К 400-летию со дня рождения великого комедиографа
Александр Балтин
Влияние Мольера на мировой театр чрезвычайно велико: именно его творчество послужило стимулом для создания национальной комедии в ряде стран. В эпоху Реставрации в Англии создаются пьесы, пронизанные духом Мольера: Уильям Уичерли и Уильям Конгрив, а в дальнейшем Генри Филдинг и Ричард Шеридан. Немецкие авторы тоже много берут у него. И кажется, что переливающийся искрометностью Карло Гольдони просто невозможен был бы без фейерверка Мольера.
По преданию, царевна Софья Алексеевна, сестра Петра I, разыгрывала в своем тереме «Лекаря поневоле», но всякое предание базируется на отголосках правды: очевидно одно – Мольер был известен в России с конца XVII века.
Дворцовые подмостки поделились с первым казенным публичным театром в Петербурге, возглавляемым Сумароковым, подражавшим в драматургическом аспекте своего творчества легендарному французу.
Школу Мольера проходят и наиболее самобытные русские комедиографы: Фонвизин, Капнист, даже дедушка Крылов не стеснялся в заимствовании у него идей, героев, сюжетных поворотов.
Гоголь перевел на русский один из мольеровских фарсов; и в реалистическом бурлеске «Ревизора» вполне можно рассмотреть блики классических текстов француза.
И не является ли Чацкий вариантом «Мизантропа» – абсолютно самостоятельным, однако прошедшим сквозь галереи и анфилады ощущений, испытанных Грибоедовым от чтения пьес Мольера?
Шедевров Мольер оставил много: блестящих, кипящих, с гирляндами персонажей, с точно рассчитанным механизмом действия, с солнцем духа, пронизывающим такое сложное творчество, такое великое наследие.
Одноактная комедия «Смешные жеманницы», открывающая парижские период творчества Мольера, оригинальна и смешна. И резкий, почти фехтовальный выпад драматурга против салонного мировосприятия с его вычурностью речи, манерностью и манерничаньем – незатухающе свеж, ибо и ныне подобные слои общества отличаются тем же при другом историческом антураже.
Фарс, кипящий, бурлескный, блестящий, литературно и социально значимый.
«Школа мужей» и параллельно идущая «Школа жен»: тут метафизический лабиринт, которым шел французский гений, делает резкий поворот: от фарса к социально-психологической комедии воспитания.
Сатира остра – нападки со стороны врагов многочисленны: носители пороков не любят яркого освещения. Сатира ранит – она же является мазью, наносимой на раны и расчесы общества.
Такая двойственность логична: ибо само бытие отличается амбивалентностью.
Сколь уверен Тартюф в правомерности своего поведения?
рис. Моро-Младшего, ок. 1913
Суеверное преклонение перед «правилами» Аристотеля высмеяно Мольером жестко; новые удары врагов драматург парирует «Версальским экспромтом».
Из интеллектуально-словесных баталий, вызванных «Школой жен», Мольер выходит победителем, упрочившим свою славу.
Жанр комедии-балета был разработан им с учетом пристрастия придворных именно к балету – наилюбимейшему развлечению.
Фарс быта, бытовой фарс, разнообразие типажей, утонченность юмора…
Как блистал русский вариант «Мещанина во дворянстве». Сразу вспоминается Владимир Этуш, сыгравший Журдена: актер словно создал эталонный образ.
Сколько этого было в девяностые, разносившие советскую Россию: рьяно, грязно, нелепо! Сколько подобных Журденов мелькало на экранах: косноязыкие, ничего толком, кроме хапка, не знающие и не умеющие, учившие других жить…
Журден сходит со сцены, отправляясь в реальность: за которой – вечное будущее. Хотя в нашем варианте что-то уж слишком оно технологичным стало, до чудовищности: самое большое будущее у денег и технологий, этих братских сторон стяжательства.
Возможно, «Мещанин во дворянстве» – наиболее популярная в России пьеса Мольера… хотя феномен нувориша, жаждущего получить иной социальный статус, сильно окрашен в тона всеобщности. Именно вариант Журдена очень похож на множество персонажей, мелькавших в российской истории.
Мольер сотрудничает с Корнелем, хотя и кажутся они противоположными; но, сотрудничая, создают «Психею».
Вершина ли «Тартюф»? Их много, конечно, у Мольера, хватавшего пороки человеческие за скользкие хвосты, дабы вытянуть их на ярко освещенное пространство. Жаль, что хвосты отрываются и пороки остаются пороками.
Мольер не любил духовенство – было за что… Однако именно мудрый монах разрубает узел интриги, подводя, таким образом, к вполне счастливому финалу…
Сколько пустых святош вокруг! Сколько Тартюфов продолжают подлую свою работу…
«Дон Жуан, или Каменный пир» обрушивается на феодальное дворянство, и бродячая испанская легенда о невыносимо обаятельном соблазнителе приобретает под пером Мольера оригинальные тона и оттенки.
Беспринципность, лицемерие, наглость, цинизм, отрицание всех устоев: тугая гроздь, вызревшая с языковым великолепием, отправлена в грядущее, и каковым бы оно ни было, мера всех этих качеств не становится меньшей.
Логичен «Мизантроп» – он вырастает из трагической почвы, храня дух трагедии, как тяжелую ценность.
Диалог здесь преобладает над внешним действием, и ничего от фарса, столь любимого драматургом, не проступает сквозь словесную ткань пьесы.
Мольеровский Альцест протягивает руку Чацкому; но сколько не произноси монологов, изменений не воспоследует; что не относится к понятию «шедевр», конечно.
Глубокого и серьезного «Мизантропа» зритель, вечно жаждущий развлечений, встретил холодно. Спасая пьесу, Мольер присоединяет к ней блестящий фарс «Лекарь поневоле», разрабатывая столь близкую ему тему лекарского шарлатанства. И вновь шумный успех.
Вечные образы кочуют по мирам: «Кубышка» Плавта превращается в мольеровского «Скупого» (на дальнем плане просматривается скукоженный Плюшкин).
…Смертельно больной Мольер пишет в феврале 1673 года одну из самых своих веселых и жизнерадостных комедий – «Мнимый больной». Спустя неделю Мольер, исполнявший роль Аргана, почувствовал себя плохо на сцене… пьеса прервана, через несколько часов великий драматург умирает.
Он умирает, оставляя человечеству огромное пространство своих пьес – истовых, искренних, бурлескных, бесконечных и отменяющих понятие времен…
Свершив предначертанное, исполнив миссию, Мольер умирает; он умирает в вечность, оставляя бессчетным грядущим поколениям образцовый театр, исполненный высоты, света, мрачности, – всей смеси, которую представляет собой человек, социум, сама Вселенная, в конце концов.
