Александр Трубецкой
«Русская мысль» продолжает публикацию фрагментов воспоминаний кн. Александра Евгеньевича Трубецкого (1892–1968), любезно предоставленных его сыном кн. А. А. Трубецким.
Отступление 1915 года
Период, когда мы прибыли в полк, был очень тяжелый для России. Шло общее отступление. Не хватало снарядов для артиллерии, патронов для пулеметов и винтовок, да и самих винтовок недоставало, и пополнение в пехоту приходило без винтовок и должно было получать остававшееся от убитых и раненых. Такое положение не могло не сказываться на духе пехотных частей, и деморализация была немалая, а потому, когда было возможно сражаться, пехота не проявляла в должной степени стойкость.
Кавалерия была в другом положении. Она не несла таких потерь, и ее способности были удовлетворительны. В частности, у нас не было недостатка ни в винтовках, ни в патронах, а наша конная артиллерия имела снаряды. Для кавалерии период этот был деятельным и интересным.
При отходе войск на новые позиции естественно образовывались прорывы между корпусами. Задачей кавалерии было и прикрывать отступление, и разведка наступающего противника, и заполнение прорывов между пехотными частями.
Как я сказал уже, прибыли мы в полк в районе Западного Буга. В ближайшие же дни по приезде в полк [мы] выступили на позиции и заняли участок на берегу Буга. На нашем участке противник наступления не вел, и все было спокойно. Но наша артиллерия через наши головы обстреляла противника, и видны были далекие разрывы шрапнели.
Недолго мы оставались на этих, как и на других вслед за ними, позициях. Слышнее бывал в стороне артиллерийский гул. Пехота вынуждена была снова отступать, а мы получали приказание сниматься с позиции и получали новое назначение. Отступление наше шло на север, вдоль Буга.
Трубецкой
В это время очень скоро по нашему приезду в полку произошла смена командира нашего эскадрона. В.П. Словицкий получил производство в полковники и сдал эскадрон штабс-ротмистру Н.В. Попову, бывшему до того полковым адъютантом. Новым адъютантом стал поручик Г.П. Лайминг. Н.В. Попов оставался командиром эскадрона Его Высочества до конца войны. Он был более строгим и требовательным командиром, чем В.П. Словицкий, но он был строг и требователен и к себе самому, заботился о людях и вскоре заслужил общую любовь как младших офицеров эскадрона, так и солдат. Я его искренно полюбил и могу лишь быть ему благодарным за его отношение ко мне. Впоследствии в Гражданской войне на Юге России мы вместе служили и одно время я был под его начальством. Н.В. Попов был начальником учебной команды Сводно-гвардейского кавалерийского полка, а я был одним из его помощников. После эвакуации Крыма мы расстались с ним на рейде Константинополя и лишь в 1952 году в Брюсселе дал Бог снова с ним встретиться – к большой моей и, конечно, общей радости.
Вернусь, однако, к описываемому периоду. Отходили мы к северу, все время недалеко держась от Буга в направлении на Брест-Литовск. Постоянно ходил в разъезды, иногда разведывательным эскадроном. Занимали сторожевое охранение – и снова и снова отходили, получая новые задания. На наших участках ни разу не было давления противника и боев.
Мы были в районе Брест-Литовска, когда его эвакуировали. Слышны были взрывы и пальба, видно было огромное зарево, да и самое пламя от пожара Бреста. Тяжелое это было зрелище.
От Бреста мы отошли в Пинские леса и болота. Не помню: до или после Бреста у Георгия Осоргина под Вульковской – Ланской было боевое столкновение в пешем строю, за которое он получил Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Осоргин был со спешенным взводом и сошелся с пехотой противника на такое расстояние, что слышал даже команду немецкого офицера: «Feuer!» [«Огонь!»]. В этом бою приняли участие и лейб-гусары под командой Орлова, который за это как старший получил Георгиевское оружие (а Осоргин лишь Владимира).
В пинских болотах было и мое боевое крещение. Хороших дорог в этой местности почти не было. Через болотистые леса проходили редкие дороги, иногда тропы с гатями из деревьев и хвороста. Наша роль заключалась в наблюдении за этими дорогами и защите их в случае наступления по ним немецких частей. Крупных боевых операций в таких местах быть не могло.
Населению было приказано покидать свои деревни, которые сжигались с нашим отступлением. Приходилось быть свидетелями душераздирающих сцен, когда крестьяне прощались со своими родными избами и уходили в полную неизвестность. Спрашивали нас, есть ли там, куда их отправляли, леса и болота. Они и с последними так свыклись, что тосковали бы без них. А покидаемые ими деревни Полесья были на редкость непривлекательны, бедны и грязны. <…>
Вскоре я получил свой первый отпуск с фронта в Москву. По дороге на станции Гомель поезд вечером должен был иметь довольно долгую остановку. В одной шинели я вышел в вокзальный буфет. Ничего, конечно, особенного гомельский вокзал из себя не представлял, но после жизни в землянках, грязных хатах и т.д., со свечами, в лучшем случае с керосиновыми лампами – освещенный вокзал мне показался настолько приятным и уютным, что я засиделся, а выйдя на платформу, увидал красный огонь отходящего поезда – со всеми моими вещами. Без шашки я не мог даже идти в город в гостиницу. А следующего поезда надо было ждать до утра. Обратился к коменданту вокзала. Он послал служебную телеграмму на следующую узловую станцию и отвел мне удобное отделение в санитарном вагоне, где я отлично выспался.
На следующее утро продолжил свой путь и на узловой станции получил в жандармском отделении все свои вещи. Но благодаря мнимому уюту гомельского вокзала я на половину суток опоздал с приездом в Москву – в настоящий семейный уют.
Возвращение из отпуска в полк
По моем возвращении из отпуска в полк последний уже не стоял на [прежней] позиции, но где-то поблизости, а 24 ноября нас отвели в тыл в Кожан-Городок. Конечно, проводились строевые занятия. Прибыло пополнение с маршевым эскадроном. В наш эскадрон прибыл новый офицер – прапорщик Стефанович, произведенный (нрзб) из Николаевского кавалерийского училища. Наш же выпуск еще до моего отъезда в отпуск был произведен в корнеты. Теперь я уж был не самым младшим в нашем эскадроне.
Не помню точно когда (кажется, еще в Пинских болотах) прибыл в полк и в наш эскадрон вольноопределяющийся A.Н. Чебышев. Он тоже жил с нами в офицерской квартире, и все мы его полюбили и подружились с ним. Он уже успел кончить Александровский лицей и служил чиновником в Сенате, но был мобилизован и вот вольноопределяющимся прибыл к нам. Недолго, всего несколько месяцев, он прослужил у нас. По протекции его влиятельных родственников личным указом государя императора Чебышев был откомандирован для возвращения на свою службу в Сенат. Сам он, по-видимому, тоже ничего против этого не имел, так как в Петрограде у него была невеста – сестра нашего офицера Бориса Мещерского. Впоследствии, после эвакуации из Крыма, в Турции мне пришлось жить по соседству с Чебышевыми на Принцевых островах, и наша дружба продолжалась как с ним, так и с его очаровательной женой. И за последние годы опять несколько раз мы хорошо повидались – как в Брюсселе, так и в Париже.
Но я отвлекся от темы и от нашего стояния в Кожан-Городке. Место было непривлекательное: жидовское местечко – да и осеннее время тоже мало способствовало [каким-то] иным развлечениям, [кроме] как загулам. Да, за этот период немало было нами выпито. Гуляли и в полковом собрании, и по эскадронам.
Осенью следовали один за другим эскадронные праздники, на которые, конечно, собирались все офицеры полка. Эскадронные праздники начинались с церковной службы, молебна и церковного парада. Затем конно-гренадеры – соответственно эскадронам – имели праздничный обед, всяческое угощение, а офицеры собирались или в общее собрание или в расположении празднующего эскадрона, в зависимости от помещения. Обычно обед затягивался, сидели и до ужина, и до позднего вечера.
Что касается солдатского угощения, то помню, как в нашем эскадроне был конно-гренадер Чекрышкин – специалист-колбасник. За неделю до праздника он был освобожден от строевой службы и всяких нарядов и с помощниками всецело занялся изготовлением всяких снедей в великом разнообразии и изобилии – как для конно-гренадер, так и для господ.
Офицерские застолья
Я уже выше упомянул, что в полку у нас умели хорошо выпить и повеселиться. Был традиционный ритуал и порядок – как и кому подносить чарочку и с какими песнями. Особенностью нашего полка были застольные песни, исполнявшиеся самими офицерами (чего не было в других полках дивизии). Кроме того, в собрание в таких случаях вызывался хор песенников и хор трубачей – последний у нас был лучшим в дивизии. Песни же, исполняемые самими господами, вносили особенное оживление. Командир полка провозглашал чарочку за Государя Императора и за Шефа Наследника. Затем младшие корнеты подносили чарочку командиру полка. Подносили чарочку и всем полковникам. Затем следовали чарочки по чинам:
Нам без ротмистра не пьется
И вино не веселит.
Без него нам не поется,
И бокал пустой стоит.
Все ротмистры вставали и осушали чарочки. Затем – штабс-ротмистры и поручики.
Когда же дело доходило до корнетов, то раздавалась команда: «Корнеты, на линию!» Все корнеты выстраивались, держа по два полных стакана вина. Старший корнет в строго установленном порядке подавал команды этой выпивке по разделениям. Если старший или иной корнет ошибался или действовал неотчетливо, то их старшие исправляли и цукали. По осушении второго шкалика старший корнет командовал: «Налево! Шагом марш!» – и под общее пение («Люблю, люблю, любить буду») корнеты, маршируя вокруг стола, расходились по своим местам. Не забывались и врачи, и ветеринары, и классные чины («Классные чины, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!»)
Кончался обед, но не вино, и тут начиналась всякая импровизация в подношении индивидуальных шкаликов по старшинству, под все новые и новые песни («В нашем садочке»). Или, к примеру: «А не выпить, что ли, за здоровье Коли?»; «Был адъютант Саша, а теперь брат Гаша»; или просто: «Петерсен, Петерсен, выпей с нами, душечка»; «Выпей, подбодрись, дорогой Борис!» И т.д., и т.д. – всего не перечислишь.
И когда уж решительно за всех выпили индивидуально, то на левом фланге стола запевали: «Все ли мы в добром здоровье?» (дважды). Правый фланг отвечал: «Слава Богу, слава Богу!» Левый фланг: «Нельзя ли нам с вами выпить?» (дважды). Правый фланг: «Можно, можно, даже должно» (тоже дважды). Потом то же сначала запевал правый фланг и отвечал левый. Все вставали и осушали шкалики.
Когда в собрании бывали песенники или хор трубачей, то, конечно, не забывали и их. Их тоже поили вином и за заказанные господами песни давали им деньги. Особенно хор трубачей зарабатывал на таких загулах немало.
При всех этих изобильных излияниях не было и не могло быть допущено никакой распущенности и безобразия. Дисциплина строго соблюдалась. Иные, в особенности молодые, иногда тихо «угасали» и засыпали где-нибудь в соседней комнате. Спали по-хорошему. «Пей, друзья, покуда пьется, горе жизни забывай. В Петергофе так ведется: пей, ума не пропивай!»
Однажды во время такого загула в Кожан-Городке, когда начальник дивизии генерал Эрдели был с нами и сам основательно загулял, неожиданно приехал вновь назначенный наш командир полка [П.П.] Гротен и явился тут же к начальнику дивизии. Прежний командир генерал Дабич сам был большой любитель выпить и посидеть с господами. Новый же командир терпеть не мог вина. «Ах, уж это проклятое винище! И кто это только его выдумал?» Конечно, он бывал на официальных торжествах и приглашался на все эскадронные праздники, но ограничивался лишь тостом за Государя и Шефа и выпивал командирскую чарочку – но и только. И по окончании официальной части он всегда нас покидал.
В строевом отношении он был блестящим командиром и был грозен как для командиров эскадронов, так и для младших офицеров, в частности для дежурных по полку офицеров. Помнится (это было уже не в Кожан-Городке), мне раз пришлось на церковном параде командовать взводом. Подходя для рапорта к нему с шашкой «под высь», я растерялся перед строгим командиром и начал рапортовать, не опустив шашки. Командир перед всем строем скомандовал мне: «Отставить!» Пришлось вернуться перед строем и начинать сначала. Как мне было стыдно перед моими конно-гренадерами!
Но полковник (а потом генерал) Гротен, строгий к другим, был строг и к себе. Он полюбил полк, и полк полюбил его. И теперь в эмиграции мы продолжаем его любить и ценить.
Рождество 1915 года мы встретили в Кожан-Городке. Перед Рождеством полк говел и причащался в местной церкви у нашего полкового священника отца Виктора Малаховского. Говели по очереди эскадрон за эскадроном. Исповедь была общая.
1916
С 13 февраля до 10 марта 1916 года полк был переведен на другие позиции в районе Хайна, Любичи, Кутыни, Новоселье, а в середине марта дивизия [была] переброшена в тыл Северного фронта в район Режицы под Люцином. <…>
О пребывании в районе Люцина у меня сохранились наилучшие воспоминания. Была весна, начиналось лето. Мы были в тылу и на отдыхе. Конечно, производились строевые занятия, но и свободного времени на спорт, проездки верхом, а иногда [и] на загулы было достаточно. В районе нашего эскадрона – фольварка Батыри – был организован concours hippique. Организовывал [его] наш командир Н.В. Попов. В concours’е участвовали все желающие молодые офицеры всех эскадронов. Я скакал на двух лошадях: на казенном коне «Нахал», на котором ездил постоянно, и на коне Геништы «Кипр». Мой «Нахал» несколько раз закинулся перед препятствиями и был отставлен от продолжения. Зато на «Кипре» я хорошо прошел все препятствия и получил 2-й приз – жетон от полкового общества конного спорта. Первый приз получил Виланд 2-й, третий – Телесницкий, четвертый – Гон (все мы четверо – одного выпуска).
За это время мы с Геништой дважды ездили в расположение драгунского полка в фольварке «Иснавда» к хорошенькой польской помещице. Этот фольварк я облюбовал за свое дивизионное квартирьерство.
В Люцине был как-то устроен благотворительный вечер, на котором были офицеры всей дивизии и местное общество, главным образом помещики. Была там и полька из Иснавды.
7 мая весь гвардейский отряд был переброшен в близкий тыл фронта района Молодечно. Там предполагались крупные бои и прорыв немецкого фронта. Кавалерия готовилась для рейда в тыл противнику в случае удачного прорыва.
Трубецкой перед портретом отца
В этом районе мы справляли наш полковой праздник. На праздник приехали старые конногренадеры, генерал Ватаци и полковник [К.Н.] Скуратов из Александрийского гусарского полка, в котором был помощником командира полка по строевой части, а фактически большей частью командовал полком.
Естественно, что в день праздника загуляли основательно – с обеда и до вечера. И вдруг вечером из штаба дивизии пришло приказание выступить с началом темноты и сделать ночной переход на другую стоянку. Немедленно загул прекратился, и все мы выступили в строю. Лишь один Алеша Брусилов сделал переход в бричке, т.к. ему было «нехорошо». Говорили, что кавалерию готовили к рейду. Всем нам были выданы карты района в тылу у противника, и эти карты мы должны были изучить так, чтобы знать местность наизусть и без карты.
Но прорыв был сделан не в районе Молодечно, а на Южном фронте Брусилова. Туда стали направлять резервы для развития успеха. И нас перебросили в район Ровно.
