Николай I и его дипломаты вели сложнейшую игру на международной арене, пытаясь сохранить баланс сил в Европе и при этом поддерживать православные народы
Тео Гуриели
В первые годы своего правления Николай I проявлял в своих политических шагах большую осторожность. Он признавал, что был всего-навсего «дивизионным генералом, внезапно ставшим императором».
Вскоре он понял, что не должен полагаться ни на политиков, занимающихся внутренними делами, ни на дипломатов, включая даже канцлера Карла Нессельроде. Он быстро разглядел в нем канцеляриста, который, пожалуй, недурно напишет ноту на французском языке, если ему объяснить, каково должно быть ее содержание, но который ни в коем случае не способен подать дельный совет.
Введение жесткой дисциплины в армии в первые же годы царствования Николая I было связано с чрезвычайной распущенностью, которая воцарилась в русской армии в последнее десятилетие правления Александра I (после окончания войны с Наполеоном). Офицеры нередко ходили на учения не в военной форме, а просто надев поверх повседневной одежды шинель. В Семеновском полку солдаты занимались ремеслом и торговлей, а вырученные деньги сдавали ротному командиру. Появились «частные» военные формирования. Так, граф Дмитриев-Мамонов, один из богатейших людей России, сформировал свой собственный кавалерийский полк, которым сам же командовал, высказывая при этом крайние антимонархические взгляды. Масон и поэт, он в своем имении построил замок, закупил пушки, поставил под ружье крепостных, отказывался выполнять требования властей. В итоге графа объявили сумасшедшим и над ним установили опеку. Эта история стала притчей во языцех, широко обсуждалась в армии, и царь решил, что более никогда ничего подобного в своей стране не допустит.
При Николае I в армии была свернута «демократия», граничащая с анархией, и восстановлена жесткая дисциплина.
В гражданской жизни шли совсем другие процессы. В царствование Николая I проводились заседания комиссий, призванные облегчить положение крепостных крестьян; так, был введен запрет ссылать на каторгу крестьян, продавать их поодиночке и без земли. Более того, крестьяне получили право выкупаться из продаваемых имений. Была проведена реформа управления государственной деревней и подписан «указ об обязанных крестьянах», ставшие фундаментом для отмены крепостного права. Указ Николая I от 2 (14) мая 1833 года запрещал продавать крепостных крестьян с публичного торга и отбирать у них наделы, если они имелись, запрещалось разлучать членов одного семейства при продаже. Однако полного освобождения крестьян при жизни императора не произошло. Вместе с тем историки – специалисты по русскому аграрному и крестьянскому вопросу Н. А. Рожков, американский историк Д. Блюм и В. О. Ключевский указывали на три существенных изменения в данной области, произошедших в царствование Николая I.
Во-первых, резко сократилась численность крепостных крестьян – их доля в населении России по разным оценкам снизилась с 57–58% в 1811–1817 годах до 35–45% в 1857–1858 годах и они перестали составлять большинство населения. Очевидно, тут немалую роль сыграло прекращение практики «раздачи» государственных крестьян помещикам вместе с землями, процветавшей при прежних царях, и начавшееся стихийное освобождение крестьян.
Во-вторых, улучшилось положение государственных крестьян, численность которых ко второй половине 1850-х годов достигла около 50% населения. Это улучшение произошло в основном благодаря мерам, предпринятым графом П. Д. Киселевым, отвечавшим за управление госимуществом. Так, всем государственным крестьянам были выделены собственные наделы земли и участки леса, а также повсеместно были учреждены вспомогательные кассы и хлебные магазины, которые оказывали крестьянам помощь денежными ссудами и зерном в случае неурожая. В результате этих мер не только выросло благосостояние государственных крестьян, но и доходы казны с них увеличились на 15–20%, недоимки по податям уменьшились вдвое, а безземельных батраков, влачивших нищенское и зависимое существование, к середине 1850-х годов практически не осталось – все получили землю от государства. Это было поразительным достижением того периода.
В-третьих, был принят ряд законов, улучшавших положение крепостных крестьян. Так, помещикам было строго запрещено продавать крестьян (без земли) и ссылать их на каторгу (что ранее было обычной практикой); крепостные получили право владеть землей, вести предпринимательскую деятельность и получили относительную свободу передвижения. Ранее, при Петре I, было введено правило, по которому любой крестьянин, оказавшийся на расстоянии более 30 верст от своей деревни без отпускного свидетельства от помещика, считался беглым и подлежал наказанию.
Эти строгие ограничения: обязательность отпускного свидетельства (паспорта) при любом выезде из деревни, запрет на хозяйственные сделки и даже, например, запрет на выдачу дочери замуж в другую деревню (надо было платить «выкуп» помещику) – сохранились до XIX века и были отменены в течение первых 10–15 лет царствования Николая I
Кроме того, впервые государство стало следить за тем, чтобы права крестьян не нарушались помещиками (это являлось одной из функций Третьего отделения), и наказывать помещиков за эти нарушения. В результате применения наказаний по отношению к помещикам к концу царствования Николая I под арестом находилось около 200 помещичьих имений, что сильно сказалось на положении крестьян и на помещичьей психологии. Как писал В. Ключевский, из законов, принятых при Николае I, вытекало два совершенно новых вывода: во-первых, что крестьяне являются не собственностью помещика, а подданными государства, которое защищает их права; во-вторых, что личность крестьянина не есть частная собственность землевладельца, что их связывают между собой отношения к помещичьей земле, с которой нельзя согнать крестьян.
Таким образом, согласно выводам историков, крепостное право при Николае изменило свой характер – из института рабовладения оно фактически превратилось в институт натуральной ренты, который в какой-то мере гарантировал крестьянам ряд базовых прав.
К началу царствования Николая I состояние дел в промышленности было наихудшим за всю историю Российской империи. Промышленности, способной конкурировать с Западом, где в то время уже подходила к концу промышленная революция, фактически не существовало. В экспорте России было лишь сырье, а почти все виды промышленных изделий, необходимые стране, приобретались за рубежом.
К концу царствования Николая I ситуация была совершенно иной. Впервые в истории Российской империи в стране начала формироваться технически передовая и конкурентоспособная промышленность, в частности текстильная и сахарная, развивалось производство изделий из металла, одежды, деревянных, стеклянных, фарфоровых, кожаных и прочих изделий, начали производиться собственные станки, инструменты и даже паровозы. С 1825 по 1863 год годовая выработка продукции русской промышленности на одного рабочего выросла в три раза, в то время как в предыдущий период она не только не росла, но даже снижалась С 1819 по 1859 годы объем выпуска хлопчатобумажной продукции России увеличился почти в 30 раз; объем машиностроительной продукции с 1830 по 1860 год вырос в 33 раза.
Впервые в истории России при Николае I началось интенсивное строительство шоссейных дорог с твердым покрытием: были построены трассы Москва – Петербург, Москва – Иркутск, Москва – Варшава. Из 7700 миль шоссейных дорог, построенных в России к 1893 году, 5300 миль (около 70%) пришлось на 1825–1860 годы. Было также начато строительство железных дорог и построено около 1000 верст железнодорожного полотна, что послужило стимулом к развитию собственного машиностроения. Первый паровоз был построен в 1833 году отцом и сыном Черепановыми на Выйском заводе, входившем в состав Нижнетагильских заводов.
Бурное развитие промышленности привело к резкому увеличению городского населения и росту городов. Доля городского населения за период царствования Николая I выросла более чем в два раза – с 4,5% в 1825 году до 9,2% в 1858 году. Однако по объемам промышленного производства (выпуск чугуна, производство хлопчатобумажной продукции) Россия при Николае I все же отставала от Англии и Франции, но была приблизительно на одном уровне с Германией. В последующие десятилетия Германия стала опережать Россию по этим показателям.
Вступив на престол, Николай Павлович отказался от господствовавшей на протяжении предыдущего столетия практики фаворитизма. Он ввел умеренную систему поощрений для чиновников (в виде аренды поместий/имущества и денежных премий), которую в значительной мере сам и контролировал. Единственным, кому значительная недвижимость была предоставлена не в виде аренды, а «в вечное и потомственное владение», был генерал-фельдмаршал И. Ф. Паскевич, получивший в 1840 и 1845 годах два имения в Царстве Польском. В отличие от предыдущих царствований, историками не зафиксированы в период правления Николая I чрезвычайно крупные подарки в виде дворцов или тысяч крепостных, пожалованных какому-либо вельможе или царскому родственнику.
Особо нужно отметить деятельность царя по борьбе с коррупцией. При Николае I впервые были введены регулярные ревизии на всех уровнях. Суды над чиновниками стали обычным явлением. Так, в 1853 году под судом находилось 2540 чиновников. Впрочем, сам император критически относился к успехам в этой области, говоря, что в его окружении не воруют только он сам и наследник.
На протяжении более четверти века Николай I и его дипломаты вели сложнейшую игру на международной арене, пытаясь сохранить баланс сил в Европе и при этом поддерживать православные народы. Последнее было очень сложной задачей, если учесть, что страны Западной Европы, хотя и проявляли некоторое участие к грекам и славянам, находившимся под османским господством, вмешиваться в турецкие дела и тем более вести войну с Турцией считали делом ненужным и рискованным.
Англичане хотели, чтобы царь Николай воевал с Турцией и освободил Грецию, но так, чтобы при этом Османская империя не рухнула, а главное – чтобы Россия не захватила проливы, ведущие в Черное море. Поэтому их политика заключалась в следующем: подталкивать царя на войну с Турцией, но иметь возможность убедить потом и английский парламент, и Европу, и самого царя, что его никто к войне не склонял, а как раз наоборот, пытался сдержать. У царя же, который просчитал английские намерения, уже созрела мысль: не только не вмешиваться в эту войну единолично, но прежде всего втянуть в нее Англию и тем обеспечить признание всей Европы за спасение сотен тысяч греков от массового убийства. И России, и Англии было известно, что турки готовятся рано или поздно вырезать греческое население на полуострове Морея, причем в этом намерен поучаствовать не только сам султан, но и его коварный вассал – паша Египта Мухаммед Али.
Николай I перехитрил англичан. Когда к нему приехал на переговоры герцог Веллингтон, победитель знаменитого сражения при Ватерлоо, император заявил ему, что подумает о предложениях англичан, а сам послал Турции нечто вроде ультиматума – правда, с большим (шестинедельным) сроком. Царь требовал восстановления автономных учреждений, которые существовали в Дунайских княжествах до 1821 года, а затем были уничтожены султаном Махмудом II, и возвращения Сербии тех привилегий, которые она должна была иметь по условиям Бухарестского мира 1812 года, заключенного между Россией и Турцией.
Отослав этот ультиматум, Николай заявил Веллингтону, что теперь готов подписать соглашение с Англией. После некоторых колебаний Веллингтон подписал 4 апреля 1826 года Петербургский протокол, который представлял собой соглашение Англии и России по греческому вопросу. Греция, согласно этому «дипломатическому инструменту», образует особое государство; султан считается его верховным сюзереном; однако Греция должна иметь собственное правительство, свои законы и т. д. Чисто внешний вассалитет должен был свестись к ежегодным платежам известной суммы. Россия и Англия обязуются поддерживать друг друга при проведении этого плана в случае, если со стороны Турции встретятся препятствия. Англичане, получив этот Петербургский протокол, увидели, что Николай переиграл Веллингтона: не Англия втравила Россию в войну, а Россия втянула в нее Англию; если война будет, а она будет непременно, потому что Махмуд II ни за что не согласится без войны потерять такую территорию, то в этой войне Англия, согласно протоколу, должна будет принять активное участие.
Турки, напуганные известием о соглашении России с Англией, поспешили принять царский ультиматум касательно Дунайских княжеств и Сербин, надеясь этой уступкой как-нибудь отделаться от необходимости дать самостоятельность Греции. Турецкая ситуация осложнилась тем, что Махмуд II летом 1826 года приступил к жесточайшему усмирению бунта янычар и истреблению этого мятежного войска. Это ослабило Турцию и уменьшило шансы успешного сопротивления требованиям России и Англии. Согласно Петербургскому протоколу, ни Россия, ни Англия не должны были делать в случае войны с Турцией никаких территориальных приобретений в свою пользу. Поэтому, когда с французской стороны последовали жалобы на то, что Францию не привлекают к участию в разрешении греческого вопроса, они не особенно противились, чтобы третьим участником сговора была Франция. В итоге три державы выступили совместно против Турции и послали свои эскадры в турецкие воды. 20 октября1827 года в бухте Наварино турецкий флот был почти полностью уничтожен. То было началом процесса греческого освобождения.
7 мая 1828 года началась долгая и тяжелая для России война с Турцией. Довольно быстро стало ясно, что русская армия не только недостаточно хорошо оснащена, но и плохо обучена настоящему, а не плац-парадному военному делу, и к тому же многие командиры показали на поле боя полную беспомощность. Русские полки, несмотря на всю храбрость солдат, долго не могли одолеть сопротивления турок. Дела шли хорошо лишь в Малой Азии, но в Европе положение было такое, что иногда казалось, будто русские уйдут ни с чем и все предприятие царя Николая кончится провалом.
Ликование недругов России не знало границ. Министр иностранных дел Австрийской империи Меттерних не переставал писать в столицы всех великих держав о будто бы безнадежном положении русских на Балканском полуострове. При этом он не переставал доказывать и в Лондоне, и в Париже, и в Берлине, что Пруссии, Англии и Франции необходимо вступить в соглашение с Австрией и потребовать немедленного прекращения войны. Но ни Пруссия, ни Франция, ни Англия не считали нужным вмешиваться в русско-турецкие отношения, а либеральная часть буржуазного общества в этих странах определенно желала разгрома Турции – в первую очередь потому, что Махмуда II хорошо знали как кровавого деспота и виновника неслыханных зверств над греками.
Упорство и отвага русских солдат сыграли наконец свою роль: генерал Дибич-Забалканский вошел в Адрианополь, русская армия стояла в двух шагах от Константинополя. Махмуд II решил просить у Дибича перемирия. Начались переговоры. Русскому главнокомандующему стоило невероятных усилий скрыть, что у него уже около четырех тысяч солдат лежит по лазаретам, откуда мало кто возвращается, и что на демонстративные прогулки вокруг Адрианополя выходит больше половины оставшейся армии.
14 сентября 1829 года в Адрианополе турки согласились на предъявленные им условия. Турция потеряла черноморский берег от устьев Кубани до бухты св. Николая и почти весь Ахалцыхский пашалык. На Дунае к России отходили острова в дельте Дуная, южный рукав устья этой реки становился русской границей. Русские получили право прохода их торговых судов через Дарданеллы и Босфор. Дунайские княжества и Силистрия оставались в русских руках впредь до выполнения всех условий Адрианопольского договора. Турки потеряли право селиться на известном расстоянии к югу от Дуная. Что касается Греции, то она объявлялась самостоятельной державой, связанной с султаном лишь платежом в полтора миллиона пиастров в год, причем эти платежи начинались лишь на пятый год после принятия Турцией условий. Населению Греции предоставлялось избрать государем какого-либо принца из царствующих в Европе христианских династий, но не англичанина, не русского и не француза.
Таков был Адрианопольский трактат, который дал России большие выгоды и победоносно закончил опасную войну. Николай знал, что при его дворе не все довольны умеренностью победителя и прежде всего тем, что не был занят Константинополь. Но император был осведомлен о том, в какой обстановке Дибичу приходилось склонять турок к подписанию договора. Царь считал, что и без Константинополя сделан большой шаг к обеспечению безопасности России.
XIX век был эпохой быстрых и радикальным перемен, политической турбулентности, непредвиденных поворотов. По Европе бродили слухи о готовящемся в Париже реакционном перевороте. Вообще-то, Николай I с большой радостью приветствовал бы такой переворот, если бы только был уверен в конечной его удаче. Но случилось именно то, чего боялся и что предвидел русский монарх: 25 июля 1830 года Карл Х подписал указы, фактически отменявшие французскую конституцию, после чего последовали трехдневные баталии на улицах Парижа, и король спасся бегством. Революция победила, и правителем страны стал герцог Орлеанский под именем Луи-Филиппа I.
Николай I какое-то время носился с проектом вооруженной интервенции четырех или даже пяти держав с целью восстановления династии Бурбонов, но осуществить это не удалось. Скрепя сердце император признал Луи-Филиппа.
Россия оказалась в некоторой изоляции от других держав, которые начали заигрывать с французским триумфатором; в первом ряду сторонников сближения с ним была Англия. Снова запахло европейской войной, но оказалось, что вместо войны на Рейне царя ждет война на Висле. Началось польское восстание. Оно не имело того размаха, какой приобрело бы, если бы было поддержано европейскими державами: пока шли бои поляков с русскими войсками, ни одна из этих держав ничем не проявила своего отношения к восстанию за период с 25 января 1831 года до 7 сентября того же года, то есть до взятия русскими войсками Варшавы. Чем это объясняется? В первую очередь, непоправимыми ошибками лидеров восстания. Будучи воюющим и еще непризнанным государством, восставшая Польша обзавелась такими дипломатами, которые, словно нарочно, делали все, чтобы превратить тяжелое положение своей страны в совершенно безнадежное. В Варшаве открыто говорили и писали, что Балтийское море на севере, Черное море и Карпаты на юге и Днепр на востоке должны быть границами будущей «воскресшей Польши». Конечно, Меттерних и король Фридрих-Вильгельм III тотчас же поспешили заключить конвенцию с Николаем I, прямо направленную против повстанцев.
Польский диктатор Хлопицкий, отправляя делегацию на переговоры с царем, велел ей потребовать от Николая «возвращения восьми воеводств», которые были частями Литвы, Белоруссии и Украины. Это существенно облегчило императору переговоры с западноевропейскими дипломатами. Выдвинув подобные притязания, лидеры восстания показали этим, что подняли оружие не во имя сохранения хартии 1815 года, а ради захвата ряда русских губерний путем прямого применения военной силы.
Летом 1831 года, когда в Польше дело приближалось к развязке, Луи-Филипп сделал робкую попытку дипломатическим путем посодействовать заключению перемирия. Европейские державы отказались. Зато Англия и Франция отправили Меттерниху ноту протеста из-за того, что польский корпус Дверницкого, который перешел на австрийскую территорию, спасаясь от русской армии, был не только разоружен австрийцами, но его оружие было передано русским. Меттерних сразу понял, что своим протестом эти две державы хотят показать свое сочувствие Польше, ничем при этом не жертвуя. Он ответил, что, во-первых, польское оружие принадлежит не мятежным полякам, а королю польскому, а им является Николай I, а во-вторых, поляки должны быть благодарны, что он, Меттерних, выдал Николаю только оружие, а не польских солдат и офицеров вместе с их оружием. На том история эта и закончилась…
Одновременно с польским восстанием происходила и бельгийская революция. Николай, боявшийся всех революций, где бы они ни происходили, сначала призывал к соблюдению актов Венского конгресса 1815 года, в соответствии с которыми единственно законным для Бельгии является правительство голландское, возглавляемое голландским королем. Но вскоре он круто изменил свою позицию.
Все дело было в том, что, поскольку дело голландцев было так или иначе проиграно, вопрос стоял лишь о том, кто будет бельгийским королем. Луи-Филипп предлагал кандидатуру своего сына – герцога Немурского, но у императора Николая была более интересная для Российской империи кандидатура: принц Леопольд Саксен-Кобург-Готский.
Принц с детских лет оказался связан с Россией. На шестом году жизни он приехал в Россию вместе со своей сестрой Юлианной (в России она стала Анной Федоровной), которая была невестой великого князя Константина Павловича. 28 марта 1799 года он был принят на русскую службу подполковником с зачислением в лейб-гвардейский Измайловский полк. 16 мая 1803 года получил чин генерал-майора. Принц Леопольд участвовал в нескольких военных кампаниях. В 1813 году в качестве командира лейб-гвардейского Кирасирского полка отличился в сражении под Кульмом в Богемии, за что 9 сентября 1813 года был награжден орденом Св. Георгия IV степени. А в 1814 году он сражался на территории Франции – под Бриенн-ле-Шато, Ланом, Фер-Шампенуазом. В том же году, будучи в свите Александра I, Леопольд торжественно вступил в побежденный Париж. Такой король Бельгии был по сердцу императору Николаю: он был убежден, что с новым королевством у него будут отличные отношения.
15 ноября 1831 года был подписан трактат между Россией, Великобританией, Австрией, Францией, Пруссией и Бельгией об учреждении Бельгийского королевства. Кстати, династия, которую основал русский генерал, правит в Бельгии и по сей день.
Николай I рассчитывал, что после польских и бельгийских событий Европа немного успокоится и он сможет наконец больше заниматься внутренними делами империи. Но он ошибался. Ему пришлось вновь посвятить время и энергию решению международных проблем, одна из которых, а именно ситуация в Османской империи, потребовала немедленных действий. Могущественный вассал Турции, паша Египта Мухаммед Али, восстал против султана и пошел на него войной.
На первый взгляд, какое дело было России до разборок на Востоке? Но Николай был великим политиком: он знал, что и Англия, и Франция имеют большие интересы в Египте, и, если они после завоевания Мухаммедом Али Малой Азии смогут его приручить, то англо-французская экспансия в Анатолии, в Константинополе и в районе проливов, а также, возможно, и на Кавказе станет почти неминуемой.
А дело шло к поражению султана! Заняв Сирию, египетское войско, обученное и вооруженное намного лучше, чем армия султана, двинулось к северу, и 21 декабря 1832 года в битве при Конии сын Мухаммеда Али Ибрагим разгромил турецкую армию. Султан Махмуд II оказался в отчаянном положении: у него не было ни денег, ни времени, чтобы хотя бы наскоро собрать новую армию.
Махмуд II обратился за помощью к державам. Но французская дипломатия, давно облюбовавшая Египет и Сирию как будущую сферу своего влияния, отказалась ему помочь. Англичане предложили султану просить помощи у Австрии, надеясь чужими руками разрешить ситуацию в свою пользу и не допустить, чтобы султан был вынужден обратиться к Николаю.
Но вышло совсем по-другому. Во-первых, австрийская армия вовсе не была готова к сопротивлению победоносному египетскому войску в далеких пустынях Малой Азии; во-вторых, Меттерних скрепя сердце должен был мириться с русской опасностью на Востоке, чтобы сохранить могущественного союзника в борьбе с революционной опасностью в самой Европе. Поэтому он меньше всего желал открыто ссориться с Николаем. А Николай сразу же, еще до битвы при Конии, предложил султану вооруженную помощь против Ибрагима.
Опасность от русской помощи султан сознавал хорошо. Впоследствии на возмущенный вопрос английского посла, как султан вообще мог согласиться принять помощь от Николая, один из членов Дивана (султанского совета) повторил слова, сказанные султаном Махмудом: «Когда человек тонет и видит перед собой змею, то он за нее ухватится, лишь бы не утонуть».
Русский генерал Муравьев высадился на берегу Босфора, устроил свой лагерь и явился к султану в качестве специального посланца от царя с таким предложением: если султан желает, император потребует от мятежного египетского паши Мухаммеда Али, чтобы он немедленно убрал свои войска и велел Ибрагиму возвратиться в Египет. В случае отказа царь объявит Мухаммеду Али войну.
Но Мухаммед Али не покорился, да и султан медлил дать Николаю свое согласие. Мало того, Ибрагим продвинулся еще дальше к северу. В полной панике султан решился на все, и 3 февраля 1833 года русский представитель в Константинополе Аполлинарий Бутенев, получил наконец долгожданный дипломатический документ: султан Махмуд II формально просил царя оказать ему помощь против мятежного вассала. Русский флот, давно уже стоявший наготове в Севастополе, снялся с якоря и отплыл в Константинополь. 20 февраля 1833 года флот появился в Босфоре. Тогда французский посол адмирал Руссэн бросился к султану, решительно убеждая его просить русский флот удалиться. Английский посол поддержал Руссэна. Они оба заявили, что немедленно отбудут из Константинополя, если русские займут город. Это значило, что в случае отказа султана Англия и Франция поддержат Мухаммеда Али. Султан потребовал от Руссэна обязательства поддержать его против Мухаммеда Али, и Руссэн это обязательство подписал.
Мухаммед Али был превосходным дипломатом; он ясно видел, что французы хотели лишь отсылки обратно русского флота, а теперь, добившись этого, не приложат никаких усилий к тому, чтобы преградить Ибрагиму путь. Что же касается султана Махмуда II, то он понял, что Руссэн и англичане его обманули. Между тем пришли новые грозные известия: агенты Ибрагима, пробравшись в Смирну, подняли там восстание против султана. Султан решил снова обратиться к Бутеневу, и турецкие министры сообщили последнему о согласии султана, чтобы русский флот не уходил из Босфора. Бутенев на это смог только любезно ответить, что русский флот и не думал трогаться с места, так как у него, Бутенева, было только устное, а не письменное предложение увести флот. 2 апреля к берегу Черного моря, у самого Босфора, явилась новая русская эскадра, а спустя несколько дней и третья. Около 14 тысяч русских солдат высадились на берег.
Луи-Филипп и Пальмерстон были в большой тревоге. Стало ясно, что одними словами отделаться уже нельзя. Приходилось либо решительными мерами спасать султана Махмуда от египетского паши, либо отдать Константинополь русским войскам, да еще с разрешения самого султана. В конце концов Руссэн и английский посол Понсонби вызвали свои эскадры к Египту и добились заключения мира между султаном и Мухаммедом Али. Мир был очень выгоден египетскому паше – его владения значительно расширились.
Константинополь был спасен, однако и для султана, и для Европы было ясно, что Ибрагим со своим войском убоялся не маневрирующих где-то английских и французских судов, а русской армии, уже стоявшей на малоазиатском берегу Босфора. Султан Махмуд был в восторге от оказанной ему помощи и еще больше от переданного ему через царского генерал-адъютанта графа Орлова заявления, что спасители Османской империи намерены 11 июля отчалить от дружественных турецких берегов и возвратиться в Севастополь.
Граф Орлов недаром почти два месяца просидел перед этим в Константинополе. Потом в дипломатических кругах Парижа и Лондона судачили, что во всем Константинополе остался к началу июля лишь один не подкупленный Орловым человек, а именно сам повелитель правоверных Махмуд II, да и то лишь потому, что графу Орлову это показалось уже ненужным расточительством.
Но только этим, конечно, нельзя объяснить блистательный дипломатический успех, выпавший на долю Орлова ровно за три дня до отхода русского флота из Босфора. 8 июля 1833 года в местечке Ункяр-Искелеси между русскими и турецкими уполномоченными был заключен знаменитый договор, вошедший в летописи дипломатической истории. В Ункяр-Искелеси Николай одержал новую дипломатическую победу, еще более замечательную, чем Адрианопольский мирный договор, ибо победа эта была достигнута без войны, одним только ловким маневрированием.
Россия и Турция отныне обязывались помогать друг другу в случае войны с третьей державой как флотом, так и армиями, а также в случае внутренних волнений в одной из двух стран. Турция обязывалась в случае войны России с какой-либо державой не допускать военных судов в Дарданеллы. Босфор же оставался при всех условиях открытым для входа русских судов.
Договор стал одной из причин обострения англо-русских противоречий, и царь это отлично сознавал. Он был слишком умен, чтобы англо-российские противоречия долго отражались на ситуации в Европе. Когда истек восьмилетний срок действия Ункяр-Искелесийского договора, он не стал его продлевать. 13 июля 1841 года с согласия царя был заключен новый договор о Босфоре и Дарданеллах между Турцией с одной стороны и Россией, Англией, Австрией, Пруссией и Францией – с другой. Было постановлено, что проливы будут закрыты для военных судов всех держав, пока Турция не находится в войне; во время войны Турция имеет право пропускать через проливы суда той державы, с какой ей будет выгодно договориться.
Николай не протестовал против участия Франции в договоре, да без нее на этот раз и невозможно было обойтись. Франция перестала поддерживать Мухаммеда Али, видя, что четыре державы выступают против него, а египетский паша удовлетворился серьезными территориальными приобретениями и примирился с новым султаном Абдул-Меджидом, который сменил Махмуда II, умершего в 1839 году.
Но главное достижение в глазах Николая оставалось в силе: Франция была сброшена со счетов в восточном вопросе; путь к откровенному объяснению с Англией был открыт. А тут еще в 1841 году пал кабинет вигов, а новый премьер Роберт Пиль, который был лидером консервативной партии, слыл русофилом. В еще большей степени другом России, а главное – врагом Турции, считался назначенный Робертом Пилем новый министр иностранных дел Джордж Гамильтон-Гордон, граф Абердин. Он полагал, что по подавляющему большинству вопросов Англия вполне может сговориться с Россией. И Николай I пришел к выводу, что к числу этих вопросов относится и вопрос о Турции.
В начале 1844 года Николай дал понять, что хотел бы нанести визит королеве Виктории. Соответствующее приглашение было тотчас получено, и 31 мая 1844 года царь со свитой высадился в Вуличе. Николай был принят английским двором и аристократией со всеми знаками того особого почтения, даже почти низкопоклонства, с какими его принимала тогда повсюду монархическая Европа, видевшая в нем могущественнейшего государя и удачливого политика.
В этой атмосфере Николай, конечно, мог почувствовать особое расположение к откровенным беседам о Турции, для которых он и предпринял свое путешествие. По приглашению Виктории Николай посетил Виндзор, где несколько раз виделся с графом Абердином. Основным лейтмотивом его речей было то, что Турция, по его мнению, медленно умирает, и, вместо того чтобы следить за ее агонией и пытаться потом предотвратить множество проблем, которые вызовет ее смерть, следует помочь ей умереть поскорее и осуществить раздел ее владений. Император мыслил логично. Такой раздел дал бы Англии возможность контролировать почти все Средиземноморье, а России – контролировать проливы. Граф Абердин открыто не отвергал предложенный императором план действий, но воздерживался от его немедленного принятия. Английские историки полагают, что благодаря разветвленной английской агентуре он был лучше императора осведомлен о ситуации на континенте, особенно в Центральной Европе, и получаемая в Лондоне информация говорила о том, что в целом ряде стран обстановка взрывоопасная, следовательно, время для решения турецкого вопроса еще не пришло.
Царь был реалистом, предвидящим множество перемен в Европе, но даже он не мог предполагать, что вскоре в Европе начнется серия революций, которая, как он позже говорил, закончится тем, что «вся Европа будет в руинах».
Действительно, на протяжении двух лет в Европе происходило то, что получило общее название «Весны народов»: целая череда революционных событий в виде неповиновения властям, вооруженных восстаний, декларирования новой государственности в европейских странах. Движения в своей основе носили антифеодальный и национально-освободительный характер, но участники выступлений выдвигали также требования демократизации общественной жизни. Причем в зависимости от ситуации народы выдвигали то лозунги национального объединения (Германия, Италия), то выделения своих стран из существовавших государств (Венгрия, Польша). В Австрии, например, было несколько национальных движений: итальянцев, венгров, хорватов, словаков и румын.
Особенно большой размах революционные события получили во Франции. Рабочие кварталы Парижа покрылись баррикадами: всего было построено до 450 баррикад. Среди лозунгов восставших были такие: «Хлеба или свинца!», «Да здравствует демократическая и социальная республика!», «Долой эксплуатацию человека человеком!». Всего количество восставших превысило 40 тысяч человек.
Революция в Париже была подавлена, но она вынесла на поверхность личность, которая сыграла немалую роль в будущем противостоянии с Россией: принца Луи Наполеона Бонапарта, племянника императора Наполеона. Его поддерживала мелкая буржуазия, крестьяне, да и вся остальная Франция – за исключением рабочих. Большинство французского народа по-прежнему жило под влиянием «наполеоновского мифа»: вспоминало эпоху Империи как «золотой век». Царь хорошо помнил события декабря 1925 года в Петербурге и решил, что ничего подобного не допустит ни в самой России, ни вблизи ее границ. Поэтому в 1849–1859-е годы он дважды вмешивался в дела Средней Европы – и, кстати говоря, оба раза в пользу Австрии. Вследствие этого вмешательства Австрия одержала решительную победу на двух наиболее для нее важных фронтах.
Первое вмешательство Николая было и дипломатическим, и военным: оно произошло в 1849 году в связи с венгерским восстанием. Второе вмешательство было исключительно дипломатическим; оно было направлено на ликвидацию попыток объединения Германии.
Вмешательство царя в дело подавления венгерского восстания было обусловлено прежде всего опасениями за мир и спокойствие в Польше. Если бы Венгрия получила независимость, ситуация в Польше стала бы ухудшаться день ото дня. Более того, существование государства, управляемого революционером Кошутом, было бы также угрозой влиянию царской России на Балканском полуострове вообще.
Николай решил начать действовать лишь в самом конце весны 1849 года, когда австрийские генералы потерпели ряд позорнейших поражений от восставших. Паскевич, наместник Царства Польского, взял на себя верховное руководство этой интервенцией. Австрийская империя после усмирения Венгрии могла считать себя спасенной. Зато среди подданных Франца-Иосифа не было отныне более яростных врагов России, чем венгры.
С этого момента габсбургская держава вновь усилилась; проблема состояла лишь в том, что свое «политическое выздоровление» она вскоре использовала против России. Николай понял это довольно поздно, только в 1854 году, когда враждебная позиция Австрии стала очевидной.
Это подтверждает разговор императора с генерал-адъютантом графом Ржеву ским, польским уроженцем. Николай спросил его:
– Кто, по твоему мнению, был самым глупым из польских королей?..
Тот был в замешательстве.
– Я тебе скажу, – продолжил царь. – Самым глупым из польских королей был Ян Собесский, потому что он освободил Вену от турок. А вот самый глупый из русских государей – я, потому что это я помог австрийцам подавить венгерский мятеж.
Получается, что свою политическую ошибку Николай осознал тогда, когда уже ничего нельзя было исправить.
Второе вмешательство Николая в европейские дела последовало в 1850 году. Оно тоже объясняется настойчивыми просьбами Франца-Иосифа и его канцлера князя Шварценберга, но также и позицией самого царя. После того как в 1849 году был разогнан Франкфуртский парламент, который ставил своей целью объединение Германии, мечта об этом объединении вокруг Пруссии не покидала широкие слои германской буржуазии. Николай не желал допустить этого. Но под воздействием общего стремления к объединению даже реакционное прусское министерство графа Бранденбурга сделало в 1849–1850 годах некоторые шаги к реорганизации бессильного Германского союза. Тогда Николай самым решительным образом поддержал австрийского канцлера Шварценберга, который объявил, что Австрия не потерпит усиления Пруссии.
Николай вовсе не потому противился созданию Германской империи, что инициативу объединения взял на себя «революционный» Франкфуртский парламент: он просто не желал чрезмерного усиления Пруссии. В этом вопросе он всецело сходился с австрийской дипломатией.
То было время, когда царь побеждал на всех фронтах дипломатической борьбы. Говоря впоследствии о периоде с 1833 по 1853 год, английский министр Кларендон заявлял, что в те времена, по общему мнению, Россия обладала не только «подавляющей военной силой», но и дипломатией, отличающейся «несравненной ловкостью». Другой весьма осведомленный наблюдатель барон Штокмар, друг принца Альберта, консорта королевы Виктории, писал в 1851 году: «Когда я был молод, то над континентом Европы владычествовал Наполеон. Теперь дело выглядит так, что место Наполеона занял русский император и что по крайней мере в течение нескольких лет он, с иными намерениями и иными средствами, будет диктовать свои законы континенту».
Сравнения императора Николая с Наполеоном стали обычными в те годы, когда шла речь о влиянии России на дела Европы. В частности, в период с 1849 года по 1852 год мнение о почти полном всемогуществе Николая в Средней Европе было довольно близким к истине.
Но великие державы, особенно Англия и Франция, начали раздумывать над тем, не пришло ли время подрезать крылья российской империи, ставшей слишком могущественной. Они решили добиваться того, чтобы самостоятельно беспрепятственно проводить нужную и выгодную им политику и в Европе, и в Балтийском море, и в Средиземноморье.
Над Россией собиралась гроза…
Продолжение следует
