Федор Тютчев, 220 лет со дня рождения которого мы отмечаем 5 декабря, – совершенно наш современник
Кирилл Привалов
Еще премудрый Гиппарх Никейский, живший на острове Родос во втором веке до нашей эры и прозванный «отцом античной астрономии», не имея ни малейшего представления о телескопе, разделил на глазок звезды по степени их яркости. Он назвал эти категории «магнитудами». Древнегреческий ученый выделил шесть магнитуд, в соответствии с яркостью звезд…
В русской литературе звезд, конечно, меньше, чем на необъятном небосклоне. Однако их магнитуд тоже немало. Одни гении, как, скажем, Александр Пушкин или Лев Толстой, светят сквозь года и века мощным, ярким светом. Другие вспыхивают всего на несколько лет, а порой даже и на одно мгновение, и тускнеют, растворяются в ноосфере, оставляя лишь эфирные воспоминания в памяти забывчивых потомков. Федор Тютчев – из разряда небесных светил, дарящих нам неиссякаемый, ровный и теплый свет. Он не только энциклопедически универсален – поэт, дипломат, философ, публицист, – но и постоянен в своей неизменной актуальности. Тютчев, 220 лет со дня рождения которого мы отмечаем 5 декабря (по новому стилю), – совершенно наш современник. Одним этим сказано бесконечно многое.
Для кого-то Федор Тютчев – это жесткий, беспощадный на раздаваемые им характеристики публицист, без обиняков называющий «безобразным и диким» отношение Запада к России и позволяющий себе едко высмеивать даже самого царя Николая I. Для кого-то – великолепный лирик (авторитетный литературовед Эдуард Григорьевич Бабаев, один из моих университетских наставников-профессоров, называл его «поэтом сложных ассоциаций»). А для кого-то – и герой непридуманных исторических, с авантюрной начинкой, любовных романов по всей Европе. Тютчев едва ли не до самого края своих семидесяти лет, отпущенных ему Богом, был категорически влюбчивым и весьма нравился женщинам: стоило только ему начать говорить…
Для меня же Федор Иванович остался, прежде всего, блестящим, утонченным острословом, автором нестареющих эпиграмм, написанных по-русски и по-французски (как и Пушкин, Тютчев блестяще творил на этих двух языках), кладезем изысканных beaux mots – так на парижский манер называли в петербургском свете смелые и афористичные высказывания. Как неслучайно охарактеризовал поэта его друг и коллега по двум цехам – литературному и дипломатическому – князь Петр Вяземский: «Тютчев – жемчужноуст».
А началась такая моя любовь к Тютчеву без малого лет пятьдесят назад до банальности случайно (впрочем, именно таким образом любовь нередко и возникает, не правда ли?).
В морозный день я шел к метро из моей тогдашней редакции по Столешникову переулку в Москве и, как уже превратилось у меня в традицию, решил заглянуть в букинистический магазин под номером 28. Да-да, в тот самый, что стоял напротив архипопулярного у москвичей в советскую пору магазина вин… Там, на пропитанных навсегда запахом старой бумаги прилавках, у замечательного знатока книг Николая Николаевича Лебедева, порой можно было найти нечто интересное, какую-нибудь раритетную инкунабулу.
Подойдя к букинистическому, я увидел у окон его настоящий книжный развал. На досках, установленных на треногах прямо в снегу, были одна к одной, наподобие кафельного покрытия, разложены старые книги. А царствовал над ними маленький, согбенный старичок в очках, скрепленных изоляционной лентой, в теплом платке, завязанном крест-накрест на груди, и в огромной шапке с ушами, пущенными по седому, хронически небритому подбородку. Это был человек легендарный. Букинисты звали этого ветерана цеха книжных археологов Левой-Холодным – и неспроста. Он был единственным, торговавшим в Москве книгами на открытом воздухе даже в самые лютые крещенские морозы.
– Тип какой-то избавляется от библиотеки, застрявшей в фамильном наследстве, – пояснил мне как старому знакомцу Холодный. – Смотрите сюда, юноша! Отдам Тютчева за рубль…
И он протянул мне синими от мороза пальцами, выглядывающими из полосатых митенок, аккуратно оплетенную в обойную бумагу и прошитую суровыми нитками тоненькую, всего страниц на шестьдесят, книжицу.
Афоризмы Ф. И. Тютчева:
- Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.
- Нигде не живут такой полной, настоящей жизнью, как во сне.
- Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье.
- Стихи никогда не доказывали ничего другого, кроме большего или меньшего таланта их сочинителя.
- Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои.
- Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь.
- Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса.
Я открыл: «Тютчевиана. Эпиграммы, афоризмы и остроты Ф. И. Тютчева». С ятем, фитой и десятичными i… С предисловием Георгия Чулкова. Издательство «Костры», Москва, 1922 год.
Георгия Чулкова, одного из организаторов литературной жизни в российских столицах Серебряного века, прекрасного литературного критика начала прошлого столетия, представлять мне было не надо. О нем – как о создателе «теории мистического анархизма» и литераторе, входившем в круг символистов (Блок, Северянин, Бальмонт), – нам рассказывали в лекциях на факультете журналистики МГУ. Одно чулковское предисловие уже делало книгу более чем занятной. А тут еще «Тютчевиана», открывающаяся с фотокопий, едва ли не дагерротипов, двух эпиграмм Федора Ивановича, написанных округлым, уверенным, по-настоящему мужским почерком. Божественной рукой Тютчева!
Понятное дело, промерзшую в Столешникове «Тютчевиану» я взял («Рубль – не деньги, рубль – бумажка. Экономить – тяжкий грех», как пел Владимир Высоцкий), и, видит Бог, не пожалел ни разу. Хочу поделиться наслаждением общения с этой книгой и с читателями «Русской мысли».
Начну с предисловия: «Современники Ф. И. Тютчева чувствовали в нем поэта и необыкновенного человека, но прежде всего их поражал и восхищал его острый ум. Л. Н. Толстой ехал однажды в гости к Фету и встретил где-то на маленькой станции Тютчева, беседовал с ним и потом никак не мог забыть этой встречи, этого “глубокого настоящеумного старика”…»
Умер Тютчев – и И. С. Тургенев в письме к Фету из Буживаля от 21 августа 1873 года прежде всего вспоминает об уме Тютчева: «Милый, умный, как день умный, Федор Иванович! Прости – прощай!»
И. В. Киреевский (русский религиозный философ, один из теоретиков славянофильства. – К. П.) писал о Тютчеве из Мюнхена весной 1830 года, когда поэту было двадцать семь лет: «У нас таких людей европейских можно счесть по пальцам».
А вот что сообщал о Тютчеве в своих воспоминаниях граф Владимир Александрович Соллогуб, прозаик, драматург и мемуарист, а заодно так же, как и Федор Иванович, действительный тайный советник: «Он сидел в гостиной на диване. Окруженный очарованными слушателями и слушательницами. Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков. Но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст… Когда он начинал говорить, рассказывать, все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева; я думаю, что главною прелестью Тютчева в этом случае было то, что рассказы его и замечания, coulaient de source (дословно с французского: «текли непосредственно из источника». – К. П.), как говорят французы; в них не было ничего приготовленного, выученного, придуманного…»
Князь Сергей Михайлович Волконский, историк культуры, названный Мариной Цветаевой «умнейшим, обаятельнейшим, стариннейшим, страннейшим и гениальнейшим человеком на свете», рассказывал, что появление в гостиной его родителей Тютчева всегда вызывало в обществе «приятное волнение». Волконскому, когда он в первый раз увидел Тютчева, было всего восемь лет, но ему врезалась в память стройная фигура поэта: Федор Иванович стоял у камина – в небрежно повязанном галстуке, с тонкими, всклокоченными волосами – и читал стихи. Восхищал слушателей, особенно представительниц прекрасного пола, и прекрасно это чувствовал. Наслаждался произведенным эффектом.
Впрочем, в петербургских светских салонах остроты Тютчева ценились не меньше, нежели его стихи. Остроты и афоризмы, вошедшие в «Тютчевиану» (название какое хорошее, символическое, учитывая поистине океанский масштаб творчества Тютчева!), отобраны внуками поэта Федором Ивановичем и Николаем Ивановичем Тютчевыми, а также внучкой Тютчева Екатериной Ивановной Пигаревой. Сделано все в основном по материалам семейного архива, плюс еще некоторые печатные источники. Большая часть материала не была опубликована ранее. Безусловно, не все плоды остроумия Тютчева равного достоинства. Но все афоризмы Федора Тютчева, как верно пишет Георгий Чулков, «всегда своеобразны и тонки». И далее: «…Среди остроумных словечек и шуток мы находим иногда такие намеки, которые вдруг уводят нас за пределы тогдашних салонов, и мы видим лицо дивного поэта… В этом весь Тютчев: за улыбчивой шуткой таится мудрость».
На протяжении этого номера «Русской мысли», в значительной степени посвященного разным ипостасям патриотического гения Федора Ивановича Тютчева, мы будем не раз обращаться к «Тютчевиане». Эта удивительная добрая книга достойна того, чтобы о ней помнили, чтобы ее знали. Ведь, если, как сказал в 1859 году замечательный русский писатель Аполлон Григорьев, «Пушкин – наше всё», Тютчев, опять же словами Григорьева: «глашатай великих истин и великих тайн жизни», – наше почти всё.
И это тютчевское прекрасное – навсегда и повсюду с нами.
