Как сегодня существует, чем жива русская анималистика?
Алексей Шульгин
Пока живы три патриарха, жива и анималистика: на них она держится, как Земля у древних – на трех слонах.
Вадим Горбатов
С Вадимом Алексеевичем я познакомился в ноябре 2018 года в Северном Чертанове, заявившись к нему в мастерскую на чердаке жилого дома. В прежние времена все мы, жители Чертанова, буквально знали друг друга, если не по имени, то хотя бы встречались в магазине, на почте или на улице. Оказалось, что жена Горбатова, Наталья Михайловна, преподавала историю в школе на улице Красного Маяка, где я учился. Нам оставалось только подивиться тому, как тесен мир. Главное – нас связывала любовь к битцевскому лесу, где и художник, и я ходили по одним тропинкам.
Как был красив этот лес! Участок с дубами сменялся липами, потом показывалась березовая роща, за которой чернел еловый лес. Сердце замирало, когда зимой входил я под тень нестарых еще елок и, привыкнув к сумраку, начинал озираться. Вот перелетает с куста на куст, с ветки на ветку синица; над головой противно кричит цветастая, похожая на цыганку сойка; с едва слышимым шорохом спускается по стволу головой вниз поползень; где-то перекликаются снегири и слышен грай ворона. А на снегу можно разглядывать следы. Лес живет своей жизнью.
Как рад я был, поговорить обо всем этом с Вадимом Алексеевичем, не боясь, что тебя не так поймут. И сам Горбатов в мастерской находится среди чудесных предметов, вещей и вещичек. На стенах висят длинные перья разных птиц: хищных, вальдшнепов, кроншнепов. Гипсовый отпечаток звериного следа. Два огромных рога лося (находка самого хозяина). Книги, книги, книги. Две работы мастера на стенах. Одна картина всегда будет жить в моем сердце: вечереет, на снегу затухают угли догоревшего костра, на горизонте темнеет лес, к лесу тянутся следы недавно ушедшего человека…
Горбатов известен в мире в первую очередь как виртуозный рисовальщик хищных птиц. Я учился в первом классе, когда мне подарили набор открыток «Красная книга СССР», которые нарисовал Горбатов. Они до сих пор стоят у меня на полке.
Кажется мне, что в то время, когда художник делал свои зарисовки, я встречал его в лесу. Но застенчивость не позволяла подойти, встать за спиной и смотреть; невозможно было помешать взрослому человеку.
Родился будущий художник в 1940 году в селе Качалово, на юге Москвы (современный район Северное Бутово). Это была настоящая деревня, где крыши крыли соломой и где к небу тянулась церковь. Церковь эта – великомученицы Параскевы Пятницы – и сейчас стоит около метро «Бульвар Дмитрия Донского» в Москве. Жили Горбатовы в собственном деревянном доме. Родители работали в институте пчеловодства. Отца звали Алексеем Лукичом, а маму – Фаиной Моисеевной.
Вадим Алексеевич рассказывал мне: «Рисовал зверей с детства. С тех пор как помню себя – рисовал. А время было военное, рисовать особо было нечем. Мы с братом дрались за огрызок карандаша, мать отбирала, потом давала по очереди. Карандаш был химический, потому что писали им на ладони номер, когда стояли в очереди за мукой. Цветных карандашей не было вообще. Я помню: смял, потер кусочек травы – зеленое будет. Одуванчиком потер – будет желтый цвет. Рисунки мои сохранились. Года три-четыре мне тогда было».
Во время войны отец ушел на фронт, а семья уехала в эвакуацию в Мичуринск, а потом на Алтай. Как война кончилась, трудные времена продолжились. Голодно, но в селе у всех свои сарайчики, у всех своя скотинка. У Горбатовых тоже водились куры, поросенок, коза. Мальчик работал на огороде: картошку окучить, прополоть. А еще нужно дров напилить, наколоть, козу с поросенком покормить, козу каждый день отвести в стадо, а вечером встретить.
Но Вадима влек к себе лес, а там лоси, тетерева, рябчики, вальдшнепы, «все наземно-гнездящееся». Вспоминал Вадим Алексеевич, что уже тогда ходил в лес рисовать. Знал птичьи гнезда в окрестностях, барсучьи и лисьи норы.
Из наших разговоров: «Я очень трепетно относился к Никольскому и Комарову, к Ватагину отношусь довольно равнодушно. Еще Вадим Трофимов… (Г. Е. Никольский, А. Н. Комаров, В. А. Ватагин, В. В. Трофимов – мастера анималистического жанра, творившие в ХХ веке. – А. Ш.). Почему я с ними познакомился? Почему я вообще стал художником? Пришлось пойти в межсессионную комиссию художников-анималистов, чтобы участвовать в выставке. Возглавлял комиссию Вадим Трофимов. Я с ним связался по телефону. Принес ему работы домой. Он был мужик доброжелательный. Посмотрел мои работы с удивлением. И сказал приносить на выставку. На вторую выставку Трофимов попросил принести наброски с натуры. Я ему принес. Он посмотрел и говорит: “Фу! Замечательно. Вадим, когда мы на первой выставке смотрели ваши работы с Вадимом Фроловым, решили, что не может быть, что вы дерете по фотографии. Теперь ясно, что вы настоящий живой художник”».
Очень точно написал о Горбатове один из доброжелателей: «Он появился среди московских анималистов внезапно. Настолько, что ошарашенная анималистическая общественность приняла его с большой недоверчивостью: “Где же он раньше-то скрывался?” А он и не скрывался вовсе. Просто, рисуя зверей с детства, не видел для себя возможности пробиться в издательства, да и не очень, видимо, доверял себе».
Я храню все его электронные письма, аккуратно копируя и распечатывая на бумаге.
«Недавно вернулся из Питера, – писал мне Вадим Алексеевич. – Был в Эрмитаже. Там проходит выставка рельефов из дворца Ашшурбанипала в Ниневии. Ассирия V–VII век до нашей эры. Я помню эти рельефы еще со студенческих лет. Охоты на львов. Замечательная анималистика. Выставка отличная. Но оказалось, что как раз именно эти рельефы не привезли. Жалко. Надеялся увидеть. Но все же съездил не зря. Побродил по Русскому музею. И ездил на охоту. Три русских пегих. По зайцу и лисе. Целый день в лесу, по оврагам и болотам. Два молодых азартных кобеля увязались за лосем. Ушли за 11 км. Смогли забрать их только к ночи».
Спросил я как-то, где лучше искать лосиные рога и когда лось их скидывает. Вадим Алексеевич объяснил: «Рога лось сбрасывает в начале зимы, но период растянут. Рога чаще можно найти в густом молодняке. Потеряв один рог, лось начинает бодать кусты и деревья, чтобы освободиться от второго рога. Ему неудобно, башка перевешивает в одну сторону. Так что, если нашел один рог, имеет смысл поискать в этих местах и второй. Так я и нашел в молодом осиннике у болота оба огромных рога, которые стоят в мастерской».
А вот из другого письма: «В деревне у нас летом рай. К дому приходила косуля. Из окна видели лису. Куропатки с цыплятами кормятся около дома. За грибами не ходил, а земляника и малина дикая рядом».
Дед Отрошко
В декабре 2018 года ночным поездом мы поехали в Ярославль, чтобы повидаться с Олегом Павловичем Отрошко (родился он в 1939 году). Короток зимний день. Тихо идет снег, кружатся снежинки. Замерли без движения деревья. Затихла река Лунка. Вдруг пролетели глухари над Раями. Сидит в избе дед Отрошко – художник, охотник, бывалый человек. Надо бы сходить за дровами, затопить печь, но мочи нет. В Раи пришла зима. Пора уезжать.
– Мое золото, – распевно говорит Отрошко, – мое тело вчера перевезли в Ярославль. – Сидел там (в Раях – А. Ш.) голодный. Хлеб кончился, сыро, холодно, на печи уши мерзли. Слава Богу, еще одно лето в деревне пережил дед.
Раи – это деревня в Ярославской области, неподалеку от старинного города Данилова. В 1990-е годы купил здесь Отрошко избу. И стали Раи на Лунке для Олега Павловича «вотчиной» и «охотничьими угодьями». Сколько он там охотился! А сколько писал картин! Он называет раевские этюды ЖГДР-ами, что расшифровывается так: живописные графическо-декоративные работы. Великий труженик, он сделал сотни этюдов. В папках лежат тысячи зарисовок. Все папки тематические: тут волки, там глухари…
Аю и Бой – две таксы спасли его от секача, отвлекли на короткое время, которого хватило, чтобы перезарядить ружье и разрядить в кабана. Чучело, как память, висит в мастерской у Отрошко в Ярославле. Дед ухмыляется, кивая на мертвую башку: «Вот, он у меня на стене висит. А могло быть по-другому».
В Ярославле живет Отрошко неподалеку от проспекта Машиностроителей, на 13-м этаже кирпичного дома. Чего только нет в его жилище? Вот, висит старинный охотничий рог, на подоконнике лежит церковная книга в черном кожаном переплете с затейливым тиснением. Множество шкур: волчьи, кабанья, медвежья. Чучела кабана, глухаря, куропатки, бекаса, вальдшнепа, ворона…
Художников-охотников очень мало (Алексей Комаров, Федор Глебов, Евгений Чарушин), анималисты были в основном мирными наблюдателями. А Отрошко, любитель псовой охоты, часто спорил с собратьями по искусству.
Патриарх жанра Д. В. Горлов в одном из писем высказывал своему молодому товарищу: «Зверь – это шедевр красоты живого существа, выражающего гармонию и гармоническую слитность его с природой. Украшение природы. Художник обязан не только знать, но быть влюбленным в него. Вот почему убийство (охота) – сегодня преступление. Охота – это страсть, а не любовь». Отрошко не комментирует Горлова, он любит патриарха, благодарен ему за доброе отношение.
– Я сейчас хочу написать новую картину. Смотри: я сижу голый в бочке, как Диоген, а вокруг собрались все мои охотничьи собаки за всю жизнь. А?
Мне идея кажется превосходной. В один из приездов в Ярославль я видел на холсте углем нанесенный набросок этой картины.
– Але, мое золото, – еле говорит, шелестит Отрошко. – Я заживо погребен. Ты сейчас говоришь с трупом…
Это обычное начало почти каждого нашего разговора, но постепенно он воодушевляется:
– Через год хочу провести юбилейную выставку и сделать ее такой, какой никогда не было. И тебе будет не стыдно говорить, что ты знал этого полоумного художника.
Олег Павлович балагур каких поискать. И потрясающий художник. Как определить, что художник выдающийся? Очень просто: вспомнить его картины. У меня перед глазами его «День примирения и согласия» (зеркало современной русской жизни), «Поющий глухарь», «Сон в Раях. Сам и Пушкин при свече», «Глухари над Раями». Это мой золотой фонд, вещи, с которыми иду по жизни, как с Пушкиным, Блоком, Рублевым, Довлатовым…
Каждый год Отрошко рвется в свои Раи. В деревне редко выходит на связь, бережет зарядку телефона, жалуется на одиночество, холод. Теперь Раи – это лишь один дом Отрошко, оставшийся от всей деревни. К нему в сад заходит медведь полакомиться яблоками. В пруду развелось много карася. Летают без боязни глухари. За домом богато растут грибы. Лесное царство. И сам Олег Павлович похож на Пана, лешего. Еле ползая, с посошком, ходит по знакомым тропкам, собирая грибы, ягоды, травы. Но чаще – стоит за этюдником, пишет картины, работает.
С горечью рассказывал мне он, что некоторые высокопоставленные коллеги по ремеслу злословили: «У-у, развел курятник!» Не хотели они видеть за зверями и птицами Отрошко России, любви к природе, которая человека приближает к Богу.
Сдержанный на похвалы художник Д. В. Горлов писал: «Олег Отрошко обладает большими данными и техникой. Искренне, честно, без фокусов, с открытым сердцем и любовью работать непросто».
И я все чаще думаю: пора собираться в Ярославль к деду, повидаться, забрать травы, отвезти ему журналы, наконец, поговорить по-человечески, услышать: «Мое золото…» Ведь нас на этом свете так мало любят.
Валерий Симонов
Валерий Васильевич Симонов… Пишу это имя и чувствую, как волна тепла захлестывает сердце.
В 1962 году молодой художник Валерий Симонов перехватил инициативу, взявшись организовать вторую анималистическую выставку. В одном из разговоров я спросил его: «Валерий Васильевич, зачем вам нужно было браться за это дело? Ведь выставка – это всегда суета, нервы, много сил потеряешь обязательно». Он ответил: «Ну, как же. Потому что я был уже зрелый художник, мне это (искусство – А. Ш.) интересно, а сравнить мне не с кем, как я работаю, что я делаю. Станковую графику к тому же показывать в тот момент было некому и негде. А главное, понимаешь, все еще были живы – и Горлов, и Трофимов, Ватагин, Комаров. Все были живы. И почему было не сделать выставку?»
Валерий Симонов родился в 1940 году и прошел через все мытарства, положенные людям, узнавшим войну.
«Отец был военный, работал на аэродроме во Ржеве, – рассказывал Валерий Васильевич. – Когда началась война, нас эвакуировали. Ржев бомбили сперва немцы, потом наши. Отец занимался эвакуацией заводов. Семью отправил в Алатырь, потом мы переехали во Владимир, Судогду, а эвакуация закончилась для нас в Москве. Как только немцев отбросили от Волоколамского шоссе, началось возвращение людей. В Москве жили в Студенческом проезде – район ВДНХ, на месте нынешней гостиницы “Космос”. А тогда там была глухая окраина: Ростокинский проезд, Центральная станция юннатов. Студенческий проезд был застроен двухэтажными бараками. Мы жили в 8-м проезде. Коридорную систему я там и узнал: по левой и по правой стороне комнаты, где жили семьи. Потом в Москве мы жили и у Киевского вокзала. Следующим адресом стал дом на Красноказарменной улице. Были и еще квартиры, где мы жили».
В памяти всплывает полуподвальная мастерская художника в Студенецком переулке, в доме, где жил и погиб поэт Маяковский.
В дни тягостных сомнений я еду на Улицу 1905 года, чтобы попасть в гости к своему другу в иной мир. Бог щедро наделил талантом Валеру Симонова: молодой человек мог все – писал маслом, рисовал гуашью, акварелью, фломастерами, карандашами, углем, сангиной, соусом. Ваял скульптуры в глине, резал по дереву, возился с пластиком, делал формы и отливал гипсовые скульптуры. Не брезговал изготовлять магниты, свистульки, бижутерию. Он напоминает Моцарта легкостью и убедительностью своих творений. Я бегу к Симонову, чтобы получить поддержку, услышать его мудро-ироничное воркование.
Валерий Васильевич мой консультант. Всегда он вспомнит и расскажет о любом художнике-анималисте, потому что знает всех. С его помощью я написал о Г. Е. Никольском.
А еще Симонов пишет ироничные рассказы. «А волк спал тяжело и тревожно. Во сне продолжалась жизнь. Во сне вместе со своими друзьями он гнал и гнал свою жертву, напрягая свою волю, силу и умение, чтобы в этот раз не прийти домой пустым. Поэтому надо бежать, бежать, бежать. Он очень любил свою серую подругу. Ему так хочется принести добычу домой, встретить ее на пороге и лизнуть в нос. Волка кормят ноги. В охоте заключен весь смысл его жизни ради любимой подруги и щенков…»
Мне хотелось написать оду моим знакомым трем звериным царям, чье присутствие на этом свете делает жизнь чуть добрее, лучше, осмысленнее!
