Москва не проповедует ничего особенного, она самой своей сутью противостоит потерявшему ориентир миропорядку
Виктор Лупан, глава редакционного совета
У каждого великого города, а тем более у любой великой столицы мира есть душа. Речь идет не только о лице города, о его внешнем облике, но и о внутренней его сути, о притягательности.
Великие города «дышат» как-то особенно, от них исходит нечто неповторимое, уникальное, свое. Москва, безусловно, один из таких городов, наравне с Лондоном, Парижем, Берлином. Других подобных столиц в Европе нет.
Принято говорить: «Москва не Россия», «Париж не Франция», «Берлин не Германия». Это действительно так. Но что такое Россия, Франция, Британия, Германия? Читая творения великих писателей этих стран (а во всех этих странах есть гениальные носители великой литературы), невольно осознаешь, что суть национального бытия по природе своей провинциальна, что истинное сердце нации бьется где-то в глубинке. В глубинке малоросской у Гоголя, великоросской у Тургенева или Бунина, нормандской у Флобера или Мопассана.
Но у всех этих великих писателей, столь проникновенно пишущих о глубинке, всегда есть герои (не обязательно притом положительные), которые страстно мечтают уехать в столицу. Чеховские Ольга, Маша и Ирина Прозоровы рвутся, будто на свободу, из своего губернского города. «В Москву, в Москву!» – твердят они, повторяя эти слова, как некую мантру. Они считают, что в провинции их окружает «пошлость», «низость», «бессмысленная жизнь». Но вырваться из этой клетки им так и не удается. Вот как Чехов описывает провинцию словами Андрея, одного из героев пьесы: «Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других. <…> Только едят, пьют, спят, потом умирают… родятся другие, и тоже едят, пьют, спят и, чтоб не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством…». Страшное описание, от которого на самом деле хочется бежать. И куда же, если не в столицу?
Хотя в столице тоже немало людей, бессмысленно проживающих свою жизнь. Сразу же приходят на ум герой Гончарова Обломов или гоголевский человечек Акакий Акакиевич. Но они по-своему трагедийные персонажи. Пусть жалкие, но трагедийные.
Куда более подходящим литературным героем, олицетворяющим бессмысленность и столичного бытия, является Стива Облонский, родной брат Анны Карениной. Он тоже живет бездумно, беспечно, бесцельно, но в отличие от чеховских провинциальных героев делает он все это легко и даже весело. В нем нет мещанской провинциальной посредственности. Облонский благодушен и доброжелателен, он преисполнен жизнелюбия и радостного восприятия бытия. Он типичный столичный бездельник, ну и сноб, разумеется, тоже.
В Советском Союзе, как и в любой великой стране, было несколько провинциальных столиц: Ленинград, Киев, Одесса. Столица – это не административное определение, а скорее культурологическое. Бонн, например, никогда не был столицей ФРГ, хотя официально считался таковым много десятилетий подряд. Бонн был чахлым провинциальным городом, где ничего интересного не происходило, а Берлин, Гамбург или Мюнхен были истинными столицами Западной Германии и вообще Европы.
В этом плане у Москвы странная судьба. Тот факт, что Петр Первый придумал Петербург и соорудил на болоте великолепный европейский город, на какое-то время отодвинуло Москву на второй план. Официально, скажем так. Ибо глубинно она оставалась сердцем и духовным центром Российской империи. Вот почему, когда по «Господней воле» русские войска отдали Москву Наполеону, это было воспринято как неописуемое, немыслимое деяние, за которым должен был стоять Промысел Божий. Оттуда и прекрасные строчки Лермонтова: «Не будь на то Господня воля, / Не отдали б Москвы!»
Когда Ленин решил покинуть Петроград и переехать вместе с большевистским правительством в Москву, он сделал это как бы из практических соображений. Москва, мол, дальше, чем Питер, от границ империалистических государств, – взять ее было бы сложней в случае интервенции враждебных революции стран.
Итак, Москва перестала быть столицей из-за «западника» Петра Первого, а вернул ей статус столицы великого государства не кто иной, как Владимир Ильич, человек, которого русские же враги революции считали врагом России. А Николай Бердяев вообще окрестил большевизм «экстремальным проявлением западничества». Противоречиво, да?
Видимо, действительно пути Господни неисповедимы. Ибо со временем обосновавшиеся в Кремле большевики почти полностью вернули России, ставшей СССР, потерянные во время распада империи территории.
Москва, провозглашенная столицей Союза Советских Социалистических Республик, стала «столицей мирового пролетариата», то есть мировым центром идеологической борьбы с капитализмом. В Москву съезжались воодушевленные «великой идеей» американцы, немцы, итальянцы, французы, британцы. Советский опыт строительства социализма и коммунизма вдохновлял не только интеллектуалов и прогрессивно настроенную мировую интеллигенцию, но вообще мыслящих людей, включая политизированных рабочих. Многие из последних, кстати, считали своей родиной не страну, в которой родились, а Советскую Россию. К красной звезде на Спасской башне Московского Кремля были прикованы глаза миллионов людей, мечтающих о другом мире и об иной жизни. В Западной Европе этих людей для упрощения часто называли «москвичами» или «москалями». «Muscovites» по-английски, а по-французски еще интересней, ибо «moscoutaire» чисто фонетически – забавная смесь между «москвичом» и «мушкетером»!
Оказавшись в Ленинграде, западный турист ХХ века с восхищением попадал «домой». Он любовался прекрасной европейской архитектурой города и, посещая Эрмитаж, восхищался шедеврами европейской классической живописи. А вот приезжая в Москву, он попадал в иной мир. В «русский мир», иначе ведь его не назовешь. В Третьяковской галерее он же, разинув рот, с удивлением смотрел на абсолютно русские шедевры передвижников и Айвазовского, на непревзойденные иконы Андрея Рублева, Феофана Грека и Дионисия. Все это он мог увидеть только в Москве и ни в каком ином месте.
В Москве привыкший путешествовать инородец попадал в иной мир. Не только в мир, где люди занимались строительством коммунистического общества равенства и братства, но и мыслили и творили по-иному.
Как все надуманное, со временем коммунистическая идея зачахла. Да так, что даже руководство СССР перестало в нее верить под прикрытием идей «гласности» и «перестройки». Сидящие до того в Кремле геронты – Брежнев, Андропов и Черненко – правили уже не «родиной мирового пролетариата», а «империей зла» от которой даже вчерашние коммунисты уже открещивались.
С приходом Горбачева, благодаря его риторике или словоблудию, как угодно, Москва снова стала, причем в одночасье, столицей мира. В том смысле, что именно в Москве, как всем тогда казалось, бился пульс современности. Что именно в Москве решается последующая судьба всего человечества. Ни на одном западном телеканале не было ведущей новостной программы, не начинавшейся с новостей из Москвы. Западному обывателю, чья жизнь прошла в контексте холодной войны, казалось, что наконец мир поумнел, что общечеловеческие ценности возобладали над тупорылой идеологизацией всего и всея, что наконец все мы будем любить, а не бояться друг друга.
Мы знаем, увы, чем и как все это закончилось, особенно для России. Москва перестала быть столицей для десятков миллионов советских людей. Распад СССР, а по сути Российской империи, обернулся тем, что пребывавшие веками в составе России народы оказались вдруг оторванными от нее, получив независимость, за которую они не боролись, да еще и в границах придуманных большевиками советских республик. Во всех этих новоиспеченных странах мгновенно начался разгул национализма, этнократия и погромщина, в первую очередь направленная против русского населения, ставшего национальным меньшинством, оторванным от России.
В десятилетие правления Бориса Ельцина Москва потеряла свой духовный великодержавный облик. На Западе о ней стали писать, как о столице страны, где царит насилие, нищета, клептократия, бандитизм, проституция, где президент-алкаш бухает так, что не может выйти из самолета. А тем временем Запад громил братскую Сербию, а чеченские исламисты громили пьяную российскую армию. Помню страшную статью русского офицера Сергея Тютюнника «Война и водка». Помню и то, как Ельцин и Лебедь принимали в Кремле главарей чеченских головорезов – Масхадова и Удугова. Причем головорезов в прямом, а не в переносном смысле слова, чему свидетельствуют на века ужасающие кадры, которые мне пришлось, к сожалению, посмотреть.
Моим московским друзьям, видным представителям либеральной московской интеллигенции, от всей души приветствовавшим и демократию, и свободу, было порой просто стыдно. Они не могли понять, почему все их мечты и желания были обмануты столь ужасным образом. Я много времени проводил тогда в России и хорошо все это помню.
Неожиданно для всех вдруг появился Путин. Его посчитали преемником и продолжателем дела Ельцина. Хотя вторая, победоносная наконец, чеченская война быстро показала, что в дом пришел другой хозяин.
С тех пор прошло более двадцати лет. Москва очень изменилась. Безусловно, в лучшую сторону. Это вновь столица великой державы, уже не постсоветской, а по-настоящему новой России. Кое-какие черты все еще недалекого советского прошлого, конечно, ощущаются по сей день. Но больше всего поражает возвращение на круги своя. Будто как-то неожиданно для всех произошло возрождение великой, вечной Руси. Той, которая считала себя Третьим Римом. Той, которая мечтала об альтернативе западному строю, с его псевдопринципами и псевдоморалью.
Помню, как в 1993 году, когда на Смоленской площади горели баррикады, узнав во мне говорящего по-русски иностранца, ко мне подошла интеллигентная на вид женщина и спросила: «А вы за демократию или за народ?» Я тупо ответил ей что-то типа «так это же одно и то же». Потом я долго думал о почти зиновьевской сути ее вопроса, да так и не додумал. Но я уверен в одном: только в России, в Москве, учительница географии могла в разгар бунта задать французскому репортеру столь философский вопрос.
Сегодняшняя Москва – столица иного мира, метафорически мира этой учительницы, задающей западной культуре и цивилизации вопросы, на которые она не может сама дать внятного ответа по причине того, что эти вопросы ставят под сомнение сам смысл западного строя, в закостенелые догмы которого уже мало кто верит. И потому их постоянно повторяют всевозможные рупоры западной идеологии, не понимая, что тем самым лишают их наполненности и смысла.
В западной прессе часто пишут о том, что в России нет истинной демократии, но что Путина поддерживает подавляющее большинство граждан. А вот в западноевропейских странах, где царит истинная демократия, из года в год люди голосуют все неохотней. А те, кого избирают, в любом случае представляют меньшинство. Вот и получается, что в России народ без демократии, а в странах Евросоюза демократия без народа.
Москва XXI века – снова столица не только России, но и всех тех, кто мечтает об альтернативе западному ультралиберализму с его культом меньшинств, пропагандой нетрадиционных нравов, с его «новыми ценностями» и перевернутой этикой.
Москва не проповедует ничего особенного, она самой своей сутью противостоит потерявшему ориентир миропорядку.
