Автор: Наталия Вячеславовна Апчинская (1937–2014)
Творческий суверенитет скульптора Олега Цхурбаева имеет под собой прочную двуединую основу – традиции народной осетинской пластики, уходящие в глубокую древность и смыкающиеся там с мировой архаикой, и индивидуальное острое чувство формы, живущее в пространстве современного мира.
Вильям Мейланд, 1997 год
Многие произведения Олега Цхурбаева свидетельствуют о его живом интересе к художественному прошлому своей родины, откуда он как будто постоянно движется по направлению к нашему времени. С его точки зрения человечество, хоть и меняется, но сохраняет некую неизменную основу; то же, с неизбежными оговорками, относится и к языку скульптуры.
Любовь к древнему искусству, естественно, не означает подражания. Наглядный пример тому – сравнительно недавно созданная керамическая скульптура «Поединок». Изображен гепард или какой-то другой представитель кошачьих, напавший на лань. На первый взгляд композиция близка тем, которые (получив уже в наше время условное название «сцены терзаний») были широко распространены в XII–XIII веках по всей территории Евразии, восходя к каким-то еще более древним прототипам. Подобные сцены и сейчас можно разглядеть в рельефах Дмитриевского собора во Владимире, в заставках средневековых армянских миниатюр или в аппликациях тканей из Пазырыкского кургана. Во всех изображениях акцент сделан именно на «терзании» – в застывших экспрессивных формах запечатлен на века трагизм убийства слабого сильным.
Между тем Олег Цхурбаев не случайно назвал свою скульптуру «Поединок». Его лань не оказывает никакого сопротивления, но не выглядит беззащитной. Стройная шея гордо возвышается над врагом, а обращенная к нему головка кажется олицетворением благородства и мудрости, отрешенной от всего личного. Перед нами на самом деле поединок – неизменной плотоядности и неподвластной времени духовности и доброты, конечная победа которых для скульптора очевидна.
Еще более современен и нередко полемичен мастер в интерпретациях образов собственных отдаленных предков – скифских, сарматских, аланских кочевников. Возглавляет их «Скифский царь», образующий пластическое целое с конем, на котором он восседает. Современный художник лишает своего героя характерной для древнего искусства сакральности и эпического величия, а взамен этого делает его воплощением грубой агрессивности, в утрированности которой есть нечто комическое. В другой композиции можно увидеть дружинников царя, с преувеличенной торжественностью несущих охотничий трофей – тушу барана, привязанного к палке. По сравнению с начальством, их образы более благообразны, в них есть нечто возвышенно-халдейское.
В других скульптурах из керамики Цхурбаев продолжает дегероизировать древних персонажей, разрушать их вневременное величие и наделять более человеческими качествами, а также большой дозой юмора, который вообще свойственен художнику.
Сидящий на лошади «Скифский воин» напоминает по силуэту «Царя», но угловатые, резкие формы смягчены и округлены, а весь облик выражает уже не угрозу, а задумчивость. Натягивая лук, этот извлеченный на свет из тьмы веков кочевник как будто забыл о ратных подвигах и предался каким-то размышлениям – возможно, возвышенным, а возможно, и вполне житейским.
Еще один представитель воинственного племени показан полностью разоблаченным от доспехов и одежды вообще, ибо теперь он не сражается в бою, а стреляет из-за угла, откровенно обнажая при этом такие малопривлекательные на протяжении всей истории человечества качества, как подлость и трусость.
Однако жизнь не стоит на месте и не состоит только из одних сражений. И вот уже вслед за древними воителями бодро трусит, на почти игрушечной лошадке, любовная пара. «Свидание».
И все же, как бы ни относился осетинский скульптор к прошлому, в нем самом продолжает жить дух древних охотников. Этой теме посвящены два произведения: статуэтка из керамики «Соколиная охота» и бронзовый подсвечник «Охотник». В первой изображен не то мужчина, не то ребенок, то ли древний скиф, то ли современный осетин. Все это как-то соединяется вместе и не имеет для автора решающего значения. Само произведение как будто вступает с нами в игру: прижатый к губам палец персонажа предупреждает зрителя, чтобы он случайно не спугнул сидящего на руке охотника сокола. В подсвечнике сцена охоты более развернута. Словно уподобляясь одному из создателей кобанской бронзы, художник органично вписывает фигуры в отведенное им пространство, символизирующее космос природы. Охотник с ружьем, симпатичный зверь, разделяющее их дерево, несомненно, происходящее из мифического Древа Жизни, – все это как бы неразъемные детали разумно устроенного мироздания. Но если древний мастер сам жил внутри структурированного космоса, то для современного художника это во многом мечта, реализуемая в искусстве и слегка окрашенная иронией. Столь естественно разместившиеся внутри подсвечника персонажи автора, похоже, не без лукавства поглядывают на нас, готовые в любой момент покинуть свое убежище…
Небольшая группа из бронзы, дерева, керамики представляет ныне живущих осетин, неизменно вписанных в национальную культурную и художественную традицию. Это удлиненные фигурки женщин и мужчин (достигающие иногда 200 см), названные «Танец-приглашение» (классический осетинский танец), а также бронзовый горец, подымающий рог, полный вина («Тост за друзей»). Стилизованно-знаковое изображение олицетворяет культ мужской дружбы и вековые представления о чести. При этом хрупкость и бесплотность фигур подчеркивают, что источник всего этого – не физический мир, а духовный.
В более рубленном архаическом стиле вылеплен из керамики похожий на идола сидящий крестьянин «Счастливый Илу». По словам автора, он «списал» свой персонаж с натуры, захваченный чувством внутренней цельности и гармонии, которым был наделен сидящий на завалинке не то деревенский дурачок, не то мудрец.
Как известно, кочевники Причерноморья жили порой в тесном контакте с эллинами. Может быть, поэтому кажется вполне естественным существование среди героев Олега Цхурбаева «Леды с Лебедем». Скульптура выполнена в более классическом стиле и наделена полновесными формами. Саму Леду автор представил деревенской простушкой, как будто обескураженной произошедшим. При первом взгляде на нее невольно приходят на ум известные строки Г. Гейне:
«Только Леде не простится
За оплошность даже ныне –
Надо ж быть такой гусыней,
Чтобы лебедем прельститься!»
Однако скульптор изображает и деревенскую девушку, и подлинно мифологическую героиню, осознавшую всю сверхъестественную значимость происходящего. В отличие от многих своих предшественниц в истории искусства, осетинская Леда лишена какой-либо фривольности. Со своим неподражаемо-наивным жестом поднесенной ко рту руки она, похоже, уже провидит будущие невероятные события. Некоторая царственность просматривается и в Лебеде, который является как-никак Зевсом. От союза с ним Леда родит самую великолепную женщину Ойкумены – Елену Прекрасную.
Подобно другим современным художникам, Цхурбаев способен увлечься экзотической культурой и не просто увлечься, но каким-то образом проникнуть в суть ее эстетики. Такова небольшая серия скульптур из керамики на тему японской древней ритуальной борьбы тяжеловесов – сумо. Серия включает парную композицию «Поединок» и два изображения чемпионов – простого и «великого». Состязание сумо – это поединок в равной мере физический и духовный, и в нем, как в капле воды, отражается дальневосточное понимание мира. С точки зрения древних японских религий, идеал существования – быть в покое и минимально контактировать с внешним миром. Отсюда, возможно, пристрастие к фигуре круга и округлости форм в искусстве. Необходима сосредоточенность на собственном духовном центре, именуемом «кокоро» и прямо связывающем индивида с Небом. Однако японский универсум не статичен и не разобщен. Человек и мир внутренне и внешне составляют в нем одно целое и находятся в кругообразном внутреннем движении, обусловленном сменой основополагающих начал «инь» и «янь».
Физическая мощь борцов сумо сама по себе не принесет успеха, если герои не имеют моральных качеств, как бы сконцентрированных вокруг «кокоро», этого японского эквивалента русского сердца. Поединок сумо происходит с минимальными телодвижениями, но предполагает внутреннюю динамику, которую и призван передать скульптор. В конечном счете, происходит как бы выдавливание и перетекание мирового вещества от одного его носителя к другому.
Как нам кажется, с особенным блеском и проникновением в суть «японизма» Олег Цхурбаев изобразил двух борцов – столь отлично от «Поединка», описанного в начале статьи, в котором все было основано на столкновении противоположных начал.
Еще до своего «скифского цикла» скульптор создал в шамоте своеобразный плач по высохшему Аралу. Тело человека, лишенного моря, само превратилось в растрескавшуюся землю, а лицо его в страстном ожидании поднято к небу. Позже мастер создаст другой персонаж, который в надежде на молитву, сам будет стараться долететь до неба, – это скульптура «Первый старт».
Трудно сказать, как будет в дальнейшем развиваться пластическое искусство Олега Цхурбаева, но совершенно невозможно обойти вниманием его графику. Она имеет очень мало общего со скульптурой. Это не рисунки, в которых дан набросок будущей статуи или просто узнается почерк ваятеля. Это другая сторона его искусства и его души. Упомянем вкратце три работы мастера. В одном из листов возникает старая тема возвращения с охоты. Возле палки, на которой висел трофей, множество людей что-то обсуждают. На переднем плане выделяются два персонажа – один держит кувшин с водой для мытья рук, а другой подставляет сомкнутые ладони. Мужчина, держащий кувшин, показан со значительным лицом, с взглядом, устремленным в какие-то неведомые дали, а моющий руки склонился перед ним в смиренном поклоне. Все в целом напоминает рисунки старых мастеров и, несмотря на жанровый сюжет, содержит в себе некую тайну.
В то время как данный лист выдержан в скупой гамме охристо-серых и беловатых тонов, в следующем свет луны и воображение художника рождают почти волшебное цветовое и световое действо. Весь лист соткан из тончайших штрихов и точек, переливающихся нежнейшими оттенками розовых, голубых, золотистых и лиловых тонов, а спящий на высоком стогу крестьянин, кажется, вот-вот достигнет Луны…
И наконец, в композиции, названной «Привал в пути», на переднем плане распростерт отдыхающий горец. Одетый в вишневого цвета одеяние, с загорелым лицом, полный жизни, он составляет резкий контраст с почти бесплотной фигурой, возвышающейся над ним лошади. Эта светящаяся белая лошадь похожа на ту, которую изобразил в одном из своих фильмов Ю. Норштейн: она смотрит странным остановившимся взглядом и кажется пришедшей из иного мира, который выглядит, однако, необходимым дополнением земному.
Если в своей скульптуре Олег Цхурбаев, как правило, архаик, примитивист, художник, умеющий мечтать, но уравновешивающий свои мечты юмором, то в графике он мечтатель «по преимуществу», а иногда и мистик.
Июнь 2010 года
Врез Об авторе статьи
Наталия Вячеславовна Апчинская (1937–2014) – кандидат искусствоведения, заслуженный деятель искусств РФ, член Ассоциации искусствоведов и Московского Союза художников, ученый с мировым именем.
После учебы в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина, Наталия Вячеславовна в мае 1978 года пришла в Музей искусства народов Востока, в отдел Советского Востока. С музеем в дальнейшем была связана ее профессиональная и творческая судьба. Много лет Апчинская занималась Арменией, писала статьи, ездила в командировки, делала выставки, посвященные художникам Армении.
Наталия Вячеславовна работала над темой «Русские художники о Востоке», ее перу принадлежат статьи и монографии, посвященные Р. Фальку, Р. Мазелю, А. Волкову и др. Апчинскую всегда отличали широта кругозора, эрудиция, глубокое погружение в тему. Ее блестящая кандидатская диссертация была посвящена французскому скульптору Аристиду Майолю. Восхищаясь искусством Н. Пиросмани, она издала книгу о нем.
Много лет ее профессиональной деятельности были отданы изучению творчества Марка Шагала, которому была посвящена монография «Портрет художника», а в издательстве «Советский художник» в 1990 году вышла уникальная книга «М. Шагал. Графика» – серьезное научное исследование графики мастера. Она была также автором послесловия и комментариев к книге Шагала «Моя жизнь». Апчинская участвовала в ежегодных «шагаловских чтениях» в Витебском музее М. Шагала.
«Великое искусство не нуждается в каких-то особых условиях для любви к себе, но оно как минимум должно быть открытым для восприятия тех, кому адресовано», – писала Н. Апчинская. Это стало лейтмотивом всех ее творческих и исследовательских работ.
