Из дневников Ф. И. Тютчева, а также писем и рассказов современников о нем
«Надежда Сергеевна Акинфьева, рожденная Анненкова, проживала в Санкт-Петербурге в одном доме с дядей своим, канцлером князем Горчаковым, причем квартира ее помещалась в верхнем этаже. В то время за ней ухаживал герцог Николай Максимилианович Лейхтенбергский (внук императора Николая I и правнук Жозефины Богарнэ – Ред.), за которого она впоследствии вышла замуж под фамилией графини де Богарнэ. Граф Алексей Васильевич Олсуфьев рассказывал, что однажды он был приглашен с Тютчевым на обед к князю Горчакову. Когда они поднимались по лестнице, их обогнал герцог Лейхтенбергский. Перед началом обеда лакей доложил князю, что «у Надежды Сергеевны мигрень, и кушать они не будут». «Nous avons vu monter la migraine» («Только что мы видели, как поднималась мигрень»), – шепнул Тютчев». (Сообщено графом Алексеем Васильевичем Олсуфьевым)
«Припоминаю, что в 1834 году, в бытность мою в Карлсбаде, до меня дошли слухи о том, что Тютчев был поднят без сознания в Мюнхене, в Гофгартене. По возвращении из Мюнхена я спросил его, что это значило. Вот что он мне ответил: «Однажды ваш дядя пригласил меня обедать, я думал, что к шести часам, и пришел в ту минуту, когда вставали из-за стола. Итак, я не обедал. На другой день жена моя отсутствовала, некому было заказать обед, и я без него обошелся. На третий день я потерял привычку обедать, но силы мне изменили, и я лишился чувств в Гофгартене». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
«Был ли Тютчев в Петербурге во время смерти Пушкина или приехал вскоре после, касательно этого вопроса я не могу разобраться в своих воспоминаниях. Знаю только наверное, что он там был во время процесса Дантеса Геккерена. Тютчев очень тяготился Петербургом и только мечтал о возможности вернуться за границу. Часто он говорил мне: «У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине». Итак, однажды встречаю Тютчева на Невском проспекте. Он спрашивает меня, какие новости; я ему отвечаю, что военный суд только что вынес приговор Геккерену. «К чему его приговорили?» – «Он будет препровожден к границе под охраной фельдъегеря». – «Вы в этом уверены?» – «Совершенно уверен». – «Пойду, Жуковского убью». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
«Князь В.П. Мещерский, издатель газеты «Гражданин», посвятил одну из своих бесчисленных и малограмотных статей «дурному влиянию среды». – «Не ему дурно говорить о дурном влиянии среды, – сказал Тютчев. – Он забывает, что его собственные среды заедают посетителей». Князь Мещерский принимал по средам». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
Когда канцлер Горчаков сделал камер-юнкером Акинфьева (в жену которого был влюблен), Тютчев сказал: «Князь Горчаков походит на древних жрецов, которые золотили рога своих жертв». (Из рукописной записной книжки Б. А. Козлова)
Когда Горчаков прочел Тютчеву черновик депеши по поводу вмешательства иностранных кабинетов во время последнего Польского мятежа, Тютчев, находя ее недостаточно энергичной, сказал ему следующие слова: «Князь, благодаря тому что вы говорите с Европой по-французски, вы начинаете мыслить, как француз». (Из воспоминаний князя Ивана Сергеевича Гагарина)
Тютчев очень страдал от болезни мочевого пузыря и за два часа до смерти ему выпускали мочу посредством зонда. Его спросили, как он себя чувствует после операции. «Видите ли, это подобно клевете, после которой всегда что-нибудь да останется». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
Об императоре Николае I Тютчев сказал: «Это лишь фасад великого человека». (Из рукописной записной книжки Б. А. Козлова)
Меткое замечание Тютчева о Владимире Павловиче Титове (русском писателе, дипломате, племяннике министра юстиции Д. В. Дашкова, воспитателе великих князей Александра и Николая – Ред.), человеке очень методичном: «Подумаешь, что Господь Бог поручил ему составить инвентарь мироздания». (Из журнала «Русский Ахилл», 1892 г.)
Тютчев утверждал, что единственная заповедь, которой французы крепко держатся, есть третья: «Не приемли имени Господа Бога твоего всуе». Для большей верности они вовсе не произносят его. (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
Вот слова Тютчева, сказанные им во время Крымской войны по поводу известного упования на русского Бога: «Надо сознаться, что должность русского Бога – не синекура». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
Княгиня Lison Трубецкая (Елизавета Эсперовна Белосельская-Белозерская, прозванная «Лиз Парижская, ангел с бархатным взглядом» – Ред.) говорила без умолку по-французски при Тютчеве, и он сказал: «Полное злоупотребление иностранным языком; она никогда не посмела бы наговорить столько глупостей по-русски». (Из рукописной записной книжки Б. А. Козлова)
Тютчев говорил: «Русская история до Петра Великого – сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело». (Из письма князя Ивана Сергеевича Гагарина к А. Н. Бахметевой)
Тютчев пишет про свою дипломатическую службу: «Господин вице-канцлер хуже тестя Иакова… Тот, по крайней мере, заставил своего зятя работать только семь лет, чтобы получить Лию; для меня срок был удвоен, они правы в конце концов. Так как я никогда не относился к службе серьезно, справедливо, чтобы служба также смеялась надо мной». (Параллель с историей Иакова из Ветхого завета. Иаков захотел жениться на Рахили, но отец ее Лаван поставил ему условие: семь лет рабства – потом женись. – Ред.). (Из письма Ф. И. Тютчева к князю И. С. Гагарину)
«Всякий человек в известную пору жизни похож на лирического поэта, дело только за тем, чтобы развязать ему язык». (Из письма Ф. И. Тютчева к князю И. С. Гагарину)
Слабой стороной Д. Н. Блудова (председателя Государственного Совета) был его характер, раздражительный и желчный. Граф В. А. Сологуб писал в своих воспоминаниях: «Известный остряк и поэт Тютчев сказал про Блудова: «Надо признать, что граф Блудов – образец христианина: никто так, как он, не следует заповеди о забвении обид… Правда, нанесенных им самим». (Из воспоминаний графа В. А. Соллогуба)
«Мои первоначальные впечатления всегда отличаются необычайной снисходительностью. Будь они длительнее, они перешли бы в милосердие». (Из письма Тютчева ко второй жене Эрнестине Федоровне, урожденной баронессе Пфеффель)
Некую госпожу Audran Тютчев называет «неутомимой, но очень утомительной». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Говоря о роли Австрии перед началом Восточной войны (так в Европе называли Крымскую войну 1853–1856 годов – Ред.), Тютчев пишет: «Что касается этой бедной Австрии, все тело которой представляет сплошную Ахиллесову пяту, ясно, что, нуждаясь в поддержке с Востока или Запада, ей приходится сделать выбор между двумя сидениями: прочным и хорошо набитым креслом и не менее прочным и хорошо заостренным колом. И я не теряю надежды, что она сядет на кол». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Говоря про Восточную войну, Тютчев пишет: «Это война кретинов с негодяями». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
В мае 1855 года перед назначением на очередную должность Тютчев пишет: «Завтра в час дня я должен приносить эту пресловутую присягу, которую все откладывал до сих пор под разными предлогами. Ах, я готов приносить им всевозможные присяги, но, если бы я мог уделить им немного ума, это было бы гораздо для них полезнее». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
О канцлере Горчакове Тютчев пишет: «Он незаурядная натура и с бóльшими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Летом 1858 года, удивляясь необыкновенно жаркой погоде, Тютчев замечает: «Кто знает, может быть, это продлится, и Господь Бог – из соревнования – решил отменить холод и дурную погоду, как русский император предначертал отмену крепостного права». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Санкт-Петербурге
Возвращаясь в Россию из-за границы, Тютчев пишет из Берлина: «Наконец-наконец, последний шаг совершится, и не позже сегодняшнего вечера я брошусь не в вечность, как повешенные в Англии, а в бесконечное пространство, как путешественники в России». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Про русских дипломатов и иностранную их политику Тютчев отзывается так: «Вся наша иностранная политика подобна русскому языку, на котором говорят эти господа: это лишь перевод с французского». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
По поводу князя Горчакова: «Он скользит по трудностям дипломатического положения, как нимфа в басне скользила по хлебным колосьям, не сгибая их». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
Осенью 1868 года Тютчев пишет жене, обеспокоенной состоянием его здоровья: «Общее правило: во время разлуки следует признавать себя больным только после своей смерти». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
«Приходит время, когда не в силах бывает избавиться от чувства все возрастающего ужаса при виде, с какой быстротой одни за другими исчезают наши современники. Они уходят, как последние карты в пасьянсе». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
В 1871 году, встретившись в Петербурге с греческим посланником Будурисом, с которым в молодости знаком был в Мюнхене, Тютчев пишет: «Он привел мне несколько изречений, сказанных мною будто бы в то время. По-видимому, я уже тогда говорил остроты. Выходит, что я посвятил этому целую жизнь». (Из письма Ф. И. Тютчева к дочери Екатерине Федоровне)
По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 год) Тютчев пишет: «Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла. Следовало бы понять раз навсегда, что в России нет ничего серьезного, кроме самой России». (Из письма Тютчева к дочери Екатерине Федоровне)
«В данную минуту здесь находится князь Черногорский, приехавший, как я предполагаю, искать помощи и совета. Пока он получил шубу, которую Государь подарил ему в день нового года. Это, кажется, все, что мы можем предложить в настоящее время христианству Востока». (Из письма Тютчева к Эрнестине Федоровне)
По поводу сановников, близких Николаю I, оставшихся у власти и при Александре II, Ф. И. Тютчев сказал однажды, что они напоминают ему «волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения». (Из письма Эрнестины Тютчевой к барону Карлу Пфеффелю)
Во время предсмертной болезни поэта император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он не умрет на другой же день после царского посещения. (Со слов дочери поэта Дарьи Федоровны)
После последнего припадка (в конце июня 1873 года), несмотря на все уверения докторов, что Тютчеву остается жить день-два, он прожил еще недели три, но эта жизнь была медленной агонией. Все постепенно изнемогало в нем, никло и умирало. Не омрачилось только сознание, и не умирала мысль. «Сделайте так, чтобы вокруг меня было немного жизни», – обратился Тютчев к дочери. Но такое возбуждение было минутное, а скоро и совсем затихло. (Со слов И. С. Аксакова, зятя Ф. И. Тютчева)
