Ф. И. Тютчев: «Если пристально рассматривать ход событий, борьба между Западом и нами никогда не прекращалась…»
Вячеслав Катамидзе
Россия XIX века была удивительно богата философами, литераторами, художниками и композиторами, вовлеченными в поиски путей в будущее для своего народа, оптимальных решений политических и экономических вопросов, что, по их мнению, могло бы обеспечить благоденствие огромной державы.
Среди них были и романтики (как некоторые декабристы), и сторонники заговоров (как народовольцы), и масоны. Свои задачи они видели и трактовали по-разному. В своем абсолютном большинстве они составляли группу людей, живших в мире фантазий и утопий, поскольку обогнать бег времени никогда не представляется возможным.
Но в XIX веке особую группу мыслителей составляли в России реалисты. То были люди, получившие разностороннее образование, знавшие иностранные языки, много путешествовавшие или годами жившие за границей, где общались с людьми, открыто выражавшими свои суждения, читали местные газеты, внимательно следили за выступлениями ведущих политиков и на основе конгломерата полученных знаний могли оценить происходившие в Европе события и деятельность крупнейших западных политиков – порой лучше большинства самих европейцев.
Конечно, в своей массе люди в Западной Европе были лучше образованы, чем миллионы крепостных крестьян и мещан в царской России, но российское дворянство уже начиная с XVIII века получало блестящее образование.
Самыми выдающимися мыслителями в XIX веке были русские дипломаты. Выходцы из дворянской среды, они обладали подчас энциклопедическими знаниями, дававшими им несравненные преимущества в их противостоянии с политическими противниками. Но это, увы, было далеко не всегда. Проблема здесь заключалась в двух принципах, которыми они руководствовались. Первое, чисто сословное, подсказывало им, что нельзя делать ничего, что мешало бы дворянству осуществлять свое «божественное предназначение», и, следовательно, лучше быть в союзе с дворянами других стран, чем в союзе со своим собственным народом. Второе основывалось на тех постулатах, которыми их питали учителя: все лучшее, все самое правильное идет из «мудрой и просвещенной Европы».
Мы, люди XXI века, помним недавний период в истории России, когда многие искренне верили, что нужно во всем подражать Западу, что он умнее, образованнее, нравственнее. Между тем постулаты такого рода были в моде у части населения России начиная с XVII века! А в XIX веке у значительной части элиты они стали доминирующими.
Давайте возьмем российского дипломата в западноевропейской стране в 1840-е годы. Он выпускник лицея, получил академическое образование. Возможно, какое-то время жил за границей еще до того, как получил университетское образование и был приписан к Министерству иностранных дел (или существовавшей до 1830-х годов Коллегии иностранных дел). Он сочиняет стихи или прозу, иногда музыку. Большинство писем, будь то официальное послание или любовная переписка, он пишет по-французски. Он очень привязан к стране, в которой выполняет свою дипломатическую миссию, обожает ее природу и старинные замки и не представляет себе, что бы он делал в «лапотной России», если бы не был дипломатом.
Таков был не только собирательный образ российского дипломата в Европе 1830–1840-х годов, но и своего рода его архетип. Как у любого архетипа, у него была противоположность. Редкая, в своем роде уникальная. Классическим примером такой противоположности был Федор Иванович Тютчев, известный поэт, философ и дипломат.
Тютчев родился в дворянской семье, условия образования и воспитания в которой могли сделать его франкофилом, а возможно, и человеком, чуждым интересам своего народа. Основным языком общения в семье Тютчевых был французский – русскую литературу никто не читал.
Все изменилось, когда Тютчеву исполнилось десять лет и у него появился воспитатель – Семен Егорович Раич (настоящая фамилия Амфитеатров). Сын священника, он окончил духовную семинарию, но сан не принял, а поступил в Московский университет. Стал кандидатом юридического факультета, а потом магистром словесных наук. На жизнь он зарабатывал педагогической практикой, но то было не репетиторство, а настоящее погружение вверенных ему юношей в литературно-исторический ареал, в котором литературные образы сосуществовали с героями древней и средневековой истории. Этот ареал основывался на его собственных энциклопедических знаниях: Раич, несомненно, талантливый литератор, перевел на русский язык «Георгики» Вергилия и «Освобождение Иерусалима» Тассо.
Его труды по взращиванию всесторонне образованных и, прежде всего, овладевших высокой словесностью молодых людей принесли плоды: среди его воспитанников кроме Тютчева были Михаил Лермонтов, Евгения Тур и другие литераторы. Что же касается Тютчева, то он получил от Раича еще один урок, пригодившийся ему в дипломатической деятельности: смотреть на мир шире, видеть панорамную картину развития человечества, особенно в области влияния религии на массы.
После окончания Московского университета и получения кандидатской степени Тютчев был в 1822 году отправлен в Петербург для работы в Государственной Коллегии иностранных дел. Его родственник граф Остерман-Толстой собирался в то время ехать в Мюнхен для работы в русской миссии, и он пристроил Тютчева сверхштатным чиновником этой миссии.
Первой женой Тютчева стала вдова бывшего сотрудника миссии Александра Петерсона и дочь графа Ботмера – красавица Элеонора. Литературоведы полагают, что бóльшая часть ранних стихотворений Тютчева посвящена ей. Спустя год после ее смерти Тютчев женился на баронессе Эрнестине Дернберг, вдове дипломата Фридриха фон Дернберга, в связь с которой вступил еще при жизни первой жены. Отец Эрнестины, барон Христиан Гюбер фон Пфеффель, также был дипломатом – он возглавлял баварскую миссию, был послом в Лондоне и Париже.
Личная жизнь Тютчева, безусловно, имела проекцию на его творчество. Человек глубоко эмоциональный, ярко воспринимавший действительность, увлекавшийся всем, что радовало его взор, он, вполне возможно, не сознавал, что его идейно-философские концепции существуют в отрыве от его повседневной жизни, от его жизненного выбора. К примеру, в целом ряде своих писем и статей Тютчев писал о преимуществах православия перед лютеранством и католицизмом, подчеркивая, что русская православная церковь более народна и уже потому заслуживает того, чтобы люди прислушивались к ее наказам и традициям. Тютчев даже призывал к созданию «православной империи» как антипода папского престола – дабы уменьшить влияние последнего на судьбы мира.
Вместе с тем его личная жизнь не имела ничего общего ни с церковными канонами, ни с традициями православной церкви. В том, что он раскаивался, сомнений нет. После смерти своей последней возлюбленной Елены Денисьевой он глубоко переживал, осознав, в какое сложное положение он ее поставил, живя с ней вне брака, нарушая тем самым и светские, и церковные правила.
Однако идейно-философские концепции Тютчева, связанные с его патриотическими устремлениями и политической позицией (даже если они не проявлялись в повседневной жизни, а носили некий взрывной, продиктованный эмоциями характер), заслуживают самого серьезного рассмотрения. Более того, многие из высказанных им мыслей, как в печати, так и в письмах, созвучны тем настроениям, которые существуют сегодня в российском обществе и высказываются подлинными российскими патриотами.
Тютчев был реалистом. Проведя за границей в общей сложности 22 года, он изучил все стороны западноевропейской политической и общественной жизни и убедился, что она проникнута лицемерием, что она контролируется даже не монархами, а небольшими группами людей, создавших огромную теневую империю сверхбогачей и всемогущих вельмож. Это в их руках нити управления обществом, церковью, экономикой практически любой западноевропейской страны и, что еще важнее, судьбами многих стран, потому что они решают вопросы войны и мира. Подтверждения своим наблюдениям он находил, общаясь в Баварии и в других районах Европы с аристократами и дипломатами, посвященными в тайны европейских монархий и даже в дворцовые интриги, которые осуществляла время от времени «власть за троном». С ним делились на этот счет и его баварские родственники: братья и кузены его жен-аристократок.
Его знания и его чутье подсказывали ему, что Европа все глубже погружается в кризис и неминуемо будет искать выход в обострении отношений с Россией. При этом он в своих статьях и письмах (в частности, в письме к князю Петру Вяземскому, который был его постоянным корреспондентом и доверенным лицом) не раз отмечал особенность общественной мысли в России. Тютчев писал: «…нам, чтоб ориентироваться, достаточно было бы только оставаться там, где мы поставлены судьбою. Но такова роковая участь, вот уже несколько поколений сряду тяготеющая над нашими умами, что вместо сохранения за нашею мыслью относительно Европы той точки опоры, которая естественно нам принадлежит, мы ее, эту мысль, привязали, так сказать, к хвосту Запада. Я говорю – мы, но не Россия. Ибо – и это нужно твердо помнить – умы в России 60 уже лет не переставали двигаться в направлении совершенно обратном к тому направлению, куда увлекали Россию ее судьбы. Наше умственное будущее (notre avenir intellectuel), – собственно для нас, – это был Запад…»
Надо было быть настоящим провидцем, чтобы таким поистине фантастическим образом предсказать события 1990-х годов!
Как реалист, хорошо чувствующий пульс европейского политического организма, он был одним из первых, кто предвидел неизбежное начало европейской войны, которую развяжут в 1850-е годы Англия и Франция против России – при пособничестве Турции и ее колоний в Европе. В самом начале 1854 года он писал князю П. Вяземскому, которому постоянно посылал политические оценки текущих событий, следующее: «Вы видите, князь, что я не преувеличил себе важность вчерашних известий. И теперь, не думаете ли Вы, что я могу оказаться прав, предвидя Европейскую войну будущей весной?»
Еще раньше, в феврале, он писал жене: «Мы, по всем вероятиям, накануне одного из самых ужасных переворотов, когда-либо потрясавших мир. Перед Россией встает нечто более грозное, чем 1812 год… Россия опять одна против всей враждебной Европы».
Война началась даже раньше, чем он ожидал, и была смертоноснее, чем предвидели царь и его окружение.
Она не стала ни неожиданностью для Тютчева, ни закономерным итогом политических хитросплетений. Он констатировал: «Ну, вот мы в схватке со всей Европой, соединяющейся против нас общим союзом. Союз впрочем, неверное выражение, настоящее слово – заговор».
Он имел в виду прежде всего то, что Англия и Франция сговаривались между собой довольно долгое время, что они, как он выразился, «подтаскивали к своим делам» Турцию, а потом грозили за неповиновение Австрии, если она откажется им помогать.
При этом Тютчев всегда исходил из своей концепции постоянной угрозы для России со стороны Запада: «Я допускаю сближения, но с тем, чтобы они были лишь случайными и чтобы соглашаясь на них, ни на мгновение не забывалась та истина-догмат, что между Россией и Западом не может быть союза ни ради интересов, ни ради принципов, что не существует на Западе ни одного интереса, ни одного стремления, которые бы не злоумышляли против России, в особенности против ее будущности, и которые бы не старались повредить ей».
В германской печати 1840-х годов не раз звучали сентенции, в которых высказывалась досада относительно размеров и богатств России. Любопытно, что спустя полторы сотни лет Мадлен Олбрайт, занимавшая в то время пост госсекретаря США, возродила западноевропейские сантименты, заявив: «Нечестно то, что России принадлежит такая большая территория, как Сибирь…». За шесть десятилетий до нее так же считал Гитлер.
Собственно говоря, непреходящая русофобия и стремление развалить Россию и использовать ее природные богатства всегда лежали в основе политики Запада. Тютчев не сомневался в том, что периодические обострения такого рода неизбежны: «Если пристально рассматривать ход событий, борьба между Западом и нами никогда не прекращалась. В ней не было даже длительной передышки, а случались лишь короткие остановки. Зачем теперь это скрывать от себя? Борьба между Западом и нами готова разгореться еще жарче, чем когда бы то ни было…»
В силу своего положения и политической необходимости Тютчев, работая в мюнхенской миссии, постоянно знакомился с баварской и вообще германской периодикой. Он, еще будучи молодым человеком, оценил силу печатного слова в сфере политики, понял, что политическая направленность газетных статей часто зависит от международно-политической конъюнктуры, а эту конъюнктуру создает не божий промысел, а люди, и к тому же люди нечистоплотные. К 1840-м годам эта конъюнктура сложилась таким образом, что западные державы были серьезно заинтересованы в ослаблении России и с этой целью использовали то, что сегодня зовется «мягкой силой», то есть публикацию в российской печати статей, в которых подвергалась сомнению целесообразность политических шагов царского правительства, в первую очередь, конечно, в сфере политики в отношении европейских стран. Вспомогательной мягкой силой был широкий экспорт в Россию западноевропейской печатной продукции, включая пасквили, написанные английскими, французскими и австрийскими русофобами.
В своих статьях Тютчев предупреждал российское общество, что, всячески черня Россию, западные страны в то же время медленно, но неуклонно ведут дело к тому, чтобы образовать коалицию из Англии, Франции, Австрии и Турции, а затем использовать любой предлог для войны с Россией.
Он писал: «Ту державу, которую поколение 1813 года приветствовало с благородным восторгом, удалось с помощью припева, постоянно повторяемого нынешнему поколению при его нарождении, почти удалось, говорю я, эту же самую державу преобразовать в чудовище для большинства людей нашего времени, и многие уже возмужалые умы не усомнились вернуться к простодушному ребячеству первого возраста, чтобы доставить себе наслаждение взирать на Россию как на какого-то людоеда XIX века».
Одной из самых серьезных проблем Тютчев считал тот факт, что подобный образ России пытаются вбить в мозги и русских людей, всячески отрицая захватническую роль наполеоновского нашествия и внушая им, что главной идеей этого нашествия было освобождение русского крестьянства от крепостничества и утверждение свободных торговых отношений, свойственных новой эпохе.
Он сознавал и опасность того, что писала радикально левая пресса, называющая себя либеральной, и что в совокупности пропаганда такого рода, подкрепленная западными изданиями, может быть разлагающей для общества, особенно в период конфронтации с Западной Европой.
Вот что писал Тютчев одному из членов Государственного совета: «Невозможно, чтобы правительство всерьез не озаботилось бы явлением, возникшим несколько лет назад и приобретающим такие масштабы, значение и последствия которых ныне никто не смог бы предвидеть. Вы понимаете, дорогой князь, что я разумею учреждение русских изданий за границей вне всякого контроля нашего правительства. Факт этот, бесспорно, важен, очень важен и заслуживает самого пристального внимания. Бесполезно пытаться скрывать растущий успех сей литературной пропаганды. Нам известно, что сейчас Россия наводнена изданиями такого рода, их жадно ищут, они с необыкновенной легкостью переходят из рук в руки и уже проникли если и не в неграмотные народные массы, то, по крайней мере, в достаточно низкие слои общества. С другой стороны, надо обязательно признаться, что, не прибегая к положительно притесняющим тираническим мерам, весьма трудно на самом деле воспрепятствовать как ввозу и сбыту этих изданий, так и вывозу за границу предназначенных для печати рукописей. Ну что же, наберемся смелости и дадим себе отчет в истинном значении и важности рассматриваемого факта; это просто-напросто отмена цензуры, но ее отмена в пользу вредного и враждебного влияния; и, чтобы быть в состоянии бороться с ним, постараемся понять, что составляет его силу и приносит ему успех».
Настойчивые обращения Тютчева к правительственным чиновникам возымели свое действие. Его позицию и его воззрения на опасность враждебной для России пропаганды оценили, а талант и политическую зрелость решили использовать в практических делах. Заинтересованность в использовании Тютчева прежде всего проявил государственный канцлер Александр Горчаков. В начале 1848 года Тютчев стал старшим цензором при Министерстве иностранных дел; при этом ему был дан чин действительного статского советника, который, кстати говоря, давал право на потомственное дворянство. В круг обязанностей Тютчева входил просмотр газетных статей и заметок по вопросам внешней политики, а также руководство всей группой цензоров. Это означало, что он не только определял основные положения, которыми руководствовались цензоры, но и вырабатывал методику работы цензоров по разным направлениям их деятельности. После десяти лет работы он был повышен до председателя Комитета иностранной цензуры.
Его деятельность позволила на довольно долгое время существенно уменьшить пропагандистский потенциал российских недругов, среди которых в середине XIX века было немало способных людей, могущих нанести России идейно-политический ущерб.
Не оценить усилия Тютчева на этом направлении невозможно: он проявил себя как истинный патриот и мыслитель, действия которого были созвучны идеям подлинно российского патриотизма.
