Поэзия времен Великой Отечественной войны и поэзия фронтовиков – живая страница русской литературы
Военная поэзия… Тема эта необъятная. Поэзия времен Великой Отечественной состоит из стихов, которые публиковали, переписывали, перечитывали и пели в годы войны, равно как и из стихов, рожденных войной, но нашедших читателя гораздо позже. Одни их авторы погибли, защищая Родину (Павел Коган, Муса Джалиль, Михаил Кульчицкий… список можно продолжать, всех не перечислишь), другие прямо с фронта или с госпитальной койки пришли в окопных шинелях в Литературный институт имени Максима Горького в Москве и в университеты русских городов.
Поэзия времен Великой Отечественной войны и поэзия фронтовиков – живая страница русской литературы, которая не сотрется от обязательных праздничных дат и звучных цитат. Откройте семейный альбом, а он сегодня есть в каждом русском доме, – и увидите тех, кто читал эти стихи. Тех, кто в них остался. Навсегда.
И в поэзии до сих пор не заживают шрамы войны…
Юлия Друнина
* * *
Я родом не из детства – из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства – из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства – из войны.
И, может, потому незащищенней:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя – шершавые ладони.
Я родом не из детства – из войны.
Прости меня – в том нет моей вины…
* * *
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
* * *
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы – девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты –
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
* * *
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной.
И хотя пятилетки бегут
Торопясь,
Все тесней эта связь,
Все прочней эта связь.
Я – связная.
Пусть грохот сражения стих:
Донесеньем из боя
Остался мой стих –
Из котлов окружений,
Пропастей поражений
И с великих плацдармов
Победных сражений.
Я – связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу:
«Нет, ничто не забыто,
Нет, никто не забыт,
Даже тот,
Кто в безвестной могиле лежит».
Константин Симонов
Родина
Касаясь трех великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Все, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину – такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть… Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Александр Твардовский
***
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
И тяжко было сердцу удрученному
Средь буйной видеть зелени иной
Торчащие по-зимнему, по-черному
Деревья, что не ожили весной.
Под их корой, как у бревна отхлупшею,
Виднелся мертвенный коричневый нагар.
И повсеместно избранные, лучшие
Постиг деревья гибельный удар…
Прошли года. Деревья умерщвленные
С нежданной силой ожили опять,
Живые ветки выдали, зеленые…
Прошла война. А ты все плачешь, мать.
* * *
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, –
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Булат Окуджава
* * *
Затихнет шрапнель, и начнется апрель.
На прежний пиджак поменяю шинель.
Вернутся полки из похода,
Такая сегодня погода.
А сабля сечет, да и кровь все течет.
Брехня, что у смерти есть точный расчет,
Что где-то я в поле остался…
Назначь мне свиданье, Настасья!
В назначенный час заиграет трубач,
Что есть нам удача средь всех неудач,
Что все мы еще молодые
И крылья у нас золотые…
Виктор Урин
Лидка
Оборвалась нитка – не связать края.
До свиданья, Лидка, девочка моя!
Где-то и когда-то посреди зимы
Горячо и свято обещали мы:
Мол, любовь до гроба будет все равно,
Потому что оба мы с тобой одно.
Помнишь Техноложку, школьный перерыв,
Зимнюю дорожку и крутой обрыв?
Голубые комья, сумрачный квартал,
Где тебя тайком я в губы целовал?
Там у снежной речки я обнял сильней
Худенькие плечики девочки своей.
Было, Лидка, было, а теперь – нема…
Все позаносила новая зима.
Ах, какое дело! Юность пролетела,
Лидка, ты на фронте, там, где ты хотела…
Дни идут окопные, перестрелка, стычки…
Ходят расторопные девушки-медички.
Тащат, перевязывают, поят нас водой.
Что-то им рассказывает парень фронтовой.
Всюду страх и смелость, дым, штыки и каски.
Ах, как захотелось хоть немножко ласки,
Чтоб к груди прильнули, чтоб обняться тут…
Пули – это пули, где-нибудь найдут.
Что ж тут церемониться! Сердце на бегу
Гонится и гонится – больше не могу.
…Ты стоишь, надевшая свой халат больничный,
Очень ослабевшая с ношей непривычной.
Ты ли это, ты ли с дочкой на руках?
Почему застыли искорки в глазах?
Почему останутся щеки без огня?
Почему на танцы не зовешь меня?
Почему не ждала? Почему другой?
Неужели стала для меня чужой?
Я стою растерянно, не могу понять,
Лидия Сергеевна, девочкина мать.
Я стою, не знаю, как найти слова…
– Я ж не обвиняю, ты во всем права.
Может быть, сначала все начнем с тобой?..
Лида отвечала: – Глупый ты какой…
То, что было в школе, вряд ли нам вернуть,
А сейчас – тем более, так что позабудь.
Вспоминать не надо зимнюю дорожку,
Как с тобою рядом шли мы в Техноложку
И у снежной речки ты прижал сильней
Худенькие плечики девочки своей…
Было, Лидка, было, а теперь – нема…
Все позаносила новая зима.
Оборвалась нитка, не связать края…
До свиданья, Лидка, девочка моя.
Иван Гришанов
* * *
Жизнь моя на ласки не богата,
Не имел я их и не искал.
То детдом, то воровская хата,
А потом войны крутой оскал.
В жизни той милей дневного неба
Был блиндаж с накатом в пять слоев.
И в каком аду я только не был!
В круговерти гибельных боев.
Я забыл, откуда вышел родом,
Мир войны – мой первый детский класс.
Ну а дни стекали, словно в воду
Капли слез из воспаленных глаз.
Отвечаю четко на вопрос вам:
Я родился сразу злым и взрослым.
* * *
Я говорю войне: «Прощай…»
Она, как жало, впилась в душу.
Ее не вырвать невзначай,
Добром и бранью не разрушить.
Я говорю войне: «Прощай…»
Бойцов упавших лица рядом.
По ним горит в слезах свеча,
А боль за них, как взрыв снаряда.
Я говорю войне: «Прощай…»
Но дышит память жаром боя
И мне твердит: не отвращай
Того, что вписано судьбою.
И этот груз тебе навек,
Войны хлебнувший человек.
Федор Сухов
* * *
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, –
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.
А какая стояла пора!
Лето в полном цвету медовело.
Собирались косить клевера,
Рожь от жаркого солнышка млела.
Поспевала высокая рожь,
Наливалась густая пшеница,
И овес, что так быстро подрос,
Прямо в ноги спешил поклониться.
Заиграла, запела гармонь,
Все сказала своими ладами,
И платок с голубою каймой
Мне уже на прощанье подарен.
В отдалении гром громыхнул,
Весь закат был в зловещем пожаре…
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали…
* * *
Стихом залечиваю рану,
Хоть не смертельную, а все ж
Мне как солдату-ветерану
Любая рана невтерпеж.
Я знаю, что такое рана:
Знаком с обычной пулевой
И с той осколочной, что рваной
Звалась в санчасти полевой.
Родные, милые мне люди,
Во имя жизни и любви
Давайте будем, будем, будем
Почеловечнее с людьми.
Не на словах, а чтоб на деле
Мы все – вблизи или вдали –
Друг к другу искренне радели,
Друг друга свято берегли.
Чтоб каждый новый день, чтоб каждый
Не только день, но каждый час
Нам прибавлял той самой жажды,
Что жизнью издавна звалась.
Евгений Лукин
Блокадный хлеб
Для блокадного хлеба святого
По сусекам муку собирал,
Из мешка высыпал холстяного
И пылинки со стен соскребал.
Добавлял и березовых почек,
И подсолнечный жмых добавлял.
Словом сдабривал каждый кусочек
И горючей слезой окроплял.
Был на глину похож хлеб блокадный
И от горького горя тяжел.
Но в нем теплился дух благодатный,
Чтобы каждый надежду обрел.
Старый пекарь как ангел алтарный,
Добрый пастырь при всякой судьбе,
Он от голода умер в пекарне,
Но не взял ни крупицы себе.
Николай Новиков
Последняя осень
Дорога нас вела не к дому,
А по жнивью чужих полей.
Где в небо, словно в синий омут,
Входила стая журавлей.
Где осень желтая листала
По дням разложенным пути.
И почему-то легче стало
За журавлями вслед идти.
И даже как-то потеплело
В душе у каждого из нас,
А стая медленно летела
На юг все дальше, дальше с глаз.
И, распрощавшись с журавлями
У поредевшего леска,
Мы понимали, что за нами
Три года тянется тоска.
Три долгих года. Только к дому
Пути-дороги не видны,
А впереди зловещий омут
С кругами черными войны.
Где бесконечные окопы,
Где без конца над головой
Жгутами скрученная копоть
И горький дым пороховой.
И все ж не скоро пряным тмином
Пахнет от хлебного куска.
И болью клином журавлиным
Входила глубже в нас тоска.
Евгений Иванов
* * *
Когда последний взрыв раздался,
Не умерла война во мне:
Я долго, долго оставался
Солдатом в мирной тишине.
Глядел на нивы и опушки,
Но лезли мысли прежних дней:
Как лучше здесь поставить пушки,
Где вырыть линию траншей.
У каждой речки мимоходом
Глаза, как требовал устав,
Искали «скрытые подходы»
И «ось» десантных переправ.
Боями бредил в сновидениях,
Порой все ночи напролет
То отдавал распоряжения,
А то командовал: «Вперед!»
Жене, что в бок меня толкала:
«Да не шуми, проснись, чудак»,
Хрипел тревожно и устало:
«А ты сюда попала как?»
Когда последний взрыв раздался,
Не умерла война во мне:
Я долго, долго оставался
Солдатом в мирной тишине.
Алексей Сурков
В землянке
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
О тебе мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти – четыре шага.
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твой негасимой любви.
Юрий Левитанский
* * *
Ну что с того, что я там был.
Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат.
И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат.
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед.
Я в нем как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был.
Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней,
названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня,
я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был.
В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл,
я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя вечного огня
горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей,
уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
Николай Асеев
Надежда
Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь;
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.
Но нож объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое, –
нет, этого я не сумею,
и этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!
Убийство зовет убийство,
но нечего утверждать,
что резаться и рубиться –
великая благодать.
У всех, увлеченных боем,
надежда горит в любом:
мы руки от крови отмоем,
и грязь с лица отскребем,
и станем людьми, как прежде,
не в ярости до кости!
И этой одной надежде
на смертный рубеж вести.
Борис Слуцкий
«Есть!»
Я не раз, и не два, и не двадцать
слышал, как посылают на смерть,
слышал, как на приказ собираться
отвечают коротеньким «Есть!».
«Есть!», – в ушах односложно звучало,
долгим эхом звучало в ушах,
подводило черту и кончало:
человек делал шаг.
Но ни разу про Долг и про Веру,
про Отечество, Совесть и Честь
ни солдаты и ни офицеры
не добавили к этому «Есть!»
С неболтливым сознанием долга,
молча помня Отчизну свою,
жили славно, счастливо и долго
или вмиг погибали в бою.
Михаил Исаковский
* * *
Куда б ни шел, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.
Кто б ни был ты –
Рыбак, шахтер,
Ученый иль пастух, –
Навек запомни: здесь лежит
Твой самый лучший друг.
И для тебя, и для меня
Он сделал все, что мог:
Себя в бою не пожалел,
А Родину сберег.
Вадим Шефнер
Военные сны
Нам снится не то, что хочется нам, –
Нам снится то, что хочется снам.
На нас до сих пор военные сны,
Как пулеметы, наведены.
И снятся пожары тем, кто ослеп,
И сытому снится блокадный хлеб.
И те, от кого мы вестей не ждем,
Во сне к нам запросто входят в дом.
Входят друзья предвоенных лет,
Не зная, что их на свете нет.
И снаряд, от которого случай спас,
Осколком во сне настигает нас.
И, вздрогнув, мы долго лежим во мгле, –
Меж явью и сном, на ничьей земле,
И дышится трудно, и ночь длинна…
Камнем на сердце лежит война.
Александр Межиров
Музыка
Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.
Какая музыка во всем,
Всем и для всех – не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасем…
Ах, не до жиру – быть бы живу…
Солдатам голову кружа,
Трехрядка под накатом бревен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.
Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке – инвалид,
И Шостакович – в Ленинграде
Николай Старшинов
* * *
Жизнь была и сладкой и соленой
А порой и горькою была.
Раненый и трижды исцеленный,
Говорю я:
– Жизнь, тебе хвала!
Ты дарила тишиной мгновенной
И бросала в полымя огня.
Убивала черною изменой,
Воскрешала верностью меня.
Обращалась с материнской лаской
И преподносила мне урок –
Била в зубы,
Награждала тряской
Глинистых проселочных дорог.
Я тебя не пробовал навырез,
Как хозяйки пробуют арбуз…
Все равно я не утихомирюсь,
Пусть и снова трижды ошибусь.
Жизнь моя! Она бывала всякой.
Пела синевой любимых глаз…
И молчала зло перед атакой…
Может, потому и удалась!
* * *
Друзья моих военных дней,
Где вы теперь, как вы живете?..
Той, давней дружбы нет верней,
Рожденной в пулеметной роте.
Мне кажется: среди болот,
Среди лесов, объятых вьюгой,
Она по-прежнему живет
Между Смоленском и Калугой.
Там, где февральский мокрый снег
Выбеливает обелиски,
Она живет, как человек,
Понятный и донельзя близкий.
Она под орудийный гром
Сидит над гаснущим костром,
Ползет по снегу с автоматом,
Как в том
Крутом
Сорок втором,
Как в легендарном сорок пятом.
