По страницам книги Александра Хорта «Первая русская юмористка. Жизнь и творчество Тэффи», опубликованной в 2024 году в московском издательстве «Б.С.Г.-Пресс»
Александр Сенкевич
На российском книжном рынке за последние годы появилось немало сочинений, относящихся к ренессансному Серебряному веку русской литературы. Вызывавшие когда-то восторг многочисленных читателей, они и сегодня, уже в XXI веке, подтверждают свою востребованность и жизнестойкость. Их возвращению из небытия к современному читателю поспособствовали как отечественные, так и зарубежные критики и литературоведы.
Моя преамбула к новой книге Александра Хорта, убежден, обратит внимание читателя на многие аспекты этого содержательного и захватывающего повествования. К тому же автору удалось найти неординарный подход к воссозданию личности своей героини – первой русской юмористки Н. А. Тэффи.
Александр Куприн душевно обозначил причину ее писательской популярности: «Ее тонкий, нежный и острый, ее прелестный талант воспринимается радостно и легко, без критической указки, без ярлыков и меток… Воспринимается непринужденно, как должное и необходимое, как одно из скромных чудес природы».
Уже первые строки книги Хорта в главке «Вместо пролога» свидетельствуют, что читатель точно не заскучает. Недаром она начинается с эпиграфа из рецензии Тэффи «По поводу чудесной книги»: «По свойству души моей я часто вижу гримасы жизни». Посвящена была эта рецензия сочинению И. А. Бунина «Избранные стихи». Вот уж к нему-то Надежда Александровна относилась с редкими для ее характера благоговением и любовью.
Да и первая глава книги Хорта содержит иронический подтекст. А как же еще застраховать себя от поклепов всяких недоброжелателей? Обращусь к тексту книги: «Порой читатели, даже весьма искушенные, спрашивают, что такое пролог, зачем он нужен, с чем его едят. Критики обычно отшучиваются, мол, едят его с эпилогом. Если же речь пойдет о жизнеописании автора веселых произведений, хочется ответить в присущем этому жанру стиле. То есть с большой долей иронии – так, как это сделала бы сама Надежда Александровна. Другими словами, подражая ей. Но… в творческом арсенале каждого большого писателя на вооружении хранится собственный стиль. Свой, присущий только ему язык. Такая особенность позволяет идентифицировать его произведения еще до того, как прочитаешь фамилию автора. Положительная специфика вольно или невольно вызывает желание подражать хорошему образцу. Эпигоны имеются у каждого яркого писателя, поэта. (Речь о профессиональных подражателях – пародистах – оставляем за скобками)».
Многое в биографии Тэффи (Надежды Александровны Лохвицкой), включая дату ее появления на свет, вызывало сомнение из-за противоречивой информации, исходящей из различных источников. Хорту пришлось скрупулезно восстанавливать истину по многим материалам. «Будучи зрелым человеком, сама Надежда Александровна при случае намеренно искажала свой возраст в сторону уменьшения», – пишет Хорт.
Да и место ее появления на свет долгое время вызывало вопросы, пока сравнительно недавно его не установил известный петербургский архивист Андрей Георгиевич Румянцев.
Надежда Александровна информацию о себе с некоторой игривостью и иронией изложила в письме другу В. А. Верещагину: «Я родилась в Петербурге, а как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идет дождь. Поэтому и у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющее и плачущее. “Смейтесь!” – говорили мне читатели. “Смейтесь! Это приносит нам деньги”, – говорили мне издатели… и я смеялась».
Сюжеты произведений Тэффи возникали из хаоса происходящих на ее глазах событий: агонии монархического правления в России, ужасов Первой мировой войны, террора пришедших к власти большевиков с их практикой физического уничтожения инакомыслящих и фанатической верой в свою правоту. Все это, как известно, привело к Гражданской войне и исходу из России с 1918-го по 1922 год 2,5 миллионов человек, выходцев из всех классов и сословий.
Родом Надежда Александровна Лохвицкая была из большой обеспеченной семьи. Ее отец Александр Владимирович, действительный статский советник, был известным юристом. Мать Варвара Александровна (в девичестве Гойер), обрусевшая француженка, оставалась в тени своего сановитого супруга. Как отмечает Хорт, «статус ее впору определить как “домашняя хозяйка”». И приводит вескую причину такого социального положения матери Надежды Александровны – семеро детей на руках. При этом он называет дату появления на божий свет каждого из них: Варвара (1861), Вадим (1862), Лидия (1864), Николай (1867), Мария (1969), Надежда (с уточнением дня рождения которой была путаница, докатившаяся до наших дней) и Елена (1874). Надежда родилась в 1872 году.
Вот что пишет Тэффи о своей сестре Елене: «Она всегда была со мной рядом, мы вместе росли. Всегда у своего плеча видела я круглую розовую щеку и круглый серый глаз. Когда я хворала и мне давали лекарства, то и ей должны были накапать рюмочку воды. Она всегда делала то же, что я».
Книга Хорта читается не столько как сочинение из серии ЖЗЛ, а как захватывающий детектив и одновременно любовный роман. Приведу названия некоторых ее глав: «Манифест разбушевался», «Страсти по Белому», «Струйка крови», «Пиратское нашествие», «Дело Бунин – Банин».
Александр Хорт создал психологический портрет Надежды Тэффи, очень близкий оригиналу.
При чтении этой книги надо иметь в виду одно высказывание, принадлежащее Остапу Бендеру, персонажу бессмертной дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Он считал непродолжительные любовные связи «шуткой гения».
Полагаю, что при выборе возлюбленных Тэффи ближе всего взгляд Александра Пушкина на любовь: «Любовь слепа и, не доверяя самой себе, торопливо хватается за всякую опору».
В поисках надежной опоры
Определенную роль в становлении личности человека играет его происхождение. Рассуждая о детях семьи Лохвицких, не стоит забывать об их предках. Например, прадедом детей по отцовской линии был украинский археолог, масон Кондрат Андреевич Лохвицкий. Он жил во времена Александра I, в дореволюционной историографии называемого Благословенным. Надежда Александровна, как замечает Хорт, «шутила, что поэтический дар передался ей от прадеда».
Николай Тимофеев-Пландовский в статье «Мистическая наследственность рода Лохвицких» опровергает наличие этой родственной связи: «Наследственность поэтического дарования сестер Мирры и Надежды Лохвицких от Кондрата, якобы своего прадедушки, тема надуманна литературоведами уже потому, что никто из них внимания поэтическому творчеству Кондрата Лохвицкого совершенно не уделил».
Хорт, скрупулезно восстановивший родословную героини своей книги, а также и среду, в которой она росла, развивалась и воплощала себя как творческую личность, не согласен с этим утверждением Тимофея Пландовского.
Семья будущей первой русской юмористки была не только большой, но и состоятельной. К тому же отец не относился, как говорили в то время, к деловым сухарям. Его общение не ограничивалось только семейным кругом и служебными отношениями. Время, в котором жил Александр Владимирович Лохвицкий, было переломное, вдохновляющее, располагающее к общению. Потомственные дворяне освобождались от гнета сословных предрассудков. Александра Владимировича особенно притягивал к себе мир людей искусства. Одним из таких друзей из этой богемной среды был, например, известный писатель Александр Васильевич Сухово-Кобылин.
Обращусь вновь к книге Александра Хорта: «Во время длительной судебной волокиты, когда Александр Васильевич являлся одним из основных подозреваемых в убийстве любовницы, француженки Луизы Симон-Деманш, молодой Лохвицкий бывал у него в гостях, видимо, поддерживал драматурга морально».
Понятно, что при такой чрезмерной занятости у многодетного отца практически не оставалось времени для основательного общения с детьми. Забота о воспитании детей полностью легла на их мать Варвару Александровну. Тут вспоминается мудрое рассуждение о матери известного публициста и литературного критика Дмитрия Ивановича Писарева, умершего молодым: «Любящая мать, старающаяся устроить счастье своих детей, часто связывает их по рукам и ногам узостью своих взглядов, близорукостью расчетов и непрошенной нежностью своих забот». Варвара Александровна была антиподом подобных женщин. Все ее дети получили хорошее образование. С появлением в России в 1862 году женских гимназий, в которые принимались девочки от 9 до 13 лет без различия сословий, было куда отдавать своих дочерей.
От отца Надежде Александровне досталась способность острым словцом реагировать на щекотливую ситуацию. Автор книги о Тэффи приводит один из подобных случаев: «Так, однажды человек, чье сложное дело Лохвицкий выиграл, восхищенно сказал: “Здорово вы меня выручили! Прямо не знаю, как вас благодарить!” На что Александр Владимирович ответил: “Милый мой! С тех пор как финикийцы изобрели деньги, это не проблема”».
После смерти в 1884 году Александра Владимировича семья из Москвы вернулась в Петербург. Варвара Александровна взяла на себя заботу о будущем своих детей. Все ее дочери, за исключением Марии, учились в Петербурге, в Литейной женской гимназии. Мария училась в Москве, в Александровском институте.
Образование, которое получали девушки, было специфическим. Вот что о нем пишет в своей книге Хорт: «Девушек не столько готовили к поступлению в университет, как это делалось в классических гимназиях, сколько ориентировали их на роль будущей жены, матери, то есть готовили к семейной жизни. В этом отношении Надежда Лохвицкая может служить хорошей иллюстрацией педагогических усилий ее учителей: вскоре после окончания гимназии она вышла замуж».
Ее мужем стал Владислав Бучинский, юрист по профессии, работавший в Тихвине, уездном городке, в то время входящем в Новгородскую губернию. Можно предположить, что Надежда Александровна познакомилась с ним благодаря отцу. Какую-то роль, далеко не последнюю, как убежден Хорт, сыграли польские корни обеих семей. Их брак длился недолго – всего восемь лет. Оставив двух дочек, старшую Валерию и младшую Елену, на попечении бывшего мужа, Надежда Александровна отбыла в Петербург. Там у нее оставались родственники и друзья. А главное – уже имелись налаженные литературные связи. К тому же она твердо знала, что уж точно не пропадет, не лишится в столичной толчее своего женского обаяния и художественного дара. Недаром в одном из своих сочинений написала в присущем ей ироническом духе: «У женщин больше возможностей, чем у мужчин, симулировать красоту и молодость. К их услугам если не институты красоты, то просто пудра, кремы и краски».
Генрик Сенкевич: «Мир держит на своих плечах не Атлант,
а женщина, которая по временам играет им, как мячом»
Александр Хорт обращает внимание, что тяга сестер Лохвицких к писательству проявилась рано, еще в подростковом возрасте. Все началось со знакомства в 1887 году Надежды и ее сестры Елены с Иеронимом Иеронимовичем Ясинским. Елене тогда было тринадцать, а Надежде пятнадцать лет: «Вернувшись однажды после поездки на юг в Петербург, известный беллетрист и критик Иероним Ясинский обнаружил в почтовом ящике письмо от двух незнакомых учениц Литейной гимназии, сестер Лохвицких. Точнее это была лапидарная записка: “Можно ли к вам зайти по литературному делу? Сестры Лохвицкие”».
В этом письме отсутствовал адрес его авторов – Надежды и Елены, что несколько удивило Ясинского. Удивление это длилось недолго. Буквально через несколько минут на пороге его квартиры появились авторы. Иероним Ясинский был плодовитым писателем, автором многочисленных произведений. Из них особенно выделяется автобиографический «Роман моей жизни». Обращусь снова к книге Хорта: «Это своеобразный дневник литературной жизни России, о которой он знал не понаслышке. Всегда находился в гуще событий, все записывал, запоминал. Приводит много пикантных, в хорошем смысле слова, деталей о жизни писательской среды той эпохи».
Среди этих воспоминаний – и его опека над одаренными девочками-подростками. Надежда даже посвятила ему свое стихотворение «К звезде», с просьбой его не печатать. Это стихотворение было обнаружено Хортом в ее архиве. В нем уже проявились эгоцентризм юной поэтессы и умение расположить к себе человека. Вот это стихотворение пятнадцатилетней Надежды:
Только землю окутает сумрак ночной
И засветится в небе звезда,
Позабыв целый мир, обо мне, об одной,
Я прошу, ты подумай тогда.
Ты подумай, что я эту ночь всю без сна
Проведу, как уж много ночей.
И в мечтах о тебе, приютясь у окна,
Я с звезды не спускаю очей.
К каким бы уловкам Надежда Лохвицкая ни прибегала, чтобы и в поэзии занять среди сестер лидирующее место, греческая Эвтерпа, одна из девяти дочерей Зевса, муза лирической поэзии, сделала другой выбор – одарила необыкновенным и божественным даром стихосложения не ее, а сестру Марию. Литературное имя, которое взяла себе Мария Лохвицкая – Мирра. За страстные и необычайно мелодичные стихи современники называли ее «русской Сафо». Ее поэзией восхищались Аполлон Майков, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Константин Бальмонт. Около ста ее стихотворений были положены на музыку многими композиторами. Среди них Александр Танеев, Сергей Ляпунов, Рейнгольд Глиэр.
Не забудем, что в то время заканчивался один век и наступал другой, основательно отличающийся от предыдущего тем, что именно в нем проявилось в обществе страстное желание новизны во всем. Возникли новое искусство, новая мораль, новые взаимоотношения между различными социальными слоями.
В конце 1891 года Мария вышла замуж за инженера-строителя Евгения Жибера, сына известного архитектора Эрнеста Жибера, обрусевшего француза. От него она родила пятерых сыновей. Первого – в 1891 году, а последнего – в 1904 году, за несколько месяцев до смерти. Хорт называет целый букет ее хворей: хроническая стенокардия, дифтерит, базедова болезнь.
Хотя Мария детей на попечение мужа не оставляла (на то и особой нужды не было), но любовный роман, о котором судачили все, кому не лень, у нее все-таки был. И ни с кем-нибудь, а с самым популярным в то время поэтом России – Константином Бальмонтом.
Но и для Бальмонта роман с Миррой вовсе не был обычной любовной интрижкой. Красноречиво об этом свидетельствует один факт. В декабре 1907 года у Бальмонта родилась дочь, которую поэт назвал Миррой.
Все изменил 1905 год – первая русская революция и, как пишет в своей книге Хорт, ее отправная точка – Кровавое воскресенье, во время которого императорскими войсками была расстреляна мирная демонстрация: «Первая русская революция основательно встряхнула все общество, заставила на многое взглянуть другими глазами, произвела переворот в умах и душах людей».
Начиналось, по словам Николая Гумилева, «время десяти тысяч вер». Тогда окончательно и расцвел Серебряный век, воплотивший этот расцвет разномыслия. Вот отчего творчество Лохвицкой-Тэффи было востребовано русскоязычными читателями. Оно помогло не только глубже понять изменения в обществе, но и осознать свое положение в нем, а также эффективно способствовало национальной самоидентификации.
Иоганн Вольфганг фон Гете: «Лучшее, что нам дает история, – это возбуждаемый ею энтузиазм
В связи с происшедшими событиями 1905 года Хорт отмечает в творчестве Тэффи новое чувство, прежде отсутствующее, – революционный пафос: «Заметным событием в ее поэтической деятельности стало стихотворение “Пчелки”, проникнутое сочувствием к тяжелой судьбе скромных тружеников. Оно было написано весной 1905 года».
Приведу первую строфу этого стихотворения:
Мы бедные пчелки, работницы-пчелки!
И ночью и днем все мелькают иголки
В измученных наших руках!
Мы солнца не видим, мы счастья не знаем,
Закончим работу и вновь начинаем
С покорной тоскою в сердцах.
Стихотворение произвело настоящий фурор среди русской вольнолюбивой интеллигенции, но ни одна редакция не решилась на его публикацию. Как отмечает Хорт, его «переписывали, читали в тесном кругу единомышленников, передавали из рук в руки, и в один прекрасный день стихотворение попало к находившемуся тогда в Женеве Ленину. Не мудрствуя лукаво, Ильич сразу опубликовал его в основанной им газете “Вперед”, выходившей в Швейцарии, продолжательнице традиций “Искры”. Правда, без указания имени автора и с измененным названием: “Знамя свободы”».
Тэффи, как замечает ее биограф, иногда читала «Пчелок» в проверенных компаниях. Однажды один из ее слушателей сказал ей, что известный поэт Федор Кузьмич Сологуб приписывает себе авторство этого стихотворения. С Сологубом она не была знакома, но Хорт отмечает, что «вскоре на одном из петербургских журфиксов их представили друг другу». При разговоре выяснилось, что понравившихся Сологубу «Пчелок» он переделал на свой лад, позаимствовав идею. А на реакцию Надежды Александровны, что нехорошо забирать чужую вещь ответил: «Нехорошо тому, у кого берут, и недурно тому, кто берет». Ответ Надежде Александровне понравился, а Федор Кузьмич стал приглашать ее на литературные вечера, которые проходили у него в доме по воскресеньям.
Посещала Тэффи и «Пятницы Я. П. Полонского», которые с годами трансформировались в «Пятницы К. К. Случевского». И, как выяснил Хорт, также привлекали ее литературные посиделки, которые устраивали женщины, по-настоящему разбирающиеся в искусстве: Варвара Ивановна Икскуль фон Гильденбанд, Паллада Олимповна Богданова-Бельская, Саломея Николаевна Андроникова, Лиля Юрьевна Брик.
Так постепенно, день за днем, год за годом, на родной земле, а затем и на чужбине собирался вокруг Тэффи обширный круг друзей и единомышленников. Однако с годами он становился все меньше. Как говорят: иных уж нет, а те далече.
Огромную роль в писательской жизни Надежды Александровны сыграли журнал «Сатирикон», созданный в 1908 году, и его редактор Аркадий Тимофеевич Аверченко, сатирик, драматург и театральный критик. Название журнала не было случайным. Оно воскрешало из далекого прошлого литературное повествование «Сатирикон» Петрония, жившего во времена принципата Нерона.
Как убежден Хорт, с появлением нового «Сатирикона» «произошло, возможно, самое большое счастье в жизни Тэффи». Действительно, этот журнал, в котором вышли ее многочисленные сатирические рассказы, принес ей всероссийскую известность, в результате чего она уже при жизни была увенчана титулом «королевы русского смеха». В 1910 году вышла изданная журналом популярная юмористическая книга «Всемирная история, обработанная “Сатириконом”». В ней Тэффи достался раздел «Древняя история».
Что и говорить, Тэффи все-таки была судьбой обласкана! Вокруг нее всегда вертелось много поклонников и поклонниц. Было из кого лепить персонажи юмористических рассказов и пьес, было кому посвящать стихотворения. К ней уже приклеили ярлыки: «женская версия Аверченко» и «Чехов в юбке».
И вдруг три грандиозных события перевернули всю ее жизнь, и не только ей одной. Грянули Первая мировая война, Октябрьский переворот, а за ним – гражданская междоусобица. Много людей погибло, а еще больше рассеялось по белу свету.
Многие писатели и художники из России переехали во Францию, где, как отмечает Хорт, «зачатки художественной альтернативы советскому искусству постепенно крепли, ширились. Появились новые объединения, возникала определенная конкуренция и, как следствие, конфронтация. Особенно она чувствовалась между разными поколениями».
И главное: «Новые молодые изгнанники бойко овладевали зарубежной художественной эстетикой, в два счета становились своими людьми в среде авангардистов, впитывали новые художественные веяния, словно приручая их в своих интересах. Они без устали посещали многочисленные публичные вечера. Сегодня собирались в кафе, завтра – на чердаках, послезавтра – в подвалах. Художники устраивали скандальные выставки, поэты читали стихи. Всем хватало и зрителей, и слушателей».
В Париже в конце концов оказалась и Тэффи.
Тут придется напомнить читателям, что Надежда Александровна по возрасту была намного старше «молодых изгнанников» и не так мобильна и экстравагантна, как они. Потому-то какое-то время у устроителей литературных вечеров оставалась не столь востребованной. Однако у издателей ее сочинения по-прежнему вызывали значительный интерес.
В Берлине у Тэффи вышли три книги: «Рысь», Passiflora (лат., passion – страсть; flos – цветок. Русское название – «Страстоцвет»), «Шамран. Песни Востока».
Много горя выпало на ее долю. В то время, когда в 1919 году, как пишет ее биограф, она металась по российским южным городам, вынашивая мысль об эмиграции, в северном Архангельске умирала ее любимая младшая сестра Елена.
Хорт подробно и точно описывает новое бытие своей героини, опираясь в своих рассуждениях на ее сборник «Рысь», выпущенный в 1923 году издательством «Отто Кирхнер и Компания».
С каждым годом, прожитым во Франции, как замечает Хорт, обрывались у Надежды Александровны «ниточки, связывающие ее с Россией». Но случались и приятные события. Так, неприязненные отношения с Зинаидой Гиппиус, существовавшие в Петербурге, сменились в Париже вполне уважительными. Гиппиус и ее муж Дмитрий Мережковский в 1926 году организовали в Париже литературное и философское общество «Зеленая лампа», президентом которого стал Георгий Иванов. Стенографические отчеты его заседаний печатались в парижском журнале «Новый корабль». Прошло два года и «воскресенья» оформились в литературную студию «Зеленая лампа». Прошло еще немного времени и возникли вечера «Зеленой лампы». На одном из таких вечеров Тэффи выступила с лекцией на серьезную тему: «Аскеза, отказ от жизненных благ».
Анни Безант: «Вселенная родилась из акта любви»
По своей натуре Надежда Александровна не была монахиней и, находясь в России, Германии и Франции, меняла мужчин как перчатки. О ее личной жизни судачили все, кому не лень.
И вдруг появился человек, с которым она не расставалась до самой его смерти 17 октября 1935 года. Им стал ее ровесник Павел Андреевич Тикстон, сын переселившегося в Россию английского предпринимателя. Он родился в Санкт-Петербурге, считался успешным бизнесменом, а в эмиграции возглавлял датское отделение страхового товарищества «Саламандра». С появлением этого человека ее жизнь превратилась в праздник, но внезапно этот праздник прервался. Причина была одна: из США в Европу пришла «Великая депрессия», и все деньги Тикстона в мгновение исчезли. Это было бы еще полбеды, но в октябре1930 года в Копенгагене из-за сильных переживаний его разбил паралич.
На Надежду Александровну легли заботы по уходу за другом и возлюбленным. Требовалось что-то предпринять по поиску средств существования. Ее писательская продуктивность резко возросла. И вскоре было на что везти Павла Андреевича в расположенный в горах, в окрестностях Ниццы санаторий «Холм», а также нанять сиделок для ухода за ним. Присутствие при Тикстоне сиделок позволило ей съездить в Польшу, где жили ее дочери. Старшая, Валерия Грабовская, по окончании Львовского университета работала на дипломатической службе, а младшая дочь, Елена Бучинская, была известной польской актрисой. Хорт комментирует этот приезд: «На встрече с дочерями лежала тень вины матери перед оставленными ею на попечении отца детей. Рана зарубцовывалась медленно. Но постепенно обе стороны нашли общий язык. Тэффи вернулась в Париж, и снова жизнь покатилась по наезженной колее – уход за мужем, рассказы, фельетоны, пародии, скетчи и реже песни».
В те же годы Тэффи от стихов, рассказов и пьес перешла к большой форме сатирической прозы – роману. Выход из печати в 1931 году «Авантюрного романа», действие которого происходит в Париже, в эмигрантской среде, где еще, как отмечает Хорт, «сохраняются быт и нравы прежней, дореволюционной жизни персонажей». Основная героиня романа, вокруг которой развивается сюжет и кипят страсти, – манекенщица Наташа. Не буду пересказывать сюжетные линии романа. Отмечу только, что несмотря на детективный жанр, первая его часть насыщена шутками и каламбурами. Поворот сюжета в детективное русло происходит во второй части романа. А там, где течет кровь, шутки-прибаутки, сами понимаете, неуместны.
Павел Андреевич Тикстон скончался 17 ноября 1935 года. За два года до его смерти в Париже постигла та же участь брата Тэффи – генерала Николая Александровича Лохвицкого, одного из видных фигур Белого движения на востоке России.
После издания «Авантюрного романа» Тэффи потянуло к драматургическим жанрам. Прежние скетчи уже не устраивали. Так появились из-под ее пера две пьесы: «Момент судьбы» и «Ничего подобного». Первая из них была поставлена в открывшемся в Париже в 1936 году Русском интимном театре, созданном актрисой Диной Никитичной Кировой и просуществовавшем несколько сезонов. Тут надо заметить, что в отличие от русских театров, открывшихся, например, в Риге и Праге, русские театры во Франции государственную поддержку не получали.
С годами здоровье Тэффи ухудшалось. В марте 1939 года она слегла. Была парализована рука и измучили телесные боли, характерные при неврозе. К осени более-менее поправилась, но тут началась война: немцы вторглись во Францию со стороны Бельгии. В июне началась бомбежка Парижа.
Хорт восстановил тогдашние передвижения Надежды Александровны по Франции: «Как только Ванн, город на северо-западе Франции, подвергся бомбежке, она уехала в Анже (департамент Мен и Луара), где пробыла до середины июня. Потом переехала в Сали де Беарн, это на триста километров южнее. Во французской столице началась нешуточная паника. Все журналы были закрыты. Жители потянулись от греха подальше на юг. Не сидели сложа руки и русские эмигранты, многие из них рванули в Биарриц. Отправилась туда и Тэффи».
Но и в этом курортном городке на берегу Бискайского залива Надежда Александровна чувствовала себя хуже некуда. Хорт не сгустил краски, описывая ее физическое и моральное состояние: «Болезни следовали одна за другой, таблетки принимала горстями. Хорошо хоть, вокруг много знакомых. При случае давали знать о себе дочки, оставшиеся в оккупированной Польше».
Она мало с кем общалась, жила замкнуто, да и писала мало. От затяжной депрессии спасали старые друзья и знакомые. Она окончательно сдружилась с Мережковским и его женой Зинаидой Гиппиус. В их съемном просторном и роскошном доме регулярно собирались гости: поэт Виктор Мамченко, близкий друг Мережковских, Ирина Одоевцева и ее муж Георгий Иванов, Александр Керенский с женой, австралийской журналистской Лидией Тритон (когда Гитлер в 1940 году оккупировал Францию, Керенский успел уехать в США).
В августе 1944 года Париж был освобожден. Хорт точно описывает послевоенную атмосферу: «После войны с ее беспрерывными стрессовыми ситуациями люди вздохнули с облегчением: можно, наконец, заняться привычными делами. Однако эхо прошедшей катастрофы еще долго давало себя знать. Скорбь по погибшим, неустроенный быт, поиски работы…»
Постепенно жизнь входила в прежнее довоенное русло. К тому же у людей проснулась тяга к чтению серьезных книг. Атмосфера в освобожденном Париже, куда на свою квартиру на Брассери, 59 вернулась Тэффи, была освежающей и животворящей. В 1946 году у Надежды Александровны выходит книга «Все о любви», состоящая из тридцати рассказов. Свое отношение к этому великому чувству она откровенно высказала в одном из своих стихотворений:
Моя любовь – как странный сон,
Предутренний, печальный…
Молчаньем звезд заворожен
Ее призыв прощальный!
Как стая белых, смелых птиц
Летят ее желанья
К пределам пламенных зарниц
Последнего сгоранья!..
Моя любовь – немым богам
Зажженная лампада.
Моей любви, моим устам –
Твоей любви не надо!
В последней книге Надежды Александровны «Земная радуга» напечатан автобиографический рассказ «И времени не стало». Вот что пишет об этом произведении Елена Трубилова, исследовательница творчества Тэффи: «Это словно взгляд Тэффи на весь пройденный ею путь. Здесь слышится мудрая терпимость к земному несовершенству, печаль от сознания невозможности изменить мир. Единственное, что под силу Тэффи, по признанию, сделанному ею в стихотворении “Благословение Божьей десницы…” – “свечою малой озарить великую Божью тьму”».
Тэффи (урожденная Лохвицкая, в замужестве Бучинская) умерла в Париже 6 октября 1952 года. На похороны из Лондона прилетела ее старшая дочь Валерия Александровна. Младшая, жившая в Польше, приехать не смогла – «железный занавес». Вот что рассказала старшая дочь журналисту газеты «Русские новости»: «Мою мать обычно считают юмористкой. Не спорю, в начале ее деятельности это, вероятно, так и было. Но позже, на чужбине, когда тысячи и тысячи русских людей только и думали о том, как бы выплыть, зацепиться за жизнь, не погибнуть, не потерять свой моральный облик, – могла ли она действительно осуждать или даже смеяться над кем бы то ни было? Мама много раз говорила мне, что на свете нет совсем плохих людей, что в каждом человеке есть много хорошего; что каждое живое существо имеет право на маленькую радость, тепло и солнце. Вот это, пожалуй, важнее всех написанных ею томов».
