На 2024 год пришлись 100-летние юбилеи многих писателей, чьи судьбы переплелись с войной
В своем творчестве писатели-фронтовики стремились осмыслить собственный опыт Великой Отечественной войны, ставшей главным событием их жизни, показать ее максимально правдиво, без излишнего приукрашивания и пафоса, передать не только ее героизм, но и жестокость и трагизм через судьбы простых людей.
С любезного позволения редакции «Литературной газеты» представляем вниманию читателей фрагменты статей, посвященных 100-летию писателей, прошедших войну.
Борис Васильев
Так, как писал Борис Васильев (1924–2013), теперь уже не пишет никто. И дело здесь не в каком-то его особом стилистическом умении. Пожалуй, и о стиле как о чем-то отдельном в творческом облике писателя говорить не имеет смысла. Просто он выбирал слова для выражения того, что считал необходимым донести до других. Думаю, что главное внутреннее правило, которому следовал Васильев, заключалось в том, чтобы избежать лишнего, того, что может помешать читателю дойти до сути, даже если это лишнее красиво или по крайней мере словесно занимательно.
Внешняя красота – не задача литературы, по Борису Васильеву. Цель текста – создание на живых примерах системы нравственных ориентиров. Именно поэтому подлинный отклик в сердцах читающей публики он нашел тогда, когда в обществе, уставшем от культа силы и собранности, без которого нельзя было перенести тяготы войны и послевоенного восстановления, появилась острая нужда в другой системе ценностей. И Васильев, терпеливо ждавший того, чтоб его услышали, по крупицам собирал из себя писателя, строил себя сам, поскольку, не выстроив себя, невозможно показать это другим. Этого, кстати, не понимали многие советские либералы, что послужило одной из главных причин их духовного краха.
Сейчас сложно представить, что Борис Васильев зарабатывал себе на жизнь текстами для КВН, для киножурналов. Но так было. А его первая пьеса «Танкисты», из которой впоследствии вырос сценарий знаменитого фильма «Офицеры», была запрещена советской военной цензурой. Но он не сдавался. Он, кадровый офицер, фронтовик, знал, что, свернув с выбранного пути, никогда не дойдешь до конца. А литературная судьба – это путь до конца. Иначе никак…
«А зори здесь тихие…» В чем секрет успеха этой повести? Я позволю себе предположить, что всех потрясло в ней. Автором, возможно, впервые в советской литературе были показаны на войне не супергерои, а простые, слабые, не очень умелые с военной точки зрения девушки с полным набором женских слабостей, немного даже беззащитные. Но они яростно и самозабвенно противостоят фашистам и, хоть и погибают все до единой, остаются непобежденными. Война Бориса Васильева – это не война эпическая и не война «лейтенантской прозы». Это война простых людей, оказавшихся в невыносимых обстоятельствах, но нашедших в себе ресурс справиться со своими страхами, со своим малодушием и остаться верным воинскому и человеческому долгу, но при этом выкорчевать из души ростки перманентной ненависти.
Эта же художественная линия продолжилась и в книге «В списках не значился», своеобразной кодой которой является эпизод, когда главный герой, лейтенант Плужников, не стреляет в безоружного немца, зная, что, уйдя, он наверняка выдаст места его схрона.
И в той, и в другой повести нет так психологически оправданного, но нереалистичного хеппи-энда. Это, кстати, тоже одно из несгибаемых и неоспоримых убеждений Бориса Васильева. Сюжет должен развиваться не по законам литературы, не по законам читательских потребностей, а только согласуясь с правдой. Известно, что литературное начальство очень просило его оставить в живых хотя бы одну девушку из «А зори здесь тихие», но он отстоял свой замысел. Победа не в том, чтоб выжить. Победа в том, чтобы не сдаться. Такой трагизм не фатален. И в нем, как это ни парадоксально, звучит куда больше надежды, чем в искусственно оптимистических финалах.
Эту же задачу он ставил в одном из лучших и самых щемящих своих произведений – «Завтра была война». Помню, как, будучи в возрасте васильевских героев, я смотрел в театре им. Маяковского спектакль по этой повести. Это был 1988 год. Общество кипело и еще не чуяло, чем пахнет его пар. Вспоминаю, как выступали слезы на глазах и кулаки сжимались от несправедливости.
Борис Васильев жил с убежденностью: искусство – мощнейший фактор в борьбе с ложью. Его воздействие сильнее любых деклараций. С его помощью можно сопротивляться злу не менее результативно, чем с помощью оружия.
Максим Замшев, писатель, публицист, главный редактор «Литературной газеты»
Юрий Бондарев
Юрий Бондарев (1924–2020) как один из представителей «лейтенантской прозы» состоялся в годы хрущевской оттепели, находясь в одной шеренге с Григорием Баклановым, Константином Воробьевым, Василем Быковым, Виктором Курочкиным. Ему, как и другим писателям-фронтовикам, удалось вплавить вечную тему взросления в жестокие будни войны, вплести в суровый канат прозы цвета хаки светлые нити юношеских мечтаний о любви, правде, смысле жизни и справедливости, взвесить личность юного героя на весах жизни и смерти. В повестях «Юность командиров», «Последние залпы», «Горячий снег» Бондарев проявил себя как настоящий художник, способный задеть неизменно откликающиеся на то, что можно назвать военной романтикой, струны в душе читателя. Молодые офицеры Виктора Некрасова, Юрия Бондарева, Григория Бакланова, Владимира Богомолова стали едва ли не самыми чистыми и искренними, не заляпанными идеологией и прочими издержками соцреализма героями в русской советской прозе. Их родила жестокая, но своя (ее не выбирают) мать-война. Этой правды и этой матери у Юрия Бондарева – офицера, фронтовика, героя (две медали «За отвагу) – никто не отнимет…
Когда Бондареву на дачу звонили вечером, жена часто отвечала, что он вышел из дома «посмотреть на звезды». Отойдя от литературной суеты, писатель обрел гармонию в малом. И умер в библейском (96 лет) возрасте.
Юрий Козлов, писатель, публицист
Юлия Друнина
При воспоминании о Юлии Друниной (1924–1991) первое, что крупно и рельефно выступает из памяти, – это ее характер. Энергия готовности к немедленному действию, поступку, что вообще характерно для фронтового поколения. Как сказано в ее стихотворении: «Точка отсчета – солдатская дружба».
Творчество Друниной можно без преувеличения назвать поэзией человеческого достоинства. В ее стихах нет зазора между автором и лирическим героем, между лирическим признанием и реальной жизнью. И тогда стихи становятся поступком. Перечитаем знаменитое, навсегда вписанное в русскую поэзию четверостишие Ю. Друниной:
Я только раз видала рукопашный.
Раз – наяву. И сотни раз – во сне…
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
1943 г.
Здесь все – правда, все – о себе. Даже дата под стихотворением – 1943 год – есть факт не только биографии, но и поэзии.
Друнина всегда знала, чего хотела. При всей романтичности характера, так естественно совпавшего с энтузиазмом ее ровесников, еще в 30-е годы собиравшихся сбежать в Испанию, чтобы там бороться с фашизмом, она не совершала необдуманных шагов. Ее порыв непременно соотносился с точным осознанием намеченной цели. Приняв решение, она уже не отступала. Так, московская школьница, выросшая в интеллигентной учительской семье, она, отринув все уговоры (и слезы) родителей, ушла в 1942 году из десятого класса на фронт. Ушла в самое пекло войны, в самый неспокойный род войск – в пехоту:
…Школьным вечером,
Хмурым летом,
Бросив книги и карандаш,
Встала девочка с парты этой
И шагнула в сырой блиндаж.
«Подстриженная “под мальчишку”, // Была похожа я на всех», – вспомнит она через годы. Ей предстояло пройти огненные версты батальонным санинструктором, санинструктором в самоходном полку… Будут два тяжелых ранения. В первый раз осколок прошел в двух миллиметрах от сонной артерии. Еще бы миг – и все могло окончиться фанерной звездой над затерявшимся на полях сражений обелиском. Но после санбатов эта тоненькая девочка с глазами кинозвезды, так похожая на Любовь Орлову, вновь ушла добровольцем на фронт.
Юлия Друнина была награждена ни много ни мало орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Фронтовики знают, каков вес этих двух наград на войне, не каждый мужчина удостаивался таких наград. Лишь после второго ранения, в конце 1944 года, Друнину окончательно демобилизовали. Хотя демобилизованной из солдатской юности она никогда себя не считала. Как невозможно уйти в запас из личной судьбы: Я порою себя ощущаю связной // Между теми, кто жив // И кто отнят войной…
Геннадий Красников, поэт, публицист
Владимир Бушин
Кто-то Бушина любил, кто-то ненавидел, но побаивались и те и другие, стать объектом его критики было страшновато. Владимир Сергеевич яростно восстанавливал справедливость, боролся с фальсификацией истории СССР, в выражениях не стеснялся. Умер в 95, во сне. Говорят, так уходят праведники.
Владимир Бушин (1924–2019) окончил школу в 1941-м, прошел почти всю войну, завершив боевой путь в Маньчжурии. В Литинститут поступил в 1946-м, его сокурсники – Юлия Друнина, Эдуард Асадов, Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Евгений Винокуров, Григорий Поженян, Владимир Солоухин… В ВКП(б) вступил на фронте, остался до конца верен партии.
В 2019-м мы говорили с Владимиром Сергеевичем по телефону незадолго до 9 Мая, он получил приглашение на Парад Победы и, отпустив пару колкостей о задрапированном Мавзолее, сообщил, что пойдет на Красную площадь со знаменем СССР. Это была его традиция идти с красным знаменем, в верхнем левом углу которого серп и молот: «Это мое знамя, никакого другого для меня не существует».
Лично познакомиться с Бушиным довелось в 2013-м, Владимиру Сергеевичу было 89. Пришел к нему домой, чтобы взять интервью, но первый вопрос, прямо на пороге, адресовался интервьюирующему:
– А зачем вы, собственно, пришли? Можно ведь было по электронной почте обменяться вопросами-ответами?
– А вы пользуетесь компьютером?
– Естественно, – ответил Бушин сухо.
С тех пор мы в основном и общались по электронной почте, можно сказать, приятельствовали, иногда он хвалил за какую-то статью, иногда ругал. Не без ехидства, но в общем-то доброжелательно. Четко, в нужном объеме и оговоренные сроки Бушин писал по заказу редакции – о Симонове, Друниной, Годенко… Легко соглашался на сокращения – сам немало проработал редактором и на собственном опыте знал, что больше всех правке сопротивляются графоманы.
А на первом, очном интервью он поразил блестящей реакцией и феноменальной памятью. Сидел под книжными стеллажами, а когда цитировал кого-то по памяти, указывал ладонью куда-то в сторону книжных рядов – как будто подключался к первоисточникам телепатически.
Доставалось от Владимира Сергеевича всем, и живущим, и почившим, вне зависимости от лагеря, мировоззрения.
Мишенью хлесткой, остроумной критики Бушина становились либералы, консерваторы, коммунисты, почвенники. Он стал одним из самых ярких публицистов, отстаивающих идею несправедливости развала СССР.
Олег Пухнавцев, журналист
Николай Панченко
Земляк знаменитых К. Циолковского, А. Чижевского, П. Филонова, уроженец Калуги, Николай Панченко (1924–2005) в 18 лет ушел на фронт. Служил в пехоте, затем, будучи младшим авиаспециалистом, обслуживал аэродромы в составе 242-го авиаполка 321-й авиадивизии на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских фронтах. Был дважды контужен и тяжело ранен. На фронте вступил в партию. Биография как у большинства его ровесников. Разве что при всей его внешней фактурности – рослого молодца-красавца (словно монументальный Александр Невский с картин Павла Корина) – в нем и в его стихах меньше советской романтики. Хотя с оглядкой на прошлое поэт все-таки внесет в свой словарь несколько возвышенный слог: «Шли безусые рыцари // сквозь дожди и снега // и с открытой позиции // разбивали врага».
Свойственная русской философии антиномичность, вечное «грешу – каюсь» (по Флоренскому: истина всегда антиномична) – характерная черта многих стихов Панченко (да и всей его жизни). Вот стихотворение, состоящее из одних противоречий:
Я в детстве любил воевать –
А в юности был невоинственный:
Мне слышался голос таинственный.
Он мне не велел воевать.
Но юность пришлась на войну.
И я воевал – что поделаешь? –
И я убивал – что поделаешь? –
Как гвозди в песок забивал.
Откуда вдруг этот «голос таинственный»?.. Не тот ли это удерживающий голос, который когда-то слышал Сократ? Не он ли продиктует поэту одно из самых знаменитых его стихотворений – «Балладу о расстрелянном сердце» (1944), единственное в своем роде во всей военной поэзии? Словно исповедуясь, поэт признается, говоря о врагах и о себе:
На них кресты
и тень Христа,
на мне – ни Бога, ни креста:
– Убей его! –
И убиваю,
хожу, подковами звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
Не об этой ли неизбежной цене войны предупреждает «таинственный голос»?
На исходе жизни, в пору разочарований иными прошлыми идеалами, в годы поиска и обретения новых, теперь уже вечных духовных опор и смыслов, душа все чаще просила сокровенных слов: «Утишь мою, Господи, злобу, / Она не бывает права».
Тема войны становилась все трагичнее. В стихотворении с символическим названием «Родине» Панченко, не любивший высоких слов, униженный так называемыми святыми девяностыми, по праву старого солдата задается вопросом о том, какое будущее и какая страна останутся детям и внукам:
Я был с тобою и – тобой! –
Опорной твердью голубой,
Что вдруг опоры
не находит…
Ужель из памяти уходит
Последний бой,
Как первый бой?
Мы не дали тебя убить –
Сердец беспримесная плавка.
А кто не даст тебя пропить,
Проспать,
Продать из-под прилавка?!
В стихотворении «Молитва» он напишет:
Не пророк, не иудей,
Не работал под мессию.
Господи!
Спаси людей
И особенно Россию…
Когда я в последний раз позвонил поэту, чтобы поблагодарить за присланные книги и стихи для военной антологии к 65-летию Победы, мне ответили, что Николая Васильевича нет дома: «Он ушел кормить птиц…» Вскоре его не стало. В моем телефонном справочнике возле его имени навсегда осталась запись: «Ушел кормить птиц».
Геннадий Красников, поэт, публицист
Константин Левин
Сергей Наровчатов отмечал: «Наше поколение не выдвинуло великого поэта, оно само по себе – все вместе – выдающийся поэт с поразительной биографией. И у нас есть свои герои, свои мученики, свои святые».
В полной мере эта чеканная формула относится и к творчеству Константина Левина (1924–1984). Писать об этом поэте непросто. Все как будто заслоняет его биография и одно знаменитое стихотворение, определившее его литературную судьбу…
Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.
Она выламывалась жерлами,
Но мы не верили ей дружно
Всеми обугленными нервами
В натруженных руках медслужбы.
За нас молились леди Англии
И маркитантки полковые.
Нас интервьюировали б ангелы,
Когда бы были таковые.
Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере – брому.
А те из нас, что были мертвыми –
Земле, и никому другому.
Тут все еще ползут, минируют
И принимают контрудары.
А там – уже иллюминируют,
Набрасывают мемуары…
И там, вдали от зоны гибельной,
Циклюют и вощат паркеты,
Большой театр квадригой вздыбленной
Следит салютную ракету.
А там по мановенью файеров
Взлетают стаи лепешинских,
И фары плавят плечи фрайеров
И шубки дамские в пушинках.
Бойцы лежат. Им льет регалии
Монетный двор порой ночною.
Но пулеметы обрыгали их
Блевотиною разрывною!
Но тех, кто получил полсажени,
Кого отпели суховеи,
Не надо путать с персонажами
Ремарка и Хемингуэя.
Один из них, случайно выживший,
В Москву осеннюю приехал.
Он по бульвару брел, как выпивший,
И средь живых прошел, как эхо.
Кому-то он мешал в троллейбусе
Искусственной ногой своею.
Сквозь эти мелкие нелепости
Он приближался к Мавзолею.
Он вспомнил холмики размытые,
Куски фанеры по дорогам,
Глаза солдат, навек открытые,
Спокойным светятся упреком.
На них пилоты с неба рушатся,
Крестами в тучах застревают…
Но не оскудевает мужество,
Как небо не устаревает.
И знал солдат, равны для Родины
Те, что заглотаны войною,
И те, что тут лежат, схоронены
В самой стене и под стеною.
Нужна была немалая смелость, чтобы рассказать столь обжигающую правду о войне (тем более что стихи написаны 22-летним поэтом в 1946 году).
Главные события в жизни Левина относятся к его фронтовой молодости. После военного училища он командовал взводом сорокапятимиллиметровых противотанковых пушек, прямой наводкой бивших по немецким «Тиграм» и «Фердинандам» со смертельно короткой дистанции. Выжить в такой артиллерии шансов было немного.
Левин был награжден орденами Отечественной войны I и II степеней, в 20 лет стал инвалидом, получив ранения в голову, затем, у румынской деревни, разрывом мины ему оторвало ногу. Как напишет командир в справке о нем: «Тов. Левин за время прохождения службы в дивизионе показал себя исключительно бесстрашным офицером».
В 1945-м артиллерийский офицер становится студентом Литинститута. Как вспоминал Константин Ваншенкин: «…поражали его стихи – молодым мастерством, ранней зрелостью… Его поэму “Нас хоронила артиллерия” завороженно бормотали на каждом шагу».
Эти стихи, которые он не раз читал на литературных вечерах, вскоре пошлют первый звоночек его судьбе. Левин будет исключен из института «за эстетско-упадническую направленность поэтических работ». Сыграют свою роль и другие его стихи («Реквием Валентину Степанову», памяти погибшего сослуживца, «Мы непростительно стареем…»), и независимый характер.
Потом будет мучительно долгое восстановление и уничтожающе-унизительная защита дипломной работы. Положительные рецензии написали Ярослав Смеляков, Константин Симонов. «Но даже эти два отзыва, – вспоминает Вл. Корнилов (а Симонов в тот год был председателем государственной экзаменационной комиссии), – с трудом преодолели упорство литинститутского начальства, и Косте за дипломную работу еле-еле натянули тройку… Казалось бы, ерунда, кому это нужно. Но ведь с другой стороны – тройку как бы за все, что написал в жизни, что сделал, – и за войну тоже».
Так год драматичного окончания института навсегда подвел черту в жизни Левина между фронтовой молодостью, между ожиданием серьезного литературного будущего и неожиданным для всех знавших поэта отказом от многообещающего пути.
Друзья Левина пытались найти разгадку его самоотлучения от поэзии. Думаю, дело в непреодолимой честности поэта перед самим собой. Своим знаменитым стихотворением он сразу взял вершину, превзойти или повторить которую, понимал поэт, уже невозможно, а умножать количество более слабых стихов не мог себе позволить. Гипертрофированный перфекционизм сказывался в нем даже в ответе на вопрос, почему он никогда не носит боевые ордена: «Стыдно. Мало».
И хотя втайне от всех поэт, побежденный самим собой, еще напишет несколько значительных стихотворений, таких как «Памяти Фадеева», «Памяти Бунина», «Был я хмур и зашел в ресторан “Кама”…», «Сорок первый год», он лишь незадолго до своего раннего ухода продиктует по памяти на магнитофон свои стихи, которые войдут в первую его книгу – «Признание», вышедшую в 1988 году уже после его смерти.
Геннадий Красников, поэт, публицист
