В годы Великой Отечественной войны многие советские фотокорреспонденты и журналисты, а также и те, кому предстояло стать писателями и поэтами, повинуясь непреодолимому желанию рассказать обо всем пережитом, отправлялись на фронт в качестве военных корреспондентов
Илья Эренбург. «Сталинград»
Статья, опубликованная в газете «Красная звезда» 2 февраля 1943 года
Каждый год 30 января, в день захвата власти, Гитлер выступал с речью. Немцы гадали, что скажет фюрер в этом году после всех поражений. Фюрер нашелся: он ничего не сказал. Людоед струсил. Он не посмел показаться перед немецким народом. Он предпочел роль дезертира.
Вместо Гитлера с юбилейной речью выступил семипудовый рейхсмаршал, главный весельчак Германии Герман Геринг. Четыре раза рейхсмаршал откашливался, открывал рот, а потом закрывал его и поспешно спускался в бомбоубежище. Английские летчики оказались более отзывчивыми, чем Гитлер: они не преминули поздравить берлинцев с десятилетним юбилеем людоеда. Сидя в убежище, Геринг мог вспомнить свои былые утверждения: «Я ручаюсь, что ни одна вражеская бомба не упадет на землю Германии». Вой фугасок открыл юбилейное торжество.
Геринг выступил, как эрзац-фюрер. Он путался. Он уверял немецких олухов, что «Красная Армия состоит из шестнадцатилетних подростков и плохо вооружена». Это не помешало ему пять минут спустя заявить, что «немцы имеют перед собой серьезного противника. То здесь, то там русским удается осуществлять прорывы».
Немецкие олухи могли гадать, почему же «плохо вооруженные» русские прорывают фронт и почему рейхсмаршал называет подростков «серьезным противником».
Геринг пустил слезу: «Русские достигли предела жестокости. Они предприняли наступление на всем фронте». Разбойники не на шутку обижены: немцы преспокойно грабили, и вдруг их начали гнать. Разве это деликатно?
Германия в трауре: она оплакивает немцев, погибших у Сталинграда, на Дону, на Кавказе, у Воронежа, в Великих Луках, в Шлиссельбурге. Весельчак Геринг решил сострить, он сказал: «Дрожь пробегает по спине при мысли о русских потерях». Германия в ответ не улыбнулась: дрожь пробегает по спине Германии – не от русских потерь – от русского наступления.
Герингу пришлось выговорить роковое слово «Сталинград». Рейхсмаршал должен был объяснить Германии, почему сотни тысяч немецких домов осиротели. Он сказал: «Закон приказал – защитники Сталинграда умерли, чтобы жила их раса». Эти скотоводы хотят даже умирать с мыслью о «расе». Но чистокровные производительницы взвоют: триста тысяч немецких могил для продления арийской расы?.. Геринг ссылается на «закон». Нет, не «закон» послал фрицев к Сталинграду. Их послал главный беззаконник, обер-самодур, людоед и трус Гитлер, который не посмел отчитаться перед немцами за свое величайшее поражение.
Писатель, поэт, публицист, журналист, военный корреспондент, переводчик, общественный деятель, фотограф Илья Эренбург за время Великой Отечественной войны написал около 1500 антифашистских статей и произведений, был корреспондентом газеты «Красная звезда», сотрудничал и с другими газетами, писал для Совинформбюро. Именно Эренбург первым в советской публицистике использовал словосочетание «День Победы». В январе 1945 года Гитлер распорядился поймать и повесить Эренбурга, объявив его злейшим врагом Германии.
А рейхсмаршал решил вдохнуть в немцев оптимизм: «Наши солдаты в боях под Сталинградом закаляются». Изменим глагольное время – они уже «закалились»: одни из них в земле, другие в лагерях для военнопленных.
Немцы пытаются создать ореол вокруг разгрома. Семипудовый директор концерна «Герман Геринг» сравнил немцев в Сталинграде с «героями Спарты». Однако немецкие генералы не похожи на спартанцев. Сначала генералы приказывали расстреливать фрицев, которые робко мечтали о плене. Потом? Потом эти «спартанские» генералы сами выкинули свои подштанники вместо белого флага. Геринг сказал: «Защитники Сталинграда – потомки нибелунгов». Нечего сказать, «потомки»!
31 января в 4 часа пополудни ставка Гитлера сообщала: «За доблестную защиту Сталинграда генерал-полковник фон Паулюс произведен в звание фельдмаршала». А в это самое время новоиспеченный фельдмаршал с багажом, включая сюда маршальский жезл, железные кресты, дубовые листья к рыцарскому кресту и румынский «орден храброго Михаила всех трех степеней» был захвачен в плен.
«Нибелунги» сдаются гуртом: свыше дюжины пленных немецких генералов. Назидательный урок для фрицев. Немцы не любят держать ответ. Если Гитлер побоялся выступить с речью, то генералы тоже не дураки – прижатые к стенке, они подымают свои «нибелунговы» руки.
Легко догадаться, какое впечатление произвели поражения немцев на вассальные страны. Барин осрамился, лакеи в панике. Муссолини поспешил рассчитать своего начальника штаба генерала Каваллеро. Собственно говоря, Каваллеро тут ни при чем. Но ведь не может Муссолини рассчитать Гитлера. Что касается итальянцев, венгров и румын, отправленных немцами в Россию, то эта челядь думает теперь об одном: как бы спастись?
Геринг сказал: «Тысячу лет каждый немец будет произносить слово “Сталинград” со священным трепетом». Да, с трепетом будут произносить немцы роковое для них слово: под Сталинградом – могилы не только сотен тысяч фрицев, под Сталинградом погребена разбойная мечта немцев о «новом порядке», о «народе господ».
Сталинград – это слово с гордостью будут повторять все верные сыны России. В Сталинграде восторжествовала справедливость. В Сталинграде началось возмездие: поднявшие меч погибли от меча. Сталинград – это слово будет стоять в летописи России рядом с Чудским озером и с Куликовым полем. Город оправдал свое наименование, и наши правнуки, читая об эпопее Сталинграда, будут думать о мужестве и прозорливости человека, который привел нашу армию к победе.
Сталинград – это только начало. Мы знаем теперь, как драпают «спартанские» колбасники. Мы знаем теперь, как фон-нибелунги всех званий сдаются в плен. Трепещите, разбойники, на Кубани! Трепещите на Осколе! Наступает Красная Армия. Наступает Россия.
Константин Симонов о документальном фильме «Сталинград»
«Красная звезда» №52 от 12 марта 1943 года
Когда слово становится символом, оно тем самым становится нетленным и вечным. Когда символом становится город, он тем самым тоже делается вечным городом. Когда сейчас тысячи людей смотрят картину «Сталинград» и видят на экране развалины домов, пустыри, выжженные кварталы, развороченное и перемешанное железо и камень, то как бы ни страшно было это зрелище, какой бы пустыней ни казался этот город, едва ли у кого-нибудь рождается сомнение в том, что он возродится из пепла и гари, из развалин и пустырей, что он будет вновь выситься над Волгой. Ибо народ в самое трудное время, после ужасных опустошений восстанавливая свою страну, отдаст свою последнюю копейку прежде всего на то, чтобы именно этот город стал таким же, каким он был, еще лучше, выше, прекраснее.
Константин Симонов в первый день войны отправился на фронт и в качестве военного корреспондента «Известий» был прикомандирован к армейской газете «Боевое знамя», а затем переведен во фронтовую газету Западного фронта «Красноармейская правда». Также в качестве корреспондента из Действующей армии публиковался в «Известиях».
Многие его статьи публиковались в газете «Красная звезда». Симонов побывал на всех фронтах Великой Отечественной войны, в том числе и на Сталинградском.
Недавно, уже после окончания боев за Сталинград, в дни наступившей тишины мне пришлось провести несколько часов в этом городе. После того, как я был там в дни боев, в дни неумолкаемого грохота орудий и непрекращающегося дыма пожарищ, странно было слушать эту тишину: какая-то особенная, – ясная и величественная, – и над обледеневшей Волгой с вмерзшими в нее остатками барж и пароходов воздух от тишины звенит, словно тонкая струна.
Среди развалин тянутся обрывки проводов, и разбитые танки стоят, приткнувшись к обломкам стен, и под командой нескольких красноармейцев идут через пустыри зелено-серые толпы пленных немцев. Они возятся среди развалин домов, вытаскивают из-под обломков изуродованные и окоченевшие трупы в таких же серо-зеленых шинелях, как и у них, и с немецкой аккуратностью, которая осталась у них даже в плену, штабелями складывают многие тысячи этих трупов на разных пустырях, а потом в землю закладывается тол и летят в воздух мерзлые комья, и в новой могиле под землей скрывается еще тысяча мертвецов, еще тысяча и еще тысяча, – потому что, сколько бы ни копали среди развалин, каждый день их находят снова и снова, а к весне воздух над Волгой должен быть чист и свеж, и среди руин все-таки зазеленеют избитые осколками деревья, и дома вновь начнут вырастать еще до того, как кончится война.
Бывает так, что вдруг почувствуешь к городу, совсем чужому для тебя раньше, нежное, сыновнее, вовек не исчезающее чувство. Это чувство по отношению к Сталинграду так или иначе испытали мы все, – и те, кто был там в дни боев, и те, кто был там когда-то раньше, и те, кто никогда не бывал там. Во время сталинградской эпопеи все мы стали немножко сталинградцами. И должно быть поэтому в зрительном зале, когда с экрана несутся грохот орудий и звуки песен, когда перед глазами проходят эпизоды боев за Сталинград, у людей то появляются на глазах слезы, то сжимаются кулаки, то пробегает холодок волнения. Сталинград стал не только символом нашей победы, как бы велика и торжествующа она ни была, но и символом нашей непобедимости.
Я смотрел картину «Сталинград» в день, когда мы прочли в сводках Совинформбюро сообщение о контрнаступлении немцев между Днепром и Донцом. И именно в этот день я с особенной остротой почувствовал силу слов «Сталинград» и «сталинградцы». Я сейчас очень ясно, по опыту, представляю себе, что такое немецкое контрнаступление, что такое бронированный кулак из двадцати пяти дивизий. Я представляю себе, как яростно, тяжело, кроваво дерутся сейчас наши передовые части между Днепром и Донцом, как они местами отступают, цепляясь за каждую пядь земли, – отступают для того, чтобы подготовиться, распрямиться и всей силой поднятой для удара руки обрушиться на немцев. И когда я все это представляю себе, я, наверное, как и многие тысячи, миллионы людей, вспоминаю рядом с этим Сталинград, именно как символ нашей непобедимости, вспоминаю, как было, как начиналось, как шло и как все кончилось там, в Сталинграде.
Хорошо, что в картине, посвященной Сталинграду, охватывается весь период битвы за Сталинград, – и дни отступления, и пожар города, и прорыв немцев к тракторному заводу, и последующие дни обороны, когда, ожесточенно сражаясь за каждую улицу и каждый дом, наши части, прижатые к Волге, отступали все ближе к берегу и все больше и больше сужалось кольцо, и все тяжелее было. Казалось, если поглядеть на карту военных действий, то минутами почти непонятно становилось, как же держатся все-таки люди на этом оставшемся у них клочке земли, где все разворочено, все разбито, все испепелено, где нельзя пройти трех метров без того, чтобы не наткнуться на воронку от мины или снаряда, не найти ржавых осколков железа. Но там, где вчера упал снаряд, сегодня люди закапывались в воронку, сделанную им, и следующий снаряд падал рядом, а они все-таки оставались живы. И когда я в сентябре был в поселке Рынок, – в том самом, куда в картине на мультипликации так наглядно подползает стрела немецкого наступления, – я, честно говоря, не думал, что через несколько месяцев, прочтя в газете фамилию командира, который со стороны Сталинграда первым соединился с войсками Донского фронта, я узнаю, что это тот самый старший лейтенант Ткаленко, в батальоне которого возле Рынка я был в сентябре. Казалось, невозможно было выжить среди этих ежедневных боев, казалось, никакая счастливая звезда не убережет человека, который неделю за неделей со своим батальоном дерется у этого поселка Рынок, от которого остались одни щепки, среди этих холмов, которые артиллерия наполовину сравняла с землей.
И все-таки люди выжили, не только выжили, но и победили. Вся сила русской души, все упорство русского характера проявились в дни обороны Сталинграда. И не только свежие подошедшие резервы, танки, пушки ударили в ноябре, в декабре, в январе по немцам, но и те самые люди, которые с начала обороны Сталинграда сидели в своих траншеях, ежечасно, ежеминутно готовые умереть, они выжили и выбрались из этих траншей, окопов и нашли в себе силы после всей тяжести борьбы, после всех мук, перенесенных ими, выйти из этих окопов и пойти вперед на немцев, наступать, выбивать, занимать дома, улицы, – сызнова занимать город.
Я помню вечер, когда переправлялись с левого на правый берег Волги покрывшие себя после неувядаемой славой гвардейцы Родимцева. Уже стемнело. Над городом стояло чудовищное зарево, дым стлался по Волге. Снаряды и мины подошедших к самому берегу немцев шлепались в покрытую барашками воду. Маленькие волжские пароходики переправлялись через воду под прикрытием дымовых завес, а с неба с утра до вечера, до усталости, до головной боли, визжа, пикировали немецкие самолеты. И тот, левый, восточный берег Волги, где все тоже было покрыто минными разрывами, все-таки по сравнению со Сталинградом казался почти домом отдыха. Бойцы, переправляясь с левого на правый берег Волги, шли туда, в Сталинград, с решимостью драться до конца и убивать немцев, но в то же время с невольной мыслью о том, что и им самим трудно будет остаться там живыми.
Я был в Сталинграде в тяжелые дни и, к сожалению, не был там в радостные дни победы. Но, когда я вспоминаю, как там было тяжело, какого напряжения всех душевных и физических сил требовала у бойцов эта борьба, я хорошо представляю себе, с каким торжеством в январе они вылезли из своих пропахших порохом окопов и пошли, наконец, вперед. Мы помним время, когда небо было черно от немецких самолетов, когда земля дрожала от немецких орудий, когда ревущие немецкие танки вторгались на улицы и когда подчас чувство бессильной ярости сжимало кулаки, и кварталы, и дома попадали в руки к немцам не потому, что люди, защищавшие их, отступили, а только потому, что они погибли.
В такой войне, как эта, месть – святое чувство. Я рад видеть сейчас на улицах Сталинграда эти толпы немецких пленных, я рад видеть сваленные окоченевшие трупы немцев. Чувство радости и чувство мести охватывают меня, когда я вижу на экране этих обезоруженных, замерзших, опустившихся немцев, – этих волков, у которых выбиты их волчьи зубы.
Я вижу на экране людей, которые командовали сталинградской обороной, я вижу, как они склоняются над картами. У них счастливые лица: сейчас, вот сегодня, земля дрогнет от страшного орудийного гула и их войска наконец перейдут в долгожданное наступление. Я вижу их на митинге: они говорят с народом, они обнимают друг друга. И я особенно счастлив видеть это, потому что я помню командный пункт 62-й армии на Мамаевом кургане, в день, когда не было еще никаких резервов и приходилось считать каждого человека; я помню подземелье на берегу Волги, откуда тянулись телефонные провода ко всем участкам сталинградской обороны, я помню это подземелье, где нельзя было зажечь спичку, так тяжело было дышать там, под землей. И я помню лица этих людей тогда – усталые, но полные решимости отстоять Сталинград или умереть.
Битва за Сталинград показана в картине такой, какая она и была, – беспощадной, кровавой, жестокой. Рядом со смертью, со славой, с самопожертвованием в ней был и тот быт, без которого не обходится ни одна, самая жестокая война, – быт войны, мелочи жизни, когда люди в самых невероятных условиях остаются людьми: разговаривают друг с другом, смеются, изредка поют песни, заправляют горючее в доморощенные светильники, чинят остановившиеся часы, возятся со случайно попавшим в блиндаж котенком. Очень хорошо, что в картине наряду с боями показан и этот быт войны, потому что как бы мужественен ты ни был, все-таки в течение самых страшных суток ты должен есть и спать, ты должен перекинуться словом с товарищем и вспомнить о своем далеком доме.
Честь и слава скромным людям советского кино – операторам, вместе с бойцами просидевшим в Сталинграде все дни его обороны и снявшим все, что было в человеческих возможностях снять и в тяжелые, и в победные дни. Многие миллионы людей посмотрят эту картину. Те, кто будет смотреть ее за границей, может быть, поймут наконец, что такое настоящая война и настоящие испытания, что такое настоящие трудности и умение их пересиливать.
Те, кто будет смотреть эту картину у нас, на фронте и в тылу, вспомнят себя и своих товарищей, и если на их долю выпадет тяжелый день или тяжелый месяц, потому что чего не бывает на войне, – то они вспомнят Сталинград и скажут: «Те, кто выдержал это, могут выдержать все». И не будет в их сердцах места ни унынию, ни разочарованию, ни усталости.
А те, кто был в Сталинграде, увидев сейчас на экране знакомые улицы, места, где они дрались, непременно скажут себе, – я уверен в этом, – мы выживем, и мы еще там побываем. Мы пройдем еще по улицам этого милого нашему сердцу города и самое трудное в своей жизни – эти сталинградские дни – вспомним, как самое счастливое, потому что было в них дыхание победы.
«Детский хоровод» Эммануила Евзерихина
Снимок фонтана «Детский хоровод» на фоне горящего здания железнодорожного вокзала стал одним из самых известных символов Сталинградской битвы и беспощадности войны. Он был сделан фронтовым корреспондентом ТАСС Эммануилом Евзерихиным 23 августа 1942 года, сразу после массированной авиабомбардировки города фашистами, в результате которой погибли более 40 тысяч мирных жителей.
Фонтан, мотив которого был навеян известным произведением Корнея Чуковского «Бармалей», чудом выстоял все 200 дней и ночей Сталинградской битвы.
После войны фонтан был отреставрирован, однако в 1951 его разобрали. Третья жизнь сталинградского фонтана началась в 2013 году: 23 августа в Волгограде были установлены две копии легендарного фонтана – напротив здания железнодорожного вокзала и недалеко от руин мельницы им. Грудинина.
