канонов и т.п., с которыми британские власти столкнулись в Индии».
Вообще-то сами индийцы индуизм называют «санатана дхарма», что означает «вечный закон» или «вечное учение». Понятие дхарма пришло из туманной дали доисторических времен. Восходит оно к древнейшей книге гимнов – «Ригведе». В ее контексте слово «дхарма» переводится на русский язык как «носитель, распорядитель, опора, крепкое установление, закон, порядок». В Непале буддизм и индуизм взаимодействуют. К тому же в том и другом присутствуют архаические магические практики.
О Минаеве как первооткрывателе для России Непала повествует статья Т.В. Ермаковой. Первое путешествие ученого в эту страну состоялось в 1874–1875 гг. Оно началось с посещения Англии, где он в Лондоне и Кембридже обзавелся влиятельными друзьями, которые оказали ему содействие в получении разрешения посетить Непал. Что может сделать один человек, оказавшись в стране, основательно отличающейся от всего другого мира? Немного. То, что собрал, изучил и опубликовал И.П. Минаев, невероятно как по разнообразию его научных интересов, так и по результатам его полевых разысканий. Как это ему удалось сделать, об этом пишут многие авторы книги.
Итак, благодаря И.П. Минаеву россияне узнали о Непале и населяющих его народах, их верованиях и культуре. Со второй половины XIX века появилось у россиян восхищение этой таинственной страной и ее талантливыми людьми. Тогда-то и началось у нас собирание предметов культуры и религиозных культов Непала. В настоящее время три российских музея располагают обширными коллекциями непальского искусства. Это Государственный музей Востока в Москве (достаточно подробно о его коллекции пишут в книге Н.Г. Альфонсо и Е.М. Карлова). За ним следуют Государственный музей истории религии (статья Е.А. Терюковой) и Государственный Эрмитаж в Санкт-Петербурге (статья Ю.И. Елихиной).
Обстоятельная статья Ольги Семеновны Хижняк посвящена культовым объектам в Непале – буддийским ступам, их истории развития и символике. Здесь мы вплотную приближаемся к познанию запредельного. Картина мира в классическом буддизме основана на идее единого психокосма, имеющего выражение одновременно в онтологическом и психологическом планах, включающих в себя мир чувственный, мир форм и мир неформ.
Л.А. Стрельцова, говоря о гуманитарном комплексном изучении Непала в России, констатирует, что после кончины И.П. Минаева интерес к этой стране среди отечественных исследователей угасает на долгие годы, вплоть до появления в ней легендарного Бориса Николаевича Лисаневича (1905–1985). О том, как появился в Непале этот необыкновенный человек, более подробно можно узнать из книги Маргариты Федоровны Альбедиль «Непал: люди, боги, звери» (СПб., 2019). Книга написана выразительным, художественным языком. С любовью к народам этой загадочной страны. А тем, кто заинтересуется Лисаневичем с его феерической судьбой и захочет узнать о нем значительно больше, Маргарита Федоровна советует прочитать книгу М. Писеля «Тигр на завтрак». По ее словам, «этот человек прожил не одну, а несколько жизней, и каждая их них могла бы стать сюжетом для захватывающего авантюрного романа или фильма».
После Октябрьского переворота 1917 года юнкер Борис Лисаневич, родом из города Одессы, бежал от большевиков за кордон и в конце концов оказался в Париже. За границей он попал в театр, обучился балету, с гастролями объездил не один десяток европейских городов и даже поступил в труппу «Русского балета» к самому Сергею Дягилеву. В том же Париже судьба свела его с молодой танцовщицей Кирой Щербачевой, которая вскоре стала его женой.
Борис Лисаневич появился в Непале в 1951 году по приглашению непальского короля Трибхувана из династии Шахов и остался в этой стране навсегда. Непал стал для него землей обетованной. Его жена Кира предпочла жить в Америке, где открыла балетную школу. Тогда же Борис Лисаневич женился на Ингер, белокурой красавице из Дании.
Благодаря энергичному и предприимчивому одесситу непальцы стали разводить морковь, свеклу, шпинат, цветную капусту, клубнику. Он же научил их использовать в разведении свиней промышленную технологию. Убедил короля открыть страну для иностранцев и создал огромный по тем временам туристический рынок, а также высокоразвитую инфраструктуру с гостиничной сетью и транспортом.
Борис Лисаневич оказывал финансовую поддержку первым гималайским экспедициям. Открыл в Катманду первую европейского уровня гостиницу «Королевский отель». М.Ф. Альбедиль пишет в книге «Непал: люди, боги, звери»: «…с ним были знакомы все знаменитые альпинисты, покорившие Эверест, начиная с сэра Хиллари».
И еще процитирую из этой же книги: «…невозможно даже перечислить все, что сделал для Непала неутомимый одессит Борис Лисаневич. За что бы он ни брался, все у него выходило наилучшим образом».
Как говорят в России, «душу вложишь – все сможешь». Не в этом ли содержится правда жизни, ее соль? Не с этого ли начинается новая форма мышления, к которой призывал Альберт Эйнштейн (1979–1955)? Тогда и трубы не вострубят, и стены наших жилищ не рухнут в тартарары.
