Археологи, авиаторы и белые генералы в русской литературе

0
VN:F [1.9.16_1159]
Rating: +1 (from 1 vote)

Автор: Дмитрий Самойлов, литературный критик и эксперт премии «Большая книга»

Специально для «Русской мысли»: обзор премии «Большая книга» за 2016 год

Дмитрий Самойлов

Литературных премий много, а «Большая книга» одна. И именно «Большая книга» является главным чаемым достижением для любого русского литератора. Литератор скажет вам, что это не так, но премию желать не перестанет. Во-первых, потому что денежная часть награды весома, а во-вторых, потому что признание читателей и коллег – есть лучшая оценка труда, любой аргумент в споре с ней выглядит бледно.

Лауреатов «Большой книги» 2016 года объявят не позднее 10 декабря. Среди претендентов – 11 авторов.

Петр Алешковский, «Крепость»

Роман об археологе, который, вообще-то, разведенный алкоголик, социофоб и ретроград, но как он хорош! Строго говоря, он – археолог – просто совершенен.

Вокруг него – подлые директора, вороватые чиновники и быки-бизнесмены. Гаджеты, точечная застройка, эффективный менеджмент, банька, черные гелендвагены, успешные и знаменитые. А он – сон коней на стоянке воинов Туган-Шоны, ковыль в степи, под которым земля, под которой сундук с серебром, ноябрьский стылый ветер и изморось на облегченной стальной кольчуге, взрыв самой большой пушки из-за передозировки пороха и ордынские овцы, которые выедают луга и так земля становится чужой.

«Там, где город был разбит войной, на пустырях среди развалин старого мельзавода купцов Алиферьевых порода обнажилась, выветренные, потрескавшиеся пласты, все в бородах оползней, наплывали один на другой, как морщины на грудях у старухи».

Никогда бы не поверил, что мне может понравиться хоть какое-то сравнение чего бы то ни было с «грудями старухи». Тут дело в том, что Алешковский очень хороший писатель.

Археолог, который пытается сохранить крепость, – сам и есть крепость. Ему тесно в сегодняшнем дне, поэтому он всегда сразу прорастает в будущее из истории.

Евгений Водолазкин, «Авиатор»

Иннокентий Платонов приходит в сознание в больничной палате и начинает по настоянию лечащего врача Гейгера записывать все, что есть у него в голове. Так постепенно становится известно, что Платонов родился в 1900 году. Детство его было относительно счастливым и полным приятными переживаниями с летом на даче под Петербургом. В юности Платонов влюбился в дочь священника Анастасию, и она ответила ему взаимностью. А потом пришли большевики и всех убили. Самого Платонова оклеветали и отправили по политическому приговору на Соловки. На Соловках было ужасно. Но тут на острове Анзер заработала криогенная лаборатория и Иннокентию предложили заморозиться. Все равно же умирать. А так, может, еще и повезет. И повезло. Иннокентий отморозился. Ему даже нашли ту самую Анастасию, которая в 1999 году, понятно, лежит и умирает. И у нее есть внучка. И вот на этой внучке Иннокентий женится. А дальше начинаются рекламные контракты для фирмы замороженных продуктов, внимание власти, государственные награды и стремление описать все повседневные явления всех пропущенных героем эпох. Но рассеянный склероз не дремлет, клетки из мерзлоты постепенно отмирают, Иннокентий слабеет. А в финале летит из Мюнхена в самолете без шасси и, видимо, разобьется.

Авиатором Иннокентий является потому, что претендует на полноту видения всей жизни, всего мира. И в своих дневниках эту полноту должен отразить.

«Авиатор» – роман своеобразный именно потому, что не похож на предыдущий роман Водолазкина «Лавр». Здесь все как будто проще. Неубедительная речь персонажей, их дневники, из которых состоит вся вторая часть, фактура. Но хороша исходная метафора – авиатору, пролетевшему через время, век виднее с высоты.

При любых недостатках романа, в нем есть несколько эпизодов, характеризующих Водолазкина как мастера высочайшего уровня:

«Вчера Платоша пришел пьяный. Спрашиваю:

  • – Где это, если не секрет, ты пил?
  • – Не секрет, радость моя. На Серафимовском кладбище, с Остапчуком.
  • – А кто такой Остапчук?
  • – Остапчук, радость моя, покойник».

Мария Галина, «Автохтоны»

В неназванный город, где-то на восточной границе Восточной Европы, приезжает неназванный герой и начинает разыскивать свидетельства постановки в этом городе сто лет назад оперы «Смерть Петрония», единственное представление которой превратилось в оргию с убийством исполнительницы главной роли в финале.

Весь мир романа виден читателю как через закопченное стекло – Галина прекрасно создает разветвленную и сложную действительность в недоступном измерении и наполняет ее всеми – от мелкого лавочника, до давно умерших оперных певцов и других представителей богемы.

Для героя это путешествие будет идентично путешествию читателя в роман – ничего не станет понятным, все станет только более сложным.

В этом и есть основное преимущество романа Галиной – она созидает перекошенный, но бесконечно насыщенный и загадочный мир, просто побывать в котором – уже награда.

Владимир Динец, «Песни драконов»

Роман, который в профессиональном сообществе никто не осмелится отнести к разряду большой литературы. Но тем ценнее этот роман для простого читателя, который влюбится в него мгновенно, прочитав страниц тридцать.

Американский зоолог российского происхождения всю жизнь путешествует по миру и ищет новых крокодилов, а также пытается доказать, что крокодилы в брачный период поют.

Исследование сопровождается вообще всем, что может произойти с человеком в жизни: пересечение границы с Сомали на броне военного конвоя, встреча со староверами в Боливии, экспедиция на Чукотку, сплав на каяке по рекам и бесконечные засады в озерах, кишащих крокодилами.

Все это описано талантливо – без цинизма, мачизма или высокомерия. Поражает также исключительная насыщенность текста – в документальной книге, посвященной изучению брачного периода крокодилов, в каждом абзаце происходит что-нибудь невероятно захватывающее. От игры крокодила с выдрой до нелегальной поставки «Кока-колы» в Сьерра Леоне.

Оказывается, все взрослые крокодилы – большие, крокодилов маленьких размеров не существует. Есть маленькие птицы, есть маленькие копытные животные. А маленьких крокодилов нет. Знаете почему? Ультразвук – те самые крокодильи песни – могут издавать только крокодилы, достигшие определенных размеров. До этого у них в голове недостаточно места. То есть петь могут только крупные особи. И самки спариваются только с большими крокодилам. Так вышло эволюционно. Маленькие крокодилы вымерли, потому что не умели петь и им отказывали в сексе.

Мне кажется, нет более общечеловеческой проблемы чем эта. По крайней мере, для меня. По крайней мере, в десятом классе. Не умеешь петь – постепенно вымираешь.

Крокодил – наш друг. По крайней мере, товарищ.

Алексей Иванов, «Ненастье»

Бывший воин-афганец работает в 2008 году инкассатором и, будучи уязвлен несправедливостью мира по отношению к порядочным, честным и скромным, грабит своего патрона, а потом на протяжении 600 страниц скрывается с деньгами. Неудачно.

Есть оправданное ощущение, что все, за что берется Иванов, превращается в золото. Разной пробы, но тем не менее.

В романе «Ненастье» Иванов рассказал историю о том, как травматический опыт войны и разрушительный опыт маргинализации личности могут быть изжиты надеждой на любовь.

Главный герой Герман – пример судьбы трагической и обычной одновременно. Пройдя войну в Афгане, в мирное время оказывается вторым сортом, прислугой. Спасая людей и даря свою грубую неумелую любовь, он неизменно остается обманутым, отодвинутым и оскорбленным.

Главное в романе «Ненастье» – это плотность повествования, создать и выдерживать которую может только Иванов. Здесь и увлекательные описания горных баталий, и тонкий, при этом ясный, психологизм мотиваций героя, и хитросплетения человеческих отношений, и наблюдения за сегодняшней действительностью, и жестокий диагноз «хозяевам жизни».

Еще одним неоспоримым достоинством книги является то, что Иванов здесь не педалирует стиль, не выкручивает свою манеру, не пытается понравится читателю внешне, как это было в «Блуда и МУДО». Теперь Иванов говорит прямо, подробно и резко.

Вокруг подлецы, лжецы и жестокие убийцы. В общем, тот фон, посреди которого и утлая деревня с говорящим названием «Ненастье» кажется искомым убежищем.

Александр Иличевский, «Справа налево»

Сборник дистиллированной мудрости, представленный автором с обезоруживающим простодушием. Книга состоит из коротких заметок, редко перерастающих в эссе, обо всем на свете. Об Академии наук, кенгурятине, Сан-Хосе, о музыке в поэзии.

Заметка о фильмах Тарковского называется «Многослойность». Автор рассуждает о том, что картины Тарковского – это живопись, в которой много слоев, и поэтому они – картины – прекрасны.

Александр Иличевский, по видимому, достиг какого-то просветления через опрощение и решил, что может нести слово истины без ограничений, форм, замыслов и условностей.

Пишет Иличевский гладко и даже иногда позволяет себе стилистические коленца вроде – «туман тучнеет», «жемчужное подбрюшье», «пульсация цикад». Но расцвечивает это «жемчужное подбрюшье» банальности. «Музыка – ключ к сакральному», «следовательно, где-то в зрительном аппарате, в том его участке, который отвечает за распознавание образов, “вшит” алгоритм, согласно которому мы пугаемся змеи».

Это выглядит несколько наивно на фоне сегодняшней научно-популярной литературы, в которой ученые за десять страниц внятно объясняют, что это за механизм и как он работает.

Если воспринимать литературу как безупречной красоты совокупность слов, то эта книга Иличевского достойна если не премии, то, по крайней мере, всяческого внимания. Медитативное чтение мантр, освобождающих слова от смысла.

Анна Матвеева, «Завидное чувство Веры Стениной»

Можно максимально обобщить и сказать, что это роман о женской дружбе – явлении для мужчины непостижимом.

Еще в детском саду я услышал, как одна воспитательница пересказывала другой свой разговор с матерью одного из детей. Так вот, мать ребенка она изображала нарочито противным писклявым голосом. Хотя, вообще-то, ничего плохого про ту не говорила. И разговор был нейтральный. Просто она так ее изображала. Это что-то в крови. Впоследствии я обратил внимание, что женщины всегда так передают прямую речь друг друга. При этом они могут быть в очень хороших отношениях.

Есть две подруги. Одна красивая, чувственная бездельница, а вторая – искусствовед, которая так чувствует живопись, как никто ее никогда не чувствовал.

И вот вторая постоянно завидует первой. Автор эту зависть выводит мерзкой летучей мышью, живущей в груди у искусствоведа и вворачивает в текст на каждой – в крайнем случае, на каждой второй – странице. От чего на половине книги глаз замыливается, зависть куда-то отступает и перестает мешать воспринимать просто хорошую прозу Анны Матвеевой.

Как всегда, Матвеева пишет про максимально конкретные явления своей малой родины – Свердловска, – но получается, что про всю Россию, и более того – про весь мир.

Схемы взаимоотношений универсальны – функциональная причитальщица мать, декоративный муж, бандит с маленьким членом, красивый ребенок, некрасивый ребенок, востребованная женщина, завистливая женщина. Галерея образов и их взаимодействий, которую можно поместить в любую среду. Анна Матвеева удачно помещает ее в среду современного – и 90-х годов – русского города.

Чтобы придать роману просветительский лоск, автор раскидывает по страницам имена художников и описания их картин. К каждой жизненной ситуации можно приложить произведение искусства: перформанс Христо Явашева, Мадонну Альтдорфера или сцену пыток пера Алессандро Маньяско. И это тот вид неймдроппинга, который не раздражает. Матвеева – очень аккуратный и добросовестный автор, она внимательно следит за тем, чтобы каждое лыко было в строку.

Сергей Солоух, «Рассказы о животных»

Убежденный неудачник Игорь Валенок был кандидатом наук, а стал менеджером по продажам. Вот он разъезжает по области на автомобиле, наматывает тысячи километров, а жизнь все бьет его и бьет.

Россия – страна видеорегистраторов. Смерть от обыденности (а дорожное движение – это то, естественней чего для современного человека нет) в России – это фон, фактура, загрунтованный холст для Солоуха. Вечная, неизбывная, повседневная, повторяющаяся катастрофа.

Отличный ответ тем, кто всегда «на позитиве», мол, мы сами кузнецы своего счастья. Нет. Есть еще левиафан. Вот он и есть настоящий кузнец с сокрушительным и ритмичным молотом.

Можно как угодно оценивать тех, кто из «третьего класса Титаника» и говорить, что они сами там оказались. Но они ведь уже там, и все что им нужно – сочувствие. Это говорили Стейнбек и Джонни Кэш, а с обратной стороны только тявкала Айн Рэнд.

«Как описать это отчаяние? Жуть полного бессилия? Невозможности предупредить
несчастье, беду, как ночь, как птица, накрывающую мир слепым совиным крылом
Жизнь – это всякое дерьмо, которое с тобой происходит».

Людмила Улицкая, «Лестница Якова»

Улицкая – прекрасный рассказчик и это ее главная черта. Она любит и умеет рассказывать истории. К сожалению, сами истории при этом важны в меньшей степени – они второй план для мастерства рассказчика.

«Лестница Якова» задуман вроде бы лихо. В центре повествования две судьбы – Якова Осецкого, еврейского интеллектуала с массой талантов, и его внучки Норы – театральной художницы застойного времени. Из разных эпох эти судьбы тянутся друг другу, пересекаются один раз без серьезных друг для друга последствий, а движет повествование переписка Якова с женой, найденная внучкой в квартире умершей бабушки.

Кажется, все ясно. В том-то и дело, что, к сожалению, да – все ясно.

Здесь есть все – от притеснения национальностей в царской России, танцевальных курсов Рабенек (ученицы Айседоры Дункан), Первой мировой войны, революции, солдатского и богемного быта до нюансов театральной жизни брежневской эпохи, становления программирования в Советском Союзе, а также размышлений о том, как правильно и хорошо темперировать клавир.

Улицкая будто невзначай раскидывает по роману имена и знания. Походя упоминает театральных художников через запятую – Боровского, Шейнциса, Левенталя. В следующей главе – математиков Лузина, Кантора, потом – биологов, потом композиторов. Этими стразами эрудиции Улицкая щедро пересыпает страницы повествования, и с середины книги становится ясно, что в этой демонстрации и есть вся суть романа.

Читатель должен быть достоин автора, а для этого он должен быть сколько-нибудь интеллигентен. Интеллигентность измеряется степенью распознавания общих культурных кодов. Это уровень, необходимый для понимая Улицкой. Проблема в том, что уровень этот мало того, что не слишком высок, так еще и лишен смысла. Лестница Якова ведет в никуда.

Саша Филипенко, «Травля»

Филиппенко делает явление травли ключевым и универсальным способом взаимодействия человека с действительностью. Все травят всех: олигархи – медведя, журналист – олигарха, наемники – журналиста, одноклассники – будущего наемника. Любой герой с легкостью переходит из объекта травли в травящего.

Заканчивается все тем, что затравленный журналист выбрасывает из окна свою малолетнюю дочь, а травящему за это ничего – он в Швейцарии со шлюхой.

Филиппенко интересен своей манерой динамического повествования. Это мы помним по его прошлому роману «Замыслы» – там автор комедийных шоу бухал, нюхал и трахался, а потом поехал в Юрмалу.

В романе (повести?) «Травля» Филиппенко снова умело склеивает резвые эпизоды и создает картину – срез некоторого сегмента российской действительности, которая состоит из травли.

Филиппенко именно что «борзо» пишет – читать его легко и приятно, хотя иногда и выскакивает излишняя красивость – «женщина шикарная, румяная и пошловатая».

Плохо то, что практически то же самое, вплоть до некоторых деталей (пикеты во дворе затравляемого) описал лет десять назад Дмитрий Быков в неудачном романе «Списанные». И даже тогда, с поправкой на любой алармизм, это выглядело неоправданно пафосно.

Принимая во внимание то, что мы знаем о киберраследованиях из открытых источников, читать о том, как героя травят громкой музыкой, потому что не могут остановить поток компромата от него, немного неловко.

А так, да. Мир жесток и несправедлив.

Леонид Юзефович, «Зимняя дорога»

Это история «якутского» похода белого генерала Пепаляева, в котором он встретился с анархистом Стродом. Все тянулось и тянулось безо всякой надежды даже не на победу, на избавление. Отряд состоял из добровольцев, которые были убеждены, что должны освободить Якутск от красных.

Шли через вечную мерзлоту, увязали в болотах, находили полуразрушенные баржи и на них сплавлялись от Аяна в Нелькан по реке Мая. Съели коней, собак, голубей, варили студень из лошадиной шкуры, а потом суп из дверной обивки.
Двое дезертировали. Потом красные взяли Владивосток и сама суть похода Пепеляева перестала быть.

Это сюжетная документальная составляющая – она челноком бегает между Нельканом и Аяном, иногда забегая в Якутск.

Есть составляющая художественная: Юзефович – прежде всего, крупный мастер русской литературы. Любую документалистику он завернет в волшебное слово. Так он описывает бои вокруг Вилюйска – «Горожане успели приготовиться к обороне: вырубили лес там, где он подходил близко к домам, на коровьем выгоне вырыли окопы, заложили “фугасы”, в качестве артиллерии соорудили “камнеметы”. После этого в течение полугода военные действия ограничивались перестрелками. Их жертвами становились в основном коровы и собаки».

Нужно пережить чудовищное беспросветное напряжение предыдущих страниц, чтобы хохотать над этой шуткой. Мне кажется, что важнее всего здесь христианское – или метахристианское – постулирование героизма.

Каждый из нас хотел бы побывать героем. Лучше всего таким героем, который прыгает с моста в реку и спасает людей из тонущего троллейбуса. Мгновенная и непродолжительная вспышка, требующая единомоментного приложения чудовищных усилий, а потом оправдывающая твое существование перед тобой, людьми и Богом.
А если вся отмеренная тебе жизнь с сегодняшнего дня должна стать одним непрерывным подвигом, который будет состоять из борьбы с голодом, вшами и морозом, когда из околевших трупов строят заграждения? Это подвиг твой и еще пятисот человек, за которых ты в ответе. Подвиг, который увенчается неуспехом и не принесет никакого добра ни миру, ни подвижникам. Не будет победы, не будет шампанского, монокля, мехового воротника на плечах у красивой жены. Будет только подвиг. Вот уж где «аве отче, чашу эту мимо пронеси».

Пепеляев писал своей жене – «Ты всегда говорила мне – живи настоящим. Знаешь, в нашем положении это совет неутешительный».

И все-таки шли куда-то, договаривались с тунгусами, били оленей, чтоб прокормить 700 человек, обматывали ноги шкурой, знали, что идти уже некуда, потому что вокруг – в лучшем случае Якутия, а в действительности – бездна.

Потому что нет ничего кроме Зимней дороги. И ведет она в одну сторону. К подвигу и бесславию.

VN:F [1.9.16_1159]
Rating: +1 (from 1 vote)

Комментарии закрыты.