Эссе к годовщине августовского путча 1991 года
Максим Замшев, главный редактор «Литературной газеты»
Теперь принято стонать, что в августе 1991 года была разрушена великая и огромная страна. Думаю, что это связано скорее с фатальным неуспехом девяностых, чем с реальным положением вещей. Хотя личное и общественное в России уживаются тяжело. У всякого человека, помимо объективных, есть и свои причины для той или иной оценки. Есть они и у меня…
Вопрос «Где вы были 19 августа 1991 года?» после тех событий был до анекдотичности частым. Поэтому начну с ответа на него…
Я встретил этот день солдатом срочной службы. Службу я нес в оркестре Военной медицинской академии им. С. М. Кирова в Петербурге, тогда еще Ленинграде. Кто-то скажет: разве это служба? Повезло. Это не совсем так. В то время, все сынки мало-мальски влиятельных или просто богатых и жуликоватых деятелей в армии не служили, а потому любое строевое подразделение (а оркестр из таких) давало своих солдат на любую работу, от самой грязной до тяжелейших нарядов на 30-градусном морозе. Не говоря о том, что оркестр три раза в неделю играет на военных похоронах и участвует в парадах. Участию этому предшествуют изнурительные тренировки.
Обстановка накаливалась весь тот год. Даже до измученной дедовщиной и идиотизмом Советской армии что-то доходило. Народ был доведен до жуткого состояния. Кормить детей было нечем. Чтобы отоваривать продуктовые карточки, нужно было обладать невиданной оборотистостью и силой, чтобы выстоять очереди. Теперь, спустя много лет, я думаю, почему страна, считающая себя мировой державой, не могла решить самые элементарные проблемы внутренней жизни? Ведь народ не способен быть сыт идеологией бесконечно! Если терпеть, то ради чего-то. Главный тренд 1991 года: ради чего терпеть – не ясно. Ради того, чтобы советское начальство продолжало жировать и привозить своим детям из командировок модные западные штучки, никак не боясь, что к ним прилипнет ненавистный западный образ жизни?
Когда по радио сообщили о ГКПЧ, у всех нас было одно настроение: это конец! Когда же был издан приказ о прекращении увольнения из армии соком на шесть месяцев, стало ясно: к власти рвутся красно-коричневые. Невозможно было представить, что в 1991 году начнется консервативный реванш. Революционная ситуация была по классике: и с низами, и с верхами. Но когда среди заговорщиков – все силовые министры СССР, становится страшновато. Хоть они и проявили себя какими-то нестрашными в итоге, поначалу так не казалось.
Что делали мы, солдаты срочной службы? Слушали радио. И в итоге вздохнули с облегчением. Кто же знал, что это начало не менее страшного периода нашей истории, что кладбища ждут уже новых могил, а Запад посмеивается над нашей наивностью и инфантилизмом?
Всю ту осень страну трясло. Нищета накапливалась. Упования к Собчаку оказались беспочвенными. Город задыхался.
В ту осень мы отправились с моим сослуживцем, впоследствии замечательным гобоистом Ильей Кричевским, в самоволку во Псков. В купе с нами ехал один эстонец. Он упорно приставал к нам на предмет, где мы были 19 августа 1991 года? У моего друга были дешевенькие очки с позолоченной цепочкой. Эстонец вышел раньше. Очки исчезли. Друг мой проскрипел сквозь зубы:
– Чертов демократ. Думал, видно, что очки золотые. Украл.
Друг мой не ведал, насколько пророческими окажутся эти слова.