Публикация 1979 года
В большом парижском левом еженедельнике «Нувель Обсерватэр» напечатаны четыре статьи, посвященные судьбе советского искусства. Статьи приурочены к выставке «Париж – Москва» в Парижском центре культуры Жоржа Помпиду.
Выставка «Париж – Москва» впечатляет своими размерами и, естественно, качеством картин, скульптур, архитектурных макетов, редких книг, рукописей, плакатов, уникальных документов. И все-таки на этой выставке не хватает очень многого: не только в зале экспозиции, но также в текстах специального каталога. Вот этот-то пробел и пытаются заполнить статьи в «Нувель Обсерватэр». Первая из этих статей называется «Двусмысленности выставки “Париж – Москва”». «Организаторы этой выставки, – пишет Франц Юссер, – делали все, чтобы скрыть социальный и политический контекст эпохи: вычеркнуть, например, такой исторический факт, как восстание кронштадтских матросов».
К тому же, почему выставка в Центре Помпиду называется «“Париж – Москва”, 1900–1930»? Неужели только по причине симметричности круглых дат? А не потому ли, что, перевалив рубеж 1930 года, организаторам выставки было бы еще труднее избежать горького привкуса у публики, связанного с памятью сталинских чисток этой эпохи? На выставке представлено 2500 экспонатов, но есть сведения о том, что цензура наложила лапу на каталог выставки: ряд статей о музыке и художественном авангарде, уже находившихся в наборе, были вначале сильно сокращены, а потом просто выброшены. «В каталоге, объемом в 580 страниц, не нашлось места ни для одной единственной статьи критического характера, – замечает Франц Юссер, – и в этом фундаментальная разница между выставкой “Париж – Москва” и предшествовавшей ей в Центре Помпиду выставкой подобного масштаба “Париж – Берлин”».
А теперь конкретно. Не выставлены лучшие работы супрематиста Татлина. Известнейшее полотно Бродского «Ленин в Смольном», на котором Ильич изображен среди кресел, затянутых в чехлы, вполне в мещанском вкусе, говорит само за себя. Ленин, проложивший путь Сталину и Жданову, заявил, как известно, что каждый монумент должен стать актом пропаганды; не важно, что Ильич играл в Цюрихе в шахматы с основателем движения дадаистов Тристаном Царой: понимания искусства у Ленина от этой встречи не прибавилось – он так и остался до конца глух ко всем новым веяниям; ну, а о его наследниках говорить не приходится.
«Из столицы Франции выставка переправится, как известно, в Москву, где и будет демонстрироваться, в частности, в период летних Олимпийских игр будущего года. Время покажет, будут ли в Москве выставлены все те экспонаты, которые можно видеть сейчас в Париже. Но и на парижской выставке не хватает одного экспоната – быть может, самого главного, а именно: простого лоскута холста, на котором были бы написаны имена всех поэтов, писателей, художников, скульпторов, которых вынудили к эмиграции, сослали и убили», – пишет Франц Юссер.
«И все же насколько легче было поддерживать культурные связи между Москвой и Парижем в самом начале нашего столетия», – пишет в другой статье того же номера «Нувель Обсерватэр» известный французский писатель Клод Руа.
Руа восклицает иронически: «И куда только глядели царь и органы в те годы, когда индивидуумы, не принадлежавшие ни к какой организации, ездили между Россией и Францией без надзора. Александр Блок, Анна Ахматова, Константин Бальмонт, Илья Эренбург наезжали в Париж, встречались и беседовали с кем хотели».
«Когда Осип Мандельштам приезжал в 1907 году в Париж, никому не было дела до того, с кем и о чем он беседовал в столице Франции. Уже к концу своих дней Анна Ахматова вспоминала, как в 1910 году она прогуливалась по Люксембургскому саду с художником, которого звали Амедео Модильяни. И даже немного позже – с какой легкостью добрались до Парижа Маяковский, Пильняк, Бабель, футуристы и конструктивисты», – вспоминает Руа.
«Как все это было неосторожно со стороны властей, – продолжает в том же тоне едкой иронии Клод Руа, – ведь настоящие культурные связи, это когда из тщательно отсеянных людей составляется официальная делегация, каждый из членов которой, прежде чем подумать о побеге, вспомнит о предоставленных ему привилегиях и, конечно же, о всех своих родных и близких, оставшихся на родине в роли заложников в руках властей. А в самой делегации – бдительные осведомители, пишущие отчеты и доносы».
Вот во что превратился «культурный обмен», при котором живой контакт между людьми вытеснен обменом делегациями между государствами и правительствами.
Две другие статьи в том же номере «Нувель Обсерватэр» посвящены пути советского кино и музыки. Как музыкальный, так и кинематографический разделы выставки «Париж – Москва» грешат все тем же: умолчанием, искажением, вторжением цензуры.
«Если бы не было гнета социалистического реализма, то судьба музыки нашей эпохи решилась бы не в Вене, а в Москве», – таков вывод французского музыковеда Мориса Флере.
