Российский историк Василий Ключевский считал, что «истинная цель дела благотворительности не в том, чтобы благотворить, а чтобы некому было благотворить»
Кирилл Привалов
Во всем мире 5 сентября отмечается Международный день благотворительности. Так было установлено 10 лет назад Генеральной Ассамблеей ООН. Цель Дня – привлечение всеобщего внимания к деятельности благотворительных организаций, волонтеров и, конечно, тех, кого еще в древности называли «меценатами» и «филантропами». Дата была приурочена к годовщине смерти матери Терезы Калькуттской. Эта удивительная женщина всю свою жизнь посвятила служению бедным – поначалу в Индии, а затем и в других странах.
Римлянину Гаю Цильнию Меценату, жившему в I веке до нашей эры, повезло: он остался в памяти благодарных потомков. Причем в отличие от Герострата и Мидаса, других вовсе не мифических персонажей, вошел в историю как герой. Был покровителем культуры и искусства, положил начало благотворительности как особой формы социальной поддержки. Впоследствии меценатство и благотворительность стали важнейшими составляющими прогресса общества.
Для России «золотым веком» филантропии явились годы на рубеже XIX и XX столетий. Об этой эпохе и пойдет разговор, который произошел лет десять назад, но до сих пор в памяти – как будто вчера. И начнем с больницы, известной в народе как Боткинская.
– Изначально ее называли Солдатенковской. Козьма Терентьевич Солдатенков был купцом-старообрядцем. Из небольшого шелкоткацкого производства в подмосковном Павловском Посаде буквально за несколько десятилетий в конце XIX века под его началом выросла целая торгово-производственная империя, – рассказывал Константин Константинович Мельник-Боткин. Последний мужчина в славном Боткинском роду, он провел свою жизнь во Франции и добился карьеры, достойной любого российского беженца в тяжелую эмигрантскую годину. Был в конце 50-х – начале 60-х советником по вопросам безопасности и разведки у премьер-министра Мишеля Дебре и у президента Шарля де Голля. А после ухода из большой политики Константин Константинович стал известным писателем, чьи книги выходили, кстати, и в России.
Но главным делом жизни этого импозантного человека, сумевшего и в эмиграции остаться в душе русским, являлось сохранение памяти о славных предках. Прежде всего – о замечательной плеяде врачей Боткиных, последний из которых – лейб-медик Евгений Сергеевич, дед Константина Мельника-Боткина, – был расстрелян в Ипатьевском доме вместе с императором Николаем II и его семьей.
– Те немногочисленные учреждения, которые считались в России «именными», носили чаще всего имена и фамилии не своих благодетелей, а их родственников, обычно безвременно, трагически ушедших жен, детей, родителей, просто близких людей, – продолжал Константин Константинович. – Если же заведение и получало имя дарителя, то, как правило, после его смерти – по духовному завещанию. Да и то в случае с медицинскими учреждениями их нередко называли не в честь меценатов, а чтобы отметить знаменитых медиков. Возьмем хотя бы московскую Городскую клиническую больницу имени С. П. Боткина.
Козьме Солдатенкову принадлежали магазины и банки, доходные дома и фабрики, в том числе и знаменитая Кренгольмская мануфактура в Нарве. Он был политиком и биржевиком, собирателем картин, многие из которых сейчас выставлены в Третьяковской галерее и в Русском музее, и владельцем издательства с книжным магазином. К тому же Солдатенков, за покровительство искусствам получивший от современников прозвище «Козьма Медичи» (по ассоциации с Козимо Медичи – так звали флорентийского герцога-филантропа), дружил с моими пращурами – писателем Василием Боткиным и искусствоведом Николаем Боткиным. Через них он познакомился и с моим прадедом Сергеем Петровичем Боткиным, знаменитым врачом.
На второй год XX столетия Козьма Терентьевич, купец первой гильдии, почетный гражданин Москвы, скончался и был похоронен на Рогожском кладбище. Согласно его завещанию, из огромного солдатенковского капитала было выделено два миллиона рублей (по тем временам сумма невероятная!) для постройки в Москве бесплатной больницы для бедных. Причем людей всех религий, любых сословий и званий… Так указывалось в завещании. Специально под этот проект Московское городское управление выделило в 1903 году десять десятин земли на Ходынском поле. Строительство начали в 1908 году, а в 1910 году состоялось официальное открытие больницы.
Мы сидим в маленькой квартирке Мельника-Боткина в парижском Пятнадцатом округе, некогда столь любимом русской эмиграцией. В двух шагах от нас – храм Святого Серафима Саровского, что на улице Лекурб, где по выходным раздавали бумажные пакеты с продуктами для бедных… Нам, грешным, и невдомек, что внук доктора Евгения Сергеевича Боткина, причисленного впоследствии к лику святых за верность профессиональному долгу и душевную щедрость, неизлечимо болен. Что буквально через несколько месяцев Константин Константинович уйдет из земной жизни… А пока он все говорит и говорит, словно торопится успеть поделиться со мной сокровенным:
– Дед вспоминал, как споро строилась Солдатенковская больница. Распорядителем огромной суммы, оставленной «Козьмой Медичи», стало Московское управление городом. Апрельским днем 1908 года был заложен первый камень в основание будущего медицинского заведения. А уже в конце 1910 года больница открыла двери всем страждущим. В день «инаугурации» – так это тогда называли – больница еще не имела достаточно мест, чтобы обслуживать всех обращающихся за помощью. Всего через год, к 1911 году, было организовано 245 коек в шести корпусах из запланированных двенадцати. Помимо стационара, больница имела приемное отделение, амбулаторию, кухню, прачечную, кладовую, баню, аптеку, котельную и, конечно же, свой анатомический театр.
Не удивительно, что Солдатенковское заведение быстро обрело популярность в Белокаменной и за ее пределами. А к десятилетию больницы власти Москвы, чтобы почтить память Сергея Петровича Боткина, одного из основоположников русской клинической медицины, основателя военно-полевой терапии, приняли указ, согласно которому больнице было присвоено его имя.
Это, впрочем, факты известные. Но мало кто знает, что у нас, Боткиных, была в Санкт-Петербурге и собственная маленькая больница для бедных – в семье ее ласково называли «больничкой». Все лечение и обслуживание в ней происходило даром. Боткины, от мала до велика, работали в ней, помогали моему деду, как могли. В годы Второй Отечественной – так у нас называли Первую мировую – все палаты были отданы раненым. Там, кстати, мой находившийся на излечении отец, парень из-под Полтавы, геройствовавший на фронте и получивший за это Георгиевский крест, впервые увидел мою мать. Увидел и, можно сказать, пропал на всю оставшуюся жизнь…
Но уже тогда, к концу XIX столетия, когда Россия развивалась стремительными темпами, не доступными другим странам, периодически возникала необходимость… «регуляции» (Константин Константинович, чувствуется, порой думает по-французски и не без труда подбирает русские слова. – К.П.), точнее – координации усилий отечественных филантропов. Надо сказать: при минимуме административных инстанций – по сравнению с нашими временами – и при тогдашней близости бизнеса к институтам власти в Санкт-Петербурге и Москве условия для этого были. Меценатство позволяло вчерашним крестьянам и их детям завязывать полезные связи на самом высоком уровне. Потомки крепостных на филантропическом лифте взлетали в великосветское общество российских столиц, пополняли национальную элиту, разбавляли ее свежей кровью. Вспомните, как говаривал генерал де Голль: «Стремитесь подняться, как можно выше. Там меньше народа…»
Что означает эта сентенция президента, рядом с которым Константин Мельник-Боткин проработал столько лет в трудные времена французской истории: война в Алжире, заговор ОАС? Впрочем, ответ на поверхности. Еще Александр I выпустил закон (обратите внимание на формулировку!) «О неприятии от порочных людей пожертвований и ненаграждении их за оные». Этот документ дополняли особые указы, по которым запрещались государственные награды и казенные чины в благодарность за благотворительность. Но… И тут в России было одно очень немаловажное «но»!
– Хрестоматийная история – это получение дворянства московским купцом Гаврилой Гавриловичем Солодовниковым, прославившимся огромным богатством и одновременно своей фантастической скупостью, – Константин Константинович хитровато улыбается лисьими глазами. – Солодовников, будучи потомственным серпуховским купцом третьей гильдии, составил огромный капитал на оптовой торговле. Перебрался в Москву, поднялся в купцы первой гильдии, занимался пароходами, банками, железными дорогами, но скромного образа жизни не поменял. Питался вчерашней гречневой кашей и растапливал печь в доме товарными ящиками, которые заставлял подрядчиков-арендаторов возвращать ему из его же собственных магазинов.
Иными словами, Солодовников быстро превратился в Москве в фигуру символическую: карикатурный нувориш, достойный пера Салтыкова-Щедрина. И в суд иск не подашь о защите достоинства: в ту пору оно могло быть в России лишь дворянским… Мечтой сына купца третьей гильдии было втереться в дворянское сословие. Например, стать советником, статским! Но для этого требовалось совершить какой-нибудь славный подвиг на ниве благотворительности. Как поступали? Желающий получить благородный титул приходил в городскую управу и спрашивал, чем он мог бы помочь «любимому городу». Соискателю давали задание, он его благополучно выполнял, а город направлял прошение на высочайшее имя…
Так вот, предприниматель обратился к московским властям, и те предложили ему возвести… венерологическую клинику! Деликатность ситуации заключалась в том, что по тогдашним российским законам объекту, подаренному городу, присваивалось имя дарителя. А значит, построенная Гаврилой Гавриловичем больница должна была бы называться «Клиникой венерических болезней Солодовникова». Наш герой взвыл! Представив вывеску на фронтоне учреждения, купец решил повременить с вхождением с черного входа в привилегированный класс.
Два битых года Гаврила Гаврилович обтирал коридоры власти в поисках нужного «человечка», чтобы раз и навсегда решить проблему, но чиновники на этот раз оказались неподкупными: Москве позарез нужна клиника кожных и венерических болезней! Солодовникову оставалось только сдаться, но он милостиво попросил, чтобы в названии медицинского заведения его имени и фамилии не стояло. В феврале 1895 года на Девичьем поле появилось заведение, построенное на средства купца Солодовникова, которое вскоре вошло в состав клинического городка Московского университета. Упорный Гаврила Гаврилович все же получил дворянство… А в клинике при Первом медицинском институте люди лечатся и сегодня.
– И что же получается? Дал 200–300 тысяч целковых на то дело, которое ты считаешь добрым, и вмиг сокращаешь, скажем, пять лет, которые официально необходимы для продвижения в чине.
– Но разве это плохо? Ведь от такой системы в выигрыше оставалось все общество, – успокаивает меня Константин Константинович. – И купцам-меценатам вольготнее. Заработной платы, полагающейся по чину, они, конечно, не получали. Да им этого и не требовалось! Их выигрыш был в другом: получив право носить мундир чиновника, они обретали возможность с поднятой головой входить в высокие казенные кабинеты. Расширяли круг знакомств, начинали проникать в свет… Появились предпосылки для создания сообщества благотворителей, составленного из купцов, чиновников, политиков. К началу XX столетия благотворительность превратилась в России в поистине народное движение. Купеческие династии, породнившиеся с благородными дворянскими кланами, соревновались, кто больше пожертвует на добрые дела.
Как утверждала моя мать, Евгений Сергеевич Боткин считал, что война с немцами, абсурдная по своим причинам, но при этом обреченная на победу могучей России, непременно послужила бы постепенному объединению отечественного благотворительного движения. Если бы не германские интриги, большевистский переворот и предательство Западом Романовых, так бы все и произошло. Устроив в России семнадцатый год со всеми его ужасами и дикостями, завистливые Европа, Америка и Япония сорвали русскую общенациональную модернизацию, которой могли бы придать мощный импульс готовые к объединению филантропические силы.
– Благотворительным силам страны не дали объединиться. В этом вина и русской интеллигенции, потерявшей патриотическую идею на фоне марксиствующей демагогии, и мягкотелых властей, не осознавших требований времени, да и самих благотворителей, порой слишком активно и увлеченно влезавших в сомнительные, псевдолиберальные политические игры. Вспомним хотя бы миллионщиков Морозова и Мамонтова, активно спонсировавших большевиков и даже бравировавших этим… Не учли и опыт, который показывает, что вовремя предпринятые благотворительные инициативы нередко предупреждают появление точек социальной напряженности.
– Да, как бы рассасывают их, – соглашается Константин Константинович. – Но война и вызванный ею экономико-политический кризис не дали предохранительным механизмам сработать. Дело в том, что масштабная благотворительная активность требует от действующих лиц таких же предпринимательских талантов, как и обретение первоначального капитала. В России век назад филантропией занимались – и со стороны бизнеса, и со стороны власти – самые одаренные люди общества. Идея их объединения во имя спасения страны явственно витала век назад в питерском воздухе.
Константин Константинович был прав. Все верно: предпосылки для этого в России прослеживались. Причем начиная с конца XIX столетия. Взять хотя бы «дорогу жизни». Так коренные москвичи называют Большую Пироговскую улицу. А ведь еще одно ее название – «Аллея меценатов». Поверьте, нигде в мире сегодня не найти такого масштабного примера коллективной филантропии, как застройка и переоборудование этого квартала в Хамовниках. Со стародавних времен это место – от Садового кольца до Новодевичьего монастыря, – куда далекие предки нынешних москвичей ходили на луга на сенокос, называлось Девичьим полем.
В 1885 году на пустырях Девичьего поля было выделено более 18 гектаров земли под строительство новых клиник медицинского факультета Московского Императорского университета. Инициатором выступил знаменитый хирург Николай Васильевич Склифосовский. Средства в строительство вложили городские власти и, прежде всего, частные благотворители – так появились Морозовская, Хлудовская, Шелапутинская, Базановская больницы, Алексеевская амбулатория…
Всего на Девичьем поле было построено 13 зданий, в которых разместились 15 клинических учреждений. Лучших по оснащению и оборудованию для своего времени не только в России, но порой и в Европе… Но суть не в занимательных историях о российских меценатах и их подвигах (другим, менее громким, словом их благотворительные акции не назовешь), а в тех уроках, которые дает нам прошлое. Тут не поспоришь. Помнить об этом нелишним было бы и сегодняшним российским меценатам-олигархам и иже с ними.
Как писал Пушкин: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Только история благотворительности в России – это не сказка, а поучительное сказание о тех, кто воспринимал благо нации как свой долг.
