Автор: Ирина Кириллова
К 300-летию присутствия русского православия в Великобритании
Старая русская эмиграция… Эти люди, которые до Октябрьской революции 1917 года были действующими членами русского общества – творческого, военного, научного, государственного, – оказались на чужбине. За очень редким исключением они жили в чрезвычайно трудных и стесненных условиях. Женщины в основном шли в няньки, уборщицы, а мужчины выполняли работу самого грубого рабочего типа.
Все, что они могли передать своим детям, – это вера, язык и культура (говорю это на основании собственного опыта). Они берегли свою культуру как зеницу ока. Мы, дети этих эмигрантов, уже рождались французами, немцами, американцами, англичанами. У нас были нерусские паспорта в карманах, но мы оставались сугубо русскими людьми. Что могли нам дать наши родители? Самое драгоценное, что они вынесли из России – веру, язык, культуру. Передать то, чем жили они, чем жила старая Россия, было самым важным в их жизни.
Владыка Антоний всегда говорил, что родной язык человека – это тот, на котором он молится. Родной язык – не только бытовой язык, даже не язык культуры, а именно язык, на котором человек молится.
Хотя не все мы были очень церковными людьми, но мы воспринимали духовные ценности нашей Православной Церкви. Мы оставались русскими людьми, хранителями ценностей, которые надо было творчески использовать и передать. Нам и в голову не приходило, что однажды наступит август 1991 года и вечный Советский Союз рухнет. Поэтому мы восприняли наше призвание следующим образом – творчески придать этому наследию жизнь, чтобы эти ценности русской культуры, веры, языка старой России не умерли в наших руках.
Было то, что связывало нас кровно с Россией, а именно – Церковь гонимая, Церковь-мученица. Действительно, на Западе не подозревают, через что прошла наша Церковь. Мы знали о катакомбной церкви. Мы знали, что из почти 400 епископов в 1940 году в живых оставалось только четыре. Быть может, не все об этом помнят, но это было частью нашего сознания.
Были моменты, когда мы встречались с этой Церковью. Мы верили, что в России остаются православные люди, которые молятся, и это подтвердилось. Мы отвергали идеологическую и идейную позицию Советской России, но там жили родные нам люди.
Восстановление связей между старой эмиграцией и современной Россией повлияло на наше поколение – и в частности, на жизнь, судьбу и деятельность владыки Антония.
Встреча с этой новой Россией состоялась, конечно, во время Второй мировой войны, Великой Отечественной, а потом после смерти Сталина, когда Хрущев в 1957 году устроил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на который пригласили всю «прогрессивную молодежь». Мы не были очень прогрессивными в Англии, но в делегации оставались места и туда послали нас, молодых людей из старой эмиграции. Для меня это было боевое крещение. Я должна сказать, что это было одновременно и интересно, и тяжело.
Во время хрущевской оттепели в Великобританию стали приезжать театры (МХАТ, балет Большого театра), отдельные писатели, художники, очень многие из которых потянулись к владыке Антонию. Его пастырская деятельность сразу же умножилась во сто крат. Те, кто приезжал к нему из России, знали его по передачам Би-би-си.
Будущий владыка Антоний (в миру Андрей Блум) был сыном Бориса Эдуардовича Блума, служившего первым секретарем в Русском императорском посольстве в Персии, в Тегеране. После рождения в Лозанне младенец Андрей был тут же перевезен в Персию, где работал его отец, и первые семь лет своей жизни провел в этой стране с родителями и бабушкой. А потом семья предприняла очень длительное и тяжелое путешествие через весь Ближний Восток в Европу.
С самого начала будущий владыка получал то драгоценное, о чем я говорила, – веру и культуру. Первым его воспитателем была бабушка-итальянка. После замужества она перешла в православие и стала Ольгой Ильиничной. Ей гораздо проще было говорить по-французски, так что с самого детства мальчик Андрей унаследовал и русскую, и западную культуру, что было характерно для нашего поколения. От своей бабушки и родителей он получал нравственные духовные основы, которые неотъемлемо связаны с той культурой, которую мы унаследовали. Что было для нас самым важным? Духовно-нравственные основы. Это, конечно же, связано с нашим православием, с православным учением о человеке, с уважением к человеку, хоть нас теперь и обвиняют в том, что мы не соблюдаем права человека.
Наряду с этим очень важно было чтение. Бабушка много читала Андрею, но очень скоро он и сам стал читать и уже читал всю жизнь. Он хорошо знал святоотеческую литературу, православных и западных богословов (хотя не окончил никакого богословского института), широко читал французскую литературу, немецкую поэзию и прекрасно знал всю русскую классику. Хорошо помню, как мы ехали в машине по дороге в наши западные английские приходы и нас настигла метель. Мы сидели и обсуждали роман Достоевского «Бесы», который владыка Антоний никогда не перечитывал, в отличие от многих других книг, потому что в этом произведении, как он говорил, слишком сильно и явственно ощущается сила зла.
Персидская идиллия кончилась, когда Андрею было семь лет. Вначале семья оказалась в Австрии, где одна католическая школа предложила взять его на воспитание. Это была очень хорошая школа, но в самом конце, когда уже обо всем договорились, директор сказал: «Да, вы, конечно, понимаете, что ваш сын должен перейти в католичество». И мальчик, который считал себя неверующим, ответил: «Я не на продажу. Я католиком не стану». На этом закончился разговор.
Блумы попали во Францию, где будущему владыке выпала самая тяжелая доля. Последующие поколения уже не знали этих страшных испытаний жуткой нищеты. Его отдали в пансионат в трущобных кварталах города, где его, вежливого и воспитанного мальчика, дразнили и преследовали до невыносимости. Об этом он вспоминал мучительно. Но это был опыт многих русских людей из старой эмиграции.
Очень важным элементом юношеского воспитания будущего епископа стало влияние отца, человека сложного, который в какой-то момент сказал жене и сыну: «Я должен уйти, я больше не могу жить одной жизнью с вами, я обязан замаливать грехи дворянской России перед народом». В этом явно прослеживается какой-то болезненный психический момент. Он действительно ушел из семьи и через некоторое время умер. Но для мальчика, который очень любил и уважал своего отца, была важна эта нравственная принципиальность, доходящая, быть может, до крайности. Андрей ходил к своему отцу, который жил в коморке, замаливал грехи России и продолжал участвовать в строгом нравственном воспитании сына.
Однажды отец сказал ему: «Ты меня очень беспокоишь. Я волнуюсь, когда думаю о тебе. Меня не волнует, что ты можешь умереть. Нет. Меня волнует, что ты можешь быть неверен». Он хотел, чтобы его сын жил той абсолютной принципиальностью, которая стала главным элементом в духовном и человеческом настрое личности владыки Антония. Она проявилась в характерном для него максимализме. Обретя веру, он захотел всего себя отдать Богу. И хотя мать желала видеть его в родовой профессии военного, он поступил на медицинский факультет и принял тайный монашеский постриг. Служение на благо близкого было сильнейшим идейным двигателем этого первого, «заграничного», поколения русской старой эмиграции.
Большое влияние на будущего владыку оказали юношеские организации, бывшие по сути полувоенными. В самом начале двадцатых годов эмигрантская молодежь потянулась в некое подобие кадетских корпусов, которые носили такие названия, как «Витязи» и «Соколы». Их был целый ряд – сначала в Сербии, потом в Чехии, потом под Парижем во Франции. Мальчики получали там своего рода военную подготовку, а в будущем хотели ехать освобождать Россию, свергать большевистское иго. Это было наивно, но указывает на готовность служить, отдать себя тому, что считалось правым делом.
Эта полувоенная подготовка прошла пунктиром через всю жизнь владыки Антония. Он признавал военное служение. Не просто военную службу, не агрессивное действие, а именно служение, необходимое перед нашествием зла. Этому злу надо сопротивляться, и владыка полностью принимал военный отпор злу. Он не принимал то, что по-английски называется “conscientious objector”, то есть нежелание нести оружие по совести. Он полностью отвергал такую позицию по отношению к военному служению.
Он также не принимал толстовское непротивление злу, считая достойными тех, кто совершал подвиг во имя правого дела. В то время, когда он проповедовал в Англии, идеи непротивления злу были очень модными. Я хорошо помню, как одному молодому человеку, который уверял его, что как христианин он должен поддерживать непротивление злу, владыка сказал: «И вы бы не сопротивлялись против того человека, который на ваших глазах хочет изнасиловать вашу любимую, вашу невесту?»
Он был тем, кого теперь принято называть social conservative, то есть человеком, который полностью поддерживает традиционные ценности, основанные на вере, на Евангелии. И поэтому он абсолютно не принимал однополых браков. Как врач он считал гомосексуализм скорее психическим недомоганием.
Владыка Антоний был миссионером. С самого начала его служения в Великобритании ощущается действие Провидения. На него указал уходящий капеллан Содружества свв. Сергия и Албания отец Лев Жилле. Бывший доминиканец, конверт, он хотел видеть на служении в Британии этого молодого врача, тайно принявшего монашество и желавшего после войны служить самым обездоленным и нищим русским эмигрантам.
Когда будущий владыка Антоний попал в Англию, он начал учить английский по Библии, по так называемому авторизованному тексту Библии XVII века – это самый великолепный и красивый текст на английском языке. Поэтому первые его объяснения и проповеди вызвали большой интерес: красивый молодой священник говорит на библейском языке! Правда, иногда случались забавные оплошности. Например, он перепутал слово abbess, то есть «игуменья, настоятельница монастыря», со словом abyss – «пропасть».
Вскоре после его приезда в Англию скончался замечательный настоятель нашего прихода отец Владимир Феокритов, и иеромонаха Антония попросили взять этот приход. Он говорил, что никогда не собирался быть приходским священником, но принял это как волю Божию.
В приходе он сразу же столкнулся с маленькой ячейкой дам из старой эмиграции, выехавших из России. Их было человек пять-шесть. Они хотели, чтобы это был исключительно русский, знакомый им приход, что было весьма характерно для наших православных национальных церквей. Но владыка – одновременно и русский, и западный человек – сказал им, что для него «важно не русское гетто, а вселенское православие». Он окончательно восстановил их против себя, сказав, что раз в месяц будут проводиться службы на английском. На все возражения он отвечал: «Куда ушли ваши дети? Ваши внуки? Их нет, потому что вы не научили их русскому языку и не водили их в церковь, а я хочу, чтобы они вернулись». И они действительно начали возвращаться.
Владыка Антоний был не только приходским священником, он был исповедником и вечности, и современности православия. Нет собора, нет большой столичной церкви в Великобритании, где бы владыка Антонии не проповедовал, не проводил бы беседы. Нет университета, где бы он не читал лекций о духовном в литературе. Он прекрасно знал и понимал современного человека. В церковь потянулись англичане, перешедшие в православие, которое им открывалось. Многие говорили: “I’ve come home” («Я вернулся домой, к корням»). Потому что о вековечном, драгоценнейшем православии он говорил на современном языке и в порядке тех современных проблем сомнения и потери веры, с которыми люди шестидесятых, семидесятых и других десятилетий к нему приходили.
После 1961 года советское правительство неожиданно приказало Русской Церкви вступить во Всемирный совет церквей (ВСЦ), с условием что на этих международных совещаниях Церковь всегда должна поддерживать советскую политическую позицию. Церковь на это пошла, что было абсолютно правильно. Конечно, говорили, что Церковь «продалась», что она является рупором советской пропаганды и тому подобное, но для Церкви это участье в ВСЦ было очень важно. Она могла показать, что не окончательно истреблена, как, например, в Албании. Конечно, катакомбные священники не попадали в эти делегации, но в них входили богословы, преподаватели академии, епископы, которые знали катакомбную церковь и в частных разговорах рассказывали о ней и о том, что пережила Церковь за все годы советского режима.
Владыка Антоний был приглашен стать членом официальной Русской Православной делегации при ВСЦ. Он принял это назначение с условием, что будет всегда говорить истину, без учета официальной советской позиции. И он часто говорил о том, о чем не могли упоминать члены церковной делегации из Москвы.
Владыка Антоний впервые поехал в Россию, в Советский Союз, молодым епископом, в 1961 и продолжал ездить, пока не начало подводить здоровье. У него в России была огромная паства, студенты и пастыри духовных академий и семинарий, бесчисленная столичная интеллигенция, несметные толпы, собирающиеся на его проповедь в соборе и в церкви…
Для владыки Антония, как и для очень многих из старой эмиграции, его «возвращение» в Россию, его проповедь, его слово русским людям были исполнением «священного долга» – вернуть в Россию то, что наши родители хранили как самое драгоценное. И это слово было услышано в России, где продолжают по всей стране читать бесчисленные издания проповедей, лекций, духовных наставлений владыки Антония, митрополита Сурожского.
А на Западе люди, перешедшие в православие, продолжают хранить как драгоценность, как духовное откровение православие, им открытое владыкой Антонием, русским епископом из старой эмиграции, которая в темный час нашла убежище в западных странах.
Врез:
Об авторе
Ирина Арсеньевна Кириллова, профессор русской литературы Кембриджского университета, член попечительского совета Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы в Москве. Исполняла обязанности председателя епархиального совета и собрания при митрополите Антонии Сурожском.