Одна из самых универсальных философских систем создана человеком, который не стремился увидеть мир своими глазами
Владимир Брюшинкин (1953–2012), доктор философских наук, профессор Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта
Философия Канта прославила Кенигсберг так, как не смогли это сделать ни его правители, ни торговля, которая процветала в ганзейском городе, расположенном на перекрестии торговых путей. Это тем более удивительно, что Кенигсберг можно было назвать центром политической, военной, ремесленной, торговой жизни юго-восточной Балтики, но в духовном и культурном отношении он не представлял собой ничего, кроме далекой восточной периферии западного мира.
В Кенигсберге жили многие знаменитые люди, среди них и те, кого мы называем великими[*].
Среди великих ученых достаточно вспомнить физика и физиолога Германа фон Гельмгольца (1821–1894) или математика Давида Гильберта (1862–1943). Однако назвать Кенигсберг городом Гельмгольца могут только физики или физиологи, городом Гильберта – математики. «Город Канта» звучит одинаково приемлемо для большинства людей, которым не безразлична духовная культура человечества, и не только потому, что он превратил провинциальный в культурном отношении город в один из центров европейской культуры, но и потому, что Кант, как никто из великих людей Кенигсберга, был связан с этой землей.
Кант всю свою жизнь провел в Кенигсберге и его окрестностях. Париж и Санкт-Петербург, Лондон и даже Берлин существовали для него только в рассказах друзей и знакомых, в книгах и в воображении. Ученый, который многократно и с успехом читал в университете курс физической географии, практически нигде не был, кроме своего родного города. Мысль Канта не знала границ. Он строил свою философию не для жителей Восточной Пруссии, не для немцев, а для всех разумных существ. Ограниченность реальной жизни в пространстве и абсолютная беспредельность жизни мысли – таков первый парадокс Канта. Одна из самых универсальных философских систем в истории человечества была создана человеком, который не стремился увидеть этот мир своими глазами.
Другой парадокс Канта связан с тем, каким образом он, основной опыт жизни которого ограничивался университетской аудиторией, сидением за столом и чтением книг, человек, вовсе не стремившийся к тому, чтобы расширить свой опыт реальной жизни, умудрился дать нам выдающиеся образцы житейской мудрости. «Не принимайте благодеяний, без которых вы можете обойтись», – сказано мыслителем, который глубоко проник в нашу жизнь. Нам остается одно – признать, что глубокое, последовательное, честное мышление порождает, углубляет и расширяет наш опыт. Мышление есть жизнь. Читая Канта, можно понять, каким образом ему удалось, пользуясь только чистым разумом, так развить свое мышление, что оно позволило глубоко проникнуть в нашу жизнь.
Великий русский философ Владимир Соловьев (1853–1900) в своей энциклопедической статье о Канте следующими словами характеризует его значение: «Кант – основатель философского критицизма, представляющего собой поворотную точку в истории человеческой мысли, так что все развитие философии, если не по содержанию, то по отношению мысли к этому содержанию должно быть разделено на два периода: докритический (или докантовский) и послекритический (или послекантовский)».
Нет сомнения, что каждый мыслитель связан не только со своей эпохой, но и со своими национально-религиозными корнями. Систематичность и превосходящая обычные стандарты научной добросовестности прилежность Канта в проведении дедукций или логических делений и классификаций, конечно, связаны с базисными национальными характеристиками немецкого народа. Его этика, основанная на безусловности нравственного закона и чистоте нравственного мотива, связана с тем духом пиетизма, которым была пропитана благочестивая семья Канта. Делает ли это философию Канта немецкой и протестантской? В определенной мере, да. Однако здесь следует различать происхождение философии и само здание ее. Каждый великий мыслитель похож на высокое дерево, корни которого глубоко уходят в национально-религиозную почву, а вершина теряется в облаках общечеловечности. Он впитывает творческие соки своей национальности и своей религии, которые дают определенность его воззрениям и приводят их в связь с реальностью. Эти истоки творчества, как правило, не осознаются самим мыслителем и представляют прекрасный материал для позднейшего анализа его творчества, в ходе которого может быть реконструирована национальная или религиозная картина (или модель) мира. Однако великий мыслитель потому и является великим, что, твердо укоренясь в этой почве, дорастает до общечеловеческого значения даже самых национальных своих черт, представляя их как необходимый элемент мозаики человеческого рода. Именно это обусловливает универсальную ценность его построений.
Безусловно, Кант был порождением немецкой и кенигсбергской культур, но ему удалось, воспользовавшись плодотворными национально-религиозными корнями, выйти в более широкое пространство общечеловеческой культуры. Особенности культуры Кенигсберга во многом обусловили возможность выхода Канта на такие широкие просторы духа. Приведем в обоснование этого взгляда только три замечания. Первое принадлежит самому Канту, второе носит символический характер, а третье связано с истоками философии Канта.
Первое. Кант полагал, что философу для обретения правильной перспективы необходимо путешествовать, чтобы узнать другие народы. Однако он считал, что «большой город, центр государства, в котором находятся правительственные учреждения и имеется университет, город, удобный для морской торговли, расположение которого на реке содействует общению между внутренними частями страны и прилегающими или отдаленными странами, где говорят на других языках и где царят иные нравы, – такой город, как Кенигсберг на Прегеле, можно признать подходящим местом для расширения знания и человека, и света. Здесь и без путешествия можно приобрести такое знание».
Второе. Это обстоятельство из ряда общекультурных совпадений и поэтому не обладает какой-либо доказательственной силой, но тем не менее оно символично. Кант родился в 1724 году, когда, собственно, образовался Кенигсберг путем слияния трех городов – Альтштадта, Лебенихта и Кнайпхофа. Символично, что этот дух соединения разнородного, слияния независимого оказался ведущим мотивом философии Канта. Дух философии Канта – это синтез, т. е. соединение разнородного в единое целое. Главное достижение Канта в теоретической философии – это разработка теории синтетических априорных суждений, происходящих в нашей душе именно путем соединения двух разнородных представлений посредством некоторого третьего представления. Конечно, дата рождения Канта и ее совпадение с объединением трех городов в единый город скорее всего случайны. Но история показывает нам, что дальнейший ход событий превращает некоторые случайности в символы, и это совпадение именно из такого ряда.
Третье. Определенная связь имеется между распространенным тогда в Кенигсберге пиетизмом и существом нравственной философии Канта. Пиетизм – это форма протестантизма, утверждающая личные отношения человека с Богом и личную ответственность человека перед Богом. Пиетизм придавал исключительное значение внутреннему благочестию и самоконтролю за соблюдением нравственных правил. Эта черта пиетизма рельефно проявилась в философии Канта. Идея нравственного закона, принимаемого самим человеком, и внутренней ответственности человека за принятие максим, сообразных с нравственным законом, своим происхождением во многом обязаны религиозной ситуации в Кенигсберге. Однако Кант далеко выходит за пределы пиетизма, когда кладет в основу своей этики тезис не только о доброй, но и о свободной воле. Последнее было совершенно неприемлемо для пиетистов.
Жизнь Канта совпадает с эпохой Просвещения. В каком-то смысле Кант участвовал в движении Просвещения, но его философия была одновременно продолжением философии Просвещения и выходом за его пределы, подготавливающим другую эпоху.
Кант считал, что философия обязана ответить человечеству по крайней мере на четыре вопроса:
Что я могу знать?
Что я должен делать?
На что я могу надеяться?
Что такое человек?
Три вопроса сформулированы в «Критике чистого разума», а в лекциях по логике добавлен четвертый. Они последовательно охватывают область возможного для нас знания и способов познания того, что находится за пределами знания, область нашего практического действия и той части этих действий, которая относится к должному, а также область будущего, которое может проистечь из наших должных (или не должных) действий, а следовательно, определяет то, на что мы можем, а на что не можем надеяться.
Что я могу знать?
Ответ на этот вопрос дает теоретическая философия Канта, изложенная по преимуществу в «Критике чистого разума». Вопрос, поставленный в такой форме, имеет и отрицательную форму: что я не могу знать?
Чтобы ответить на оба этих вопроса, мы должны сначала спросить, что такое знание? В отличие от других видов нашего отношения к миру, знание можно охарактеризовать как совокупность суждений, которые одновременно имеют субъективно и объективно достаточное основание.
Это означает, что знания – это такие суждения, которые достаточно обоснованы для данного субъекта, так что он может считать их своими убеждениями, но и они также обоснованы таким образом, что могут быть приемлемыми для любого разумного существа вообще.
В ХХ веке принято говорить, что знания интерсубъективны. В ХVII и ХVIII веках говорили, что знания всеобщи и необходимы. Это означало примерно следующее: если любой субъект овладеет определенными понятиями и отношениями между ними, то истинность суждений, являющихся знаниями, станет для него очевидной. Такая объективная, интерсубъективная обоснованность знания отличает его от других видов суждений, описывающих мир, а именно – от мнений и веры. Мнение – это суждение, не обоснованное ни субъективно, ни объективно, суждение еще неопределенное. Вера же – это суждение обоснованное субъективно, но не имеющее достаточных объективных оснований. Иначе говоря, вера – это суждение, достаточно обоснованное для данного человека, данного субъекта, но не могущее иметь убедительные основания для любого субъекта, каждого человека.
Таким образом, знание принудительно, а вера свободна в том смысле, что любой человек может выбирать себе веру, более ему соответствующую, поскольку не может быть объективных оснований, заставляющих нас предпочитать одну веру другой. Основания, конечно, есть, но они субъективны, т. е. связаны с особым устройством субъекта, с традицией, с отношениями между людьми и т. п.
Теперь можно уточнить кантовский вопрос, который будет выглядеть следующим образом: о чем я могу высказывать суждения, которые могут быть обоснованы всеобщим и необходимым образом, а о чем не могу? Кантовский ответ на этот вопрос таков: «…разум видит только то, что сам создает по собственному плану». Или, иначе говоря, «иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно его понятию».
Это одна из составляющих той революции, которую Кант совершил в философии природы. Не разум (субъект, человек) идет за природой, случайным образом ожидая от нее знаний (плодов), а сам разум устроен таким образом, что он предписывает природе законы и познает их в природе. Все остальное в природе случайно и не может быть познано достоверно. Разум в области исследования природы имеет следующую задачу: «сообразно с тем, что сам разум вкладывает в природу, искать (а не придумывать) в ней то, чему он должен научиться у нее и чего он сам по себе не познал бы».
Каким образом наш разум может предписывать природе свои законы, чтобы затем познавать их? Здесь мы подходим к сердцевине кантовского трансцендентального идеализма, как он сам называл свою философию. Трансцендентальная философия основывается на разделении вещей в себе и явлений. Вещи в себе – это действительность, как она существует независимо от познающего субъекта. Все вещи и отношения вещей, которые мы воспринимаем, представляют собой только явления этих вещей в себе – продукт взаимодействия вещей в себе с нашим разумом посредством форм восприятия и созерцания – пространства и времени. Таким образом, нам даны в восприятии только явления и их отношения (такие, как отношения причины и следствия, одновременности и т. п.), но не даны сами вещи в себе. Мы не можем знать, что они собой представляют, поскольку они не подходят под наши формы созерцания – пространство и время – и наши категории рассудка, при помощи которых мы объединяем наши созерцания и ощущения в предметы и в совокупности предметов.
Отсюда Кант делает вывод: вещи в себе непознаваемы. Мы не можем знать их. Мы можем только предполагать, что существует некоторый неизвестный нам источник наших чувственных впечатлений, называемый вещью в себе. Это все, что мы можем о них сказать, оставаясь в рамках философии природы и говоря о познании природы при помощи науки.
Таким образом, по Канту, мы можем знать только явления и их отношения. Наука занимается именно тем, что открывает априорные (доопытные) и эмпирические законы устройства природы и на их основе предсказывает новые явления и их отношения. Такова, например, для Канта была ньютоновская физика и любая другая наука, приносящая нам знание о природе.
Теперь мы знаем ответ на вопрос «Что я могу знать?» Однако мы еще не ответили на вторую часть этого вопроса: «Что я не могу знать?» Первый ответ на этот вопрос: «Я не могу знать вещей в себе». Но о них я вообще не только не могу что-то знать, но у меня не может быть даже субъективных оснований предполагать что-либо об этих вещах. Это означает, что о них я не могу иметь даже определенной веры. Таким образом, вещь в себе в философии природы (теоретической философии) – понятие совершенно неопределенное и даже скорее отрицательное.
Однако до сих пор мы говорили о природе, или, как это называет Кант, теоретическом применении разума. Но кроме теоретического применения разума существует еще и практическое, или нравственное. Практическое, или нравственное, применение разума связано со свободой. Критика теоретического применения разума показывает, что, хотя мы не можем знать, существует свобода или нет, мы можем осмыслить возможность свободы. Это, как показывает Кант, достаточно для того, чтобы в практическом применении считать свободу действительной, т. е. верить на основании доводов разума в ее существование. То же самое относится к таким важным вещам, как Бог и бессмертие души. Отсюда вытекает следующее знаменитое положение Канта: «Мне пришлось ограничить знание, чтобы освободить место вере».
Таким образом, и столь важные и традиционные предметы философии мы не можем знать, но можем в них верить. Это очень важное положение, если вспомнить, что именно существование Бога, свободы и бессмертия души были традиционными предметами метафизики (философии) до Канта. Вместе с тем эти положения Канта имеют важное значение и для нашей обычной жизни. Действительно, если бы мы что-либо могли знать о таком предмете, как, например, Бог, т. е. знать, например, существует он или нет, то в силу того, что знание общезначимо и принудительно, это убеждение могло быть навязано другому, т. е. мы получили бы право принуждать к убеждению в существовании Бога или в его несуществовании. К чему это ведет, мы с вами знаем из практики, например инквизиции или научного атеизма. Кант предлагает нам занять более скромную позицию по такого рода вопросам. Наши убеждения в этой области порождаются актами веры, а это означает, что мы не можем их на объективных основаниях передать другому человеку. Другой человек имеет право на свои собственные убеждения.
Обращение к таким предметам, как Бог, свобода и бессмертие души, приводит нас ко второму вопросу Канта.
Что я должен делать?
Ответ на второй вопрос заключает в себе практическая философия Канта, ядром которой являются учение о нравственности или морали, иначе называемое этикой, и учение о праве.
Мораль невозможна без свободы. Если мы предполагаем, что человек не свободен, если, например, все его действия определены волей Бога или закономерностью природы, то нельзя говорить о морали или нравственности, поскольку тогда нет места нравственной ответственности. Поэтому свобода человека является необходимой предпосылкой моральности. Кант полагал, что действия человека в нравственном отношении могут определяться тремя факторами: долгом, склонностью и страхом. Долг – это вытекающее из разума требование, определяющее наши обязанности по отношению к самому себе и другим людям, а также к человечеству в целом. Склонность – это потребность, удовлетворение которой приносит нам удовольствие или пользу. Страх – чувство, говорящее нам, что последствием совершающегося события будет неудовольствие или вред.
До Канта философы предлагали различные основания нравственности: чувства, божественную волю, закон природы, стремление к счастью, стремление к общественному порядку. Кант внес новое понимание нравственности – он считал, что разум самозаконен (автономен) и, следовательно, в своем практическом применении сам дает законы человеческих поступков.
Поэтому нравственно, по Канту, повиноваться голосу разума, а это и есть долг: «Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы пробудить волю, ты не угрожаешь тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение); перед тобой замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали…». Кант отдает значительное место в своей этике понятию долга, поэтому его этику часто называют этикой долга. По Канту: «Долг есть необходимость (совершения) поступка из уважения к закону». Что же это за закон?
Кант называет свой нравственный закон категорическим императивом. Это связано с тем, что сам закон проистекает из разума, но руководствуются им существа, которые обладают также и чувственностью. Поэтому он не действует непосредственно, как, например, законы тяготения или химических реакций, а представляет собой веление (императив), предписывающее нам выполнение или невыполнение некоторых поступков. Однако велит он нам категорически, т. е. безусловно. Чтобы ввести категорический императив в кантовской его формулировке, необходимо разъяснить еще понятие максимы. Кант называет максимой практическое правило, в соответствии с которым совершается поступок.
В «Основах метафизики нравов» мы находим следующую формулировку категорического императива: «…существует только один категорический императив: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Из этого закона можно вывести все остальные императивы долга. Категорический императив не является непосредственным принципом нравственности. Он дает форму, при помощи которой можно породить бесконечное множество нравственных обязанностей, т. е. более конкретных нравственных законов, дающих нам нравственный ориентир в конкретных жизненных ситуациях.
Однако Кант не ограничивается такой формулировкой принципа нравственности. Каждое наше действие имеет цель. Эти цели в свою очередь служат для достижения других целей. Однако существует такая цель, которая уже не может служить только как средство для других целей – это, по Канту, разумное существо и, в частности, человек. Отсюда следует то, что Кант называет практическим императивом, т. е. таким велением разума, которое может уже быть применено непосредственно в практике нашего поведения: «Практическим императивом <…> будет следующий: поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, но никогда не относился к нему только как к средству».
Этика Канта как бы представляет собой обобщение и философское рафинирование христианской этики. Из категорического или практического императивов можно получить практически все нормы христианской этики, по крайней мере те нормы, которые основываются на разуме.
На что я могу надеяться?
В «Критике чистого разума» Кант поясняет этот вопрос: «На что я могу надеяться, если делаю то, что мне надлежит делать?» Иначе говоря, на что я могу надеяться, если я буду моральным?
Кант настаивает на том, что надежда не является основанием морали. Мы должны быть моральными только из уважения к закону, диктуемому разумом. Но разумному существу присуща потребность в счастье. В связи с этим Кант замечает: «Иметь потребность в счастье, быть еще достойным его и тем не менее не быть ему причастным – это несовместимо с совершенным волением разумного существа, которое имело бы также полноту силы…»
Отсюда у Канта возникает понятие высшего блага – единства моральности и счастья. Высшее благо – это то, чего хочет, к чему стремится разумное существо. Высшее благо в нашем мире – это счастье, распределенное в точной соразмерности с нравственностью как достоинством личности и ее достойностью быть счастливой. В высшем благе, которое не может вытекать из стремления к счастью, нравственность обладает первенствующим значением. Но и из нравственности непосредственно не вытекает счастье человека. Так может ли человек надеяться на счастье? Причем на такое счастье, которое было бы составляющей частью высшего блага?
По Канту, в качестве основания для такой надежды следует предположить существование Бога. Только Бог может обеспечить необходимую связь между нравственностью и счастьем, если не в этом, так в другом мире. Но это означает, что мы также должны признать бессмертие души, поскольку, если душа умирает вместе с телом, то весь наш опыт свидетельствует, что для большинства людей в течение земной жизни никакого счастья из нравственного образа мыслей не следует. Но, поскольку Бог может дать счастье только тем, кто его достоин, то должна быть и свобода как основание нравственности и достойности быть счастливым. Ибо если бы не было свободы, то какое же это было бы достоинство? Это был бы просто случайный факт природы.
Постулат бессмертия души вытекает из практически необходимого условия соразмерности продолжительности существования с полнотой в исполнении морального закона; постулат свободы – из необходимости допущения независимости разумного существа от чувственного мира, где все определено физическими причинами, и из возможности определения своей воли по законам мира идей, который Кант называет умопостигаемым миром. Бытие Бога является необходимым условием существования высшего блага: «Только если к ней (нравственности) присоединяется религия, появляется надежда когда-нибудь достигнуть счастья в той мере, в какой мы заботились о том, чтобы не быть недостойными его».
Отсюда вытекает ответ на третий вопрос Канта: мы смеем надеяться на счастье, если мы достойны его и существует высшая инстанция – Бог, которая может гарантировать нам, что из достойности быть счастливым рано или поздно воспоследует счастье.
Организация внешней свободы граждан предполагает то, что Кант называет правовым государством. В правовом государстве ограничен произвол отдельных лиц, но, в то же время, ограничен и произвол самого государства. Поэтому мы можем, продолжая мысль Канта, сказать, что правовое государство – это такое государство, в котором произвол и отдельного лица, и самого государства ограничен законом. По Канту, история есть постепенное продвижение к правовому государству. Однако движение к правовому государству и вечному миру не есть автоматический, детерминированный процесс.
Что такое человек?
Человечество затратило колоссальные усилия для того, чтобы выработать общее понятие человека. Стоики в античности, христиане на ее закате и в раннем Средневековье, Будда разрушали традиционные представления о разъединении человечества на различные по природе или по Божьему промыслу несоизмеримые группы: греков и варваров, избранного народа и неизбранных народов, правоверных и неправоверных, цивилизованных и нецивилизованных и т. п. Этому стремлению утвердить единство человеческого рода всегда противостояли аристократические, иерархические, националистические, расовые, классовые и другие теории. У всех теорий второго рода есть одна общая черта: какая-то часть человечества по тем или иным основаниям признается в том или ином отношении выше, лучше, избраннее другой. Понимание единого человечества, а следовательно, и общее понятие человека окончательно выработалось только в ХIХ веке, да и то с некоторым оттенком европоцентризма, который так печально сказался на судьбе европейского либерализма в ХХ веке.
Антропология – наука о человеке. Может быть, связь с изменчивым человеческим существом делает кантовскую «Антропологию» не подходящей нашему времени? Чтобы избежать длинных рассуждений по этому поводу, я просто сошлюсь на то, что человек в своем существе, как свидетельствует наш обыденный опыт, меняется очень мало. Мысли и страсти мало меняются от эпохи к эпохе или от народа к народу. А если и меняются, то это придает другой эпохе и народу дополнительный интерес. Но этот интерес возможен только при общем базисе, наличие которого он и доказывает. Даже при великих социальных переворотах люди меняются очень мало, что отмечал, например, Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите». Вспомним знаменитое высказывание Воланда, когда он рассматривал москвичей в варьете: «Ну что же… они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было. Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… В общем напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…».
Таким образом, основанная на понятии свободы и просвещения антропология относится к той же самой исторической эпохе, в которой живем и мы с вами. В этом смысле кантовская «Антропология» описывает фактическую жизнь людей. Но если бы это были просто наблюдения, то мы имели бы историческое или художественное произведение. А тут освещенность философским миросозерцанием придает измерение не свойственное обычным текстам, трактующим жизнь и поступки людей, и одновременно придает характеристикам человека универсализм. «Антропология» согласует нашу обычную человеческую («фактическую») жизнь с глубоким пониманием места человека в мироздании и главных регуляторов поведения человека. Она как бы говорит нам, что человек со всеми его слабостями и предрассудками все же может быть разумным и нравственным существом, доказывает, что он не только должен быть нравственным, но может им быть, а иногда им и бывает. Прикладной характер «Антропологии» позволяет читателю, не искушенному в тонкостях философских размышлений и не имеющему вкуса к абстрактным рассуждениям, проникнуть в сердцевину кантовской философии, понять разработанную им систему способностей души. Кант очень определенно судил о европейских народах, в «Антропологии» имеются точные суждения об англичанах, французах, немцах, но он старался не судить о том, о чем не обладал достаточным запасом знаний.
*Правда, сам Кант придерживался своеобразного взгляда на великих людей: «То, что великие люди только издалека создают впечатление блеска и что государь всегда многое теряет в глазах своего камердинера, объясняется тем, что ни один человек не велик». Кант И. Соч. в 6 т. – М.: Мысль, 1963–1966. Т. 2. С. 1981.
