Избранные черты к портрету Джулиана Барнса
Максим Замшев
Когда говорят о России и Англии, всегда указывают на некое многовековое геополитическое противостояние. Оставим политику политикам. В литературе все обстоит не совсем так. И сколько бы не твердили доморощенные славянофилы-неофиты о засилье англосаксонского в ущерб отечественному, это касается разве только книжного рынка, но никак не самой литературы.
Джулиан Барнс в этом году отметил 75-летие. В Англии он был уже маститым автором, когда переводы его романов буквально влюбили в себя отечественного читателя и продолжают влюблять новые и новые поколения интеллектуалов. Его творчество обширно. Полагаю, для каждого русского любителя словесности он особый, сокровенный автор: каждый подмечает в нем то, что ему близко. Корпус его текстов – глыба особой породы, каждое вкрапление романов-минералов помогает человеку что-то переосмыслить, более того, они отражают свет в зависимости от угла зрения. Когда я думаю о нем, поневоле представляю себя в московском музее минералов Ферсмана, где однородное множество делится на сотни причудливых единиц. Барнс отмечал в интервью Льву Данилкину, что его отличает любовь к словам. В этой любви, добавим мы, он заставляет нас обожать его слова, фанатично вслушиваться в них.
За что я люблю Барнса? У него не найдешь ни одной фразы, что выдала бы в нем что-то чуть не настоящее.
Тематика его романов разнообразна иногда почти до абсурда. Только издатель выберет для него нишу, он моментально перескакивает в другую и в итоге заполняет почти все существующие.
Первый роман Барнса «Метроленд» – о поколении европейских бунтарей 60-х. Это пронзительная вещь, и теперь, спустя столько лет, она обретает новую актуальность. Мне из этого текста больше всего заполнились не протесты, а лирическая история, описанная во всем целомудрии юности, но при этом детально, тонко, со знанием психологии. Противоречие между мещанской жизнью взрослых и мечтами юности уловлена Барнсом тонко, оно действует, разумеется, не только в английских реалиях, оно интернационально. Барнс добавляет в эту тему нотки парфюмерной почти ностальгии, показывая, что люди всегда меняются с возрастом одинаково, и бунтари старики так же смешны, как юные консерваторы. Об этом романе приятно вспоминать, потому что в нем через слово, через художество смягчается тема бунта – он объясняется не через политические спекуляции, а через характеры юных героев.
Потрясающим откровением стал для меня роман «Глядя на солнце». Особенно, когда на первых страницах автор описывает возможность для пилотов самолетов встретить один и тот же рассвет дважды. В этом весь Барнс, в этом его главная литературная стратегия – невозможность возможного. А чего стоит удивление героини оттого, что во время правления Мао Цзэдуна китайцы не могли побывать в другом конце страны, поскольку отпуск у них был не больше двух дней. В этих наблюдениях кроется очарование текста, они западают в память, они заставляют оценивать жизнь по ним, а не по обычному чередованию дней и ночей.
Конечно, только появившись в русском переводе, всех потрясла его дилогия «Как все было» и «Любовь и так далее». Два романа с почти зеркальной композицией, где любовный треугольник постоянно меняет вершину. В этих текстах мало что происходит во внешнем мире, все сосредоточено на том, что творится внутри героев. Барнс ни в одном своем слове не моралист, но в этой истории, где любовь побеждает брак, а потом, словно потратив на это все силы, рассыпается, много простора для того, чтобы взвесить, что такое на самом деле грех и как предстоит его искупать. Меня завораживало в этих романах, как автор меняет настрой авторской симпатии. Его персонажи – не застывшие, не соответствуют классике с антагонистами и протагонистами, они меняют обличья, из несчастных и вызывающих сострадание становятся счастливыми, но вызывающими омерзение, некоторые их поступки побуждают к удивлению своей дерзостью, а иные пугают заурядностью и бессмысленностью. Так, уводящий у своего друга Стюарта жену обаятельный Оливер явно превосходит в читательских оценках того, чье доверие он так вероломно обманул. Но это только в первой части «Как все было», а вот во второй, действие которой происходит спустя десять лет, Оливер, так и не обретший способности соответствовать женщине, которую он любил, и всем своим поведением подтверждающий ошибочность его выбора, не приводит нас к сопереживанию. Герои меняются местами, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется только в арифметике. В жизни все не так. А там, где не так, всегда интересно Джулиану Барнсу.
Когда я бываю в Париже и захожу в Лувр, обязательно подхожу к картине Жерико «Плот “Медузы”». Конечно, она, а особенно события, что на ней изображены, сами по себе знаменательны. Оторопь берет, когда узнаешь, что в просвещенном XIX веке европейцы могли убивать друг друга из-за провианта на плоту, куда перешли после крушения корабля «Медуза». Но меня к этой картине всегда подводит Джулиан Барнс. Дело в том, что одна из частей его романа «История мира в 10 1/2 главах» посвящена тому, как Жерико работал над этим монументальным полотном. Не знаю, читал ли я что-нибудь более точное о сути творчества! Барнс последовательно рассматривает желание художника изобразить описанное в документах, в воспоминаниях очевидцах и ведет его к тому, что натурализм почти всегда обречен на провал. Условность и вымысел – вот основные помощники творца. Барнс напрочь опровергает тезис: пишите о том, что знаете, и выводит новый постулат: пишите то, как видите, как представляете и верьте в собственную художественную правоту, а не в правдивость детали.
Барнс много пишет о реальных людях, вкрапливает в сюжет реальные истории, особенно в последние годы. Дело для английского писателя привычное. Достаточно вспомнить популярного в России Питера Акройда. Но вот выбор Джулиана Барнса весьма эксклюзивен и головокружительно смел. Кто бы еще решился сделать главным героем в детективной истории самого Артура Конан Дойля! Роман «Артур и Джордж» – одно из самых увлекательных произведений английской литературы, причем детектив здесь основан на реальных событиях и следует им точно, при этом точность никак не мешает динамичности. Реальный Конан Дойль мало чем был похож на доктора Ватсона, и жизнь его полна всего, что испытывал развитый человек в викторианской Англии. И каким мужеством и волей надо обладать, чтобы создать в текстах ее столь универсальный образ, что она интересна всем последующим поколениям! Думаю, образы Барнса ждет такая же счастливая судьба.
В заключение расскажу о тех творческих потрясениях, которые я испытал, знакомясь с романами Барнса «Дикобраз» и «Шум времени». В «Дикобразе» главный герой – Тодор Живков, бессменный лидер социалистической Болгарии, выписанный в период ожидания суда, выписанный выпукло и с неожиданной для англичанина симпатией, а во втором – Дмитрий Шостакович. Когда читаешь, возникают вопросы: откуда он все это знает, как тонко чувствует то, что зарождалось далеко от него и должно быть по определению чуждо?
Но потому люди и восхищаются многие столетия таким бессмысленным занятием, как литература, что ответы на эти вопросы носят риторический характер.
