Публикация 1949 года
Владимир 3еелер
23 ноября 1861 года родился в Москве Константин Коровин. Потеряв отца, когда ему минуло только 14 лет, он поступил в Московскую школу живописи, ваяния и зодчества. Окончил он школу в 1881 году. Учителями его были Саврасов (в мастерскую которого он поступил), Поленов, Прянишников, Сорокин и Перов.
В том же 1881 году он уже начинает работу у Мамонтова, в его частной опере – декоратором. Не все отнеслись к работе этого «бунтаря», «декадента», новатора одинаково. Своей смелостью он многих шокировал, но вместе с тем не было конца и настоящим восторгам, с которыми встречались все его новые постановки. Мамонтов сразу угадал в Коровине недюжинный талант. Ему он поручил роспись Ярославского вокзала, потом роспись павильона на Нижегородской выставке.
Коровин и поражает, и пленяет, и захватывает своим буйным, поистине сказочным размахом красок. Его давно уже оценили и признали. В 1899 году он получает звание академика, становится профессором живописи в той самой школе, в которой он учился.
В 1900 году тогдашний директор Императорских театров Теляковский приглашает Коровина заведующим декоративно-художественной частью Императорских театров. В этом же году Коровин назначается советником главного комиссара русского отдела на Парижской всемирной выставке.
Успех Русского отдела громадный: ряд павильонов расписан лично Коровиным, за что от французского правительства получает он золотую медаль и офицерский крест Почетного Легиона. Коровин не только известен всей России, он становится известным Европе, Америке, Англии. Всюду идут и оперы, и балеты в его декорациях, в его костюмах. В области театрального искусства сделано ли еще каким-либо художником вообще, не только русским, столько, сколько сделано Коровиным? За 24 года работы в московском Большом театре им созданы декорации к 51 балету и 82 операм!..
Выставлять начал Коровин рано: в 16 лет он участвует в ученической выставке – этюд его приобретает Тургенев. Потом – Передвижные выставки, выставки “Mиpa искусства”, затем – на периодических выставках создавшегося при его участии “Союза русских художников”. Неоднократно выставляет работы и в Париже – в салонах и на самостоятельных выставках. Его работы приобретают Третьяковская галерея, Музей Александра III. Идут они в музеи и коллекции частные буквально по всему “белому свету”.
Началась Первая мировая война. Коровин и ей отдал дань. Он организовал большую мастерскую “военного камуфляжа”, где по его заданиям, по его “эскизам” было сделано много примечательного.
Ну а потом пришли и тяжкие дни для Коровина. Душа затосковала, исчезла солнечная радость. Свободу творчества отняли. Жизнь стала звериной – настала погоня за куском хлеба. Пошел “товарообмен” – за картину давали муку, керосин, картошку. И не всегда. Стало совсем непереносимо. Запросился на отъезд.
Но перед тем как покинуть родной дом, устроил последнюю свою выставку: среди окружающего мрака, грязи и какого-то отупения засверкало солнце, заиграла краска, ошеломил свет. Это было в 1922 году. Последнее прости и прощай родине.
Трудно было выбираться “налегке” с семьей. Через Ригу – в Берлин, где пробыл он недолго, и с 1923 года – Франция. Сначала юг, а затем – Париж.
Париж Коровин знал и любил, любил его красочные переливы, его легкость и воздушность, его трепетную жизнь, постоянное движение, его “ночные огни”. В 1929 году, когда была его выставка в галерее Кольбер и когда я писал о ней в “Последних новостях”, я тогда же вспомнил его “Огни Парижа”, которые пришлось мне видеть в Петербурге, на выставке Союза, в 1910 году… Эти огни действительно горели и заливали своим светом ночные улицы Парижа. Кто видел тогда эти “огни”, не может забыть того буквально поражающего впечатления, которое они производили. Это было нечто удивительное, феерическое, какой-то вихрь огневых красок!
В Париж Коровин приехал уже больным – даром ему эти тяжкие годы не прошли. Сердце стало сдавать, грудная жаба мучила, а работать нужно было без перерыва. Приехал с пустыми карманами, с больным сыном. Нужно было и обзавестись, обставить квартиру и наладить мастерскую. Нужно было писать и писать, а силы уходили. И все-таки, какую красочную и световую симфонию создавал он и в эти нелегкие парижские годы!
М. Кузнецова ставила здесь “Князя Игоря”. Занавес раздвигался только, а театр уже дрожал весь от грома аплодисментов! Какое-то безудержное ликование вызывала красота залитого солнцем храма, эти пестрые одежды, общее гармоническое целое… Или половецкие танцы, где все было слитно в общем вихре танца-музыки и звонкой окраски костюма!
Коровин был замечательным русским художником. Как он знал и чувствовал сцену, как он знал и любил природу! Живопись для него была всем в жизни его. Он говорил сам, что все, из чего состоит жизнь, кроме живописи, все это преходящее, только мешающее основному в жизни – живописи. И живопись его была всегда какой-то радостной, благоухающей, полной света, напоенной солнцем.
В Гурзуфе, в Крыму, он построил себе дачу и сколько этого жгучего крымского солнца он вобрал на свои удивительные полотна: полные ликующего аромата, сверкающие на солнце розы, залитые солнцем террасы, аллеи. Ведь это были какие-то “солнечные откровения”.
Коровин любил радость жизни, он был очень добр, приветлив, ласков с друзьями, был чудным товарищем, подходил вообще к людям с открытой душой. Был чрезвычайно интересным собеседником – сколько он пережил, перевидел в жизни своей. Как он занимательно не только рассказывал, но и писал свои тоже какие-то воздушные рассказы. Он любил искусство и хранил благоговейную память об учителях своих, которые сумели развить в нем эту любовь. «Преподаватели мои были прекрасные люди, – писал Коровин. – Они все умерли. И все они там, где-то внутри меня, глубоко. Воспоминания о них родят слезу несказанной благодарности. Жизнь и характер слагался под влиянием радости и безграничной доброты, которую я встретил в них. Они несли дары высоких чувств, восхищения искусством».
Грянула Вторая мировая война. Завыли сирены, загудело страшным гулом небо, и не выдержало надорванное сердце Константина Алексеевича…
Кинулся к доктору своему; выехал он к больному под Париж. Поехал в Бри-Ком-Робер. Ночью удар. Перевез сын в Париж, в госпиталь Амбруаз-Парэ в Булони, где он на другой же день, 11 сентября 1939 года, скончался…
